Параллельные миры Тэ

Хоби понятия не имел, зачем он пересказал Тэуну слова своей старшей сестры. О том, что он сейчас ещё более странный, чем во времена своей первой влюблённости. Это было ещё не совсем признание, но… это было практически оно. И он одновременно не хотел ещё больше всё усложнять. И в то же время врать он тоже не хотел абсолютно. * * * Ещё он не очень понял, как так вышло, что в один из прекрасных скандинавских вечеров его телефон с открытой личной перепиской пошёл гулять по рукам мемберов. Это было на лайнере, когда они подвыпившие валялись в одной каюте и болтали. Хоби параллельно залипал в телефон и пару раз пропустил нить разговора. И мемберы, не упуская шанс, стали его дразнить – Чимин лез своим ухмыляющимся лицом прямо в экран, а Чонгук голосом Хоби рассказывал воображаемому Тэуну, какие у него потрясающие друзья, как он их любит и как ему с ними повезло, особенно с самым младшим. Эта пьянь вокруг покатывалась со смеха, и Хоби тоже, конечно же, заржал – и выронил из рук телефон. Кинулся его спасать, но первым до девайса добрался Чимин. И уже через секунду уползал от хватающего его Хосока, по всем попавшимся на пути телам, вытягивая руку с телефоном в противоположную от его владельца сторону. Телефон успел раза два пройтись по рукам почти всем мемберов, прежде чем вернулся обратно к Хоби, который простонав от количества нечаянно отправленных символов, принялся жаловаться на этих придурков Тэуну. Отпинывался от лезущего к нему Тэхёна, делал большие глаза на шутившего над ним Джина и щурился на Намджуна, сделавшего попытку всех утихомирить, взывая к тому, что возможно, характер переписки слишком личный и им не следует туда вторгаться. Хоби понятия не имел, какого хрена ему приспичило кинуться доказывать, что нет там ничего такого, чего бы он не мог им показать и, предварительно спросив у ржущего по ту сторону экрана Тэуна, всунул свой телефон в первые попавшиеся руки и заставил их самих писать, какие они дураки и как им стыдно. Они его чуть не разодрали. В смысле телефон. Хоби потом, перечитывая на следующий день, даже по стилю не мог понять, кто что понаписал. SunEclipse: Привет! – хааааай – Наконец-то! – Наш друг тебя не обижает? – Да он мухи не обидит! – аватарка огонь! – не огонь, а гало ~halo~: Про мух это точно! SunEclipse: не нуди – Он ответил! – йооохуууу! – Ты ответил! – Ты не обращай на нас внимания! – это сложно, когда ты пишешь лично человеку – Ура, телефон снова у меня! – ну что вы творите – Тэун, ты опять молчишь – Мы тебя напугали? ~halo~: Я смеюсь)))) SunEclipse: Ооооооо – наш человек! – Мы рады с тобой познакомиться. – Хоби очень повезло что – авып бь..вар – Что у него такой классный поклонник – Наш друг к нему ревнует! Господи боже, Хоби, коршуном следивший за перепиской с верхней полки, чуть не поседел, когда они упомянули его имя. Он их чуть не убил. Точнее, чуть не свалился на них сверху. Кончилось всё тем, что, пока Хоби хлопал крыльями, одновременно пытаясь забрать телефон и не навернуться, Чонгук умудрился выпросить у Тэуна разрешение, отправил себе его контакт и написал ему со своего номера. Чёртов всемогущий макнэ! Хоби долго потом перед Тэуном извинялся, потом долго с ним ржал и просил пообещать забанить «Джея» при любом подозрительном случае. Что значит «подозрительный» он так и не смог ему толком объяснить. …Зато ты теперь не потеряешься, – обрадованно написал Тэун. Дождавшись на это только дразнящего смайлика с языком. * * * Насколько порывистым Хоби был снаружи, настолько осторожным он был внутри. Он всё ещё вздрагивал – и внутренне и внешне – на всё новое. Всё новое всё ещё было для него тревожным. Всё тревожное всё ещё было для него поводом замереть – приглядываясь к окружающему и прислушиваясь к себе – и лишь потом действовать. И хотя последние годы научили его лучше совладать с собой, быть смелее, шагать вперёд, даже если тряслись поджилки; доверять мемберам, полагаясь на их чутьё, даже если его собственное ещё слепо жмурилось перед новыми свершениями; брать ответственность за всех семерых в тех вопросах, в которых он технически был подкованнее, даже если сама мысль о том, чтобы влиять хоть как и хоть на чьи судьбы поначалу заставляла леденеть. Свою роль эмоционального буфера он отказывался видеть чем-то особенным и до дебюта и сейчас; для него это было абсолютно естественным – сглаживать углы их маленького мира вне зависимости от собственного настроения. Но он и в этом эволюционировал – научился лучше понимать, кому из парней какая поддержка эффективнее, и как использовать при этом свой ресурс, чтобы сохранить его не только для себя, но и для всех остальных. Но на новое – всё так же вздрагивал. А на тревожное – замирал. Смеялся – и замирал. Смотрел – уже после поездки в Европу – на маленький вырезанный и зацикленный фрагмент видео с концерта и как раньше бесконечно повторял себе – «не романтично», так сейчас бесконечно повторял – «не тупи». И бесконечным мысленным речитативом повторял уже растворённое в крови имя. Тэун. Тэээ-уууун. Тэун на видео прижимал к себе лайтстик и, кажется, стоял на цыпочках, хотя в такой толпе было бы опрометчиво это утверждать. Тэун был физически утомлён – это было заметно даже по этим обрывкам, но эмоционально взвинчен. Тэун выглядел сдержанно, но блестел глазами, поджимал губы, вытягивал голову и смотрел, не отрываясь, в одно место. И Хоби точно, знал, в какое. * * * - Я хочу рассказать ему в конце тура, – сообщил он Намджуну. Это было сразу после поездки, их рабочий ритм напоминал сейчас бешеное родео, чуть больше чем через неделю был их первый не корейский концерт летнего тура, и их мысли и души одной ногой были в этой череде концертов, а второй – в предстоящем осенью камбэке. Лучшие мгновения этой жизни были прорывны́ми и болезненно-счастливыми, и – это чувствовали все они – неповторимыми и, вероятно, самыми удивительно-волшебными. И они всё ещё не отпустили их, они жили в них, наслаждались ими и отрывались в них, как в последние в школьной жизни каникулы. На пороге нового взлёта – испить утекающее пóлно и взахлёб. Но какая-то часть их уже перетекала туда, вперёд. Тянула, не спросясь. И биты рвались из груди новые, и мысли облекались в непривычные, покалывающие сердце слова, и чувства просачивались в какие-то неведомые ранее мелодии. И всё это бередило души, волновало, завораживало. Манило. Давая проводить уходящее, но всё больше, всё сильнее утягивая вперёд. Хоби жил между студией и залом, встречами и съёмками, и не всегда помнил, когда ел и спал, но был рад этому безумному темпу, не позволяющему совсем уж увязнуть в болоте вернувшейся после поездки рефлексии. В студии он вынимал из себя мысли, в зале – отпускал на свободу тело. Продолжал круглосуточно светиться солнышком и ничуть при этом не врал. Внутренний процесс, запущенный им самим, шёл своим чередом. Теперь, выпущенные на волю, в нём кипели очень разные вопросы, которые он раньше так упрямо игнорировал. Его взволнованный мозг бесконечно плодил разной степени адекватности воображаемые ситуации – что он общается не с Тэуном, а с кем-то другим; что они перестают общаться; что Тэун уже состоит с кем-то в отношениях; что он никогда не увидит и не дотронется до него; что Тэун страшный неряха; что никогда не простит того, что SunEclipse оказался Хосоком; что любит кино-хорроры и не любит прикосновения… С благоговейным ужасом поняв, что – вне степени адекватности вопросов – все его ответы просто вопят о том, что он встрял по самое не могу, хотя это всё так не походило на то, что он представлял себе о начале отношений – Хосок собрался с духом и, уже совсем осознанно, задал себе по этому всему поводу последний крайне интересный вопрос. Которого избегал больше всего. Про физический уровень отношений. Про то самое… Самое, пожалуй, сложное для него. Сложное всегда. В тех коротких отношениях, что у него были и нескольких других, которые могли бы быть, но не случились. То самое, да. Даже не секс, а телесность в самом широком понимании. Это его убийственное сочетание тактильности и брезгливости. Нечестное до самой обиженной детской обиды. Какое-то время в юности он даже считал себя асексуалом. Потому что пока ровесники с восторгом рассказывали в подробностях о первых шагах на интимном поприще, он подавлял желание сморщиться. Потому что вот это всё про мокрое, влажное и слизистое, которое почему-то всем хочется трогать и что-то куда-то засовывать, его не то что не вдохновляло, его от этого почти выворачивало. А в пубертате подробности не скрывают, а смакуют. Хоби корёжило от любого из этих слов, а их сочетания и вовсе доводили до тошноты. Это было мерзко. Он перестал считать себя асексуалом, когда понял, что и в интимном плане он на самом деле и тактильный и эмоциональный, и что его тело очень даже имеет некоторые нужды, которые он какое-то время утолял самостоятельно. Потом были отношения, которые окончательно развеяли асексуальный флер. Но развеять развеяли, а органическую требовательность к потенциальной паре не убрали. Везение восьмидесятого уровня. Любить прикосновения – и не любить их. Постигать мир подушечками пальцев – и быть безапелляционно чистоплотным. Брезгливый кинестетик. Просто бомба. Даже с мемберами Хоби имел разную готовность и потребность в прикосновениях. Он не был ни таким, как Тэхён, ни таким, как Чимин. Его тело, особенно во времена трейни и дебюта, было крайне избирательным. Тогда это особенно мешало, лишало лёгкости, выползало раздражением в самые ненужные моменты, когда бы развалиться, завалиться, дать себя обнять, запустить в волосы пальцы, обхватить за затылок, подержаться за руку – все те мелочи, которые неоспоримо помогали, облегчали и иногда даже спасали их маленький мирок. Но со временем и он, и парни интуитивно стали это чувствовать и понимать. Его границы. И его потребности. Что Чимин может хоть позы из йоги выделывать на его коленях. Что Тэхён – при кажущейся на первый взгляд обнимательной неразборчивости и прокачанной сексапильности, морально – чистый до стерильности, и каким-то образом это простиралось и на физические аспекты тоже. Что Чонгук – это всё, что можно делать с ребёнком. Что с Юнги соприкосновения больше астральные, с Намджуном – ментальные, с Сокджин-хёном – кланово-опекунские. Со временем – довольно быстро, на самом деле – его тело приняло их так же, как уже чуть раньше их приняло его сердце. На самом деле удивительно, что такие разные и случайные, они все, так или иначе, вжились в зону его телесного комфорта, пусть эти зоны и были немного разные с каждым из них. Да, тут не обошлось без шоковой терапии и жизненной необходимости. Они были поставлены в эти условия и они уживались уже в них. Все семеро. Каждый со своим комфортом и дискомфортом. И, откровенно говоря, самые непримиримые – не по характеру даже, а именно по возможности стыковки – потенциальные участники группы в своё время и не прижились. Они остались не все. Их осталось семеро. И Хоби в том числе. Он смог. Он. Смог. Когда-то он почти плакал от этого факта. Сначала от того, как это было тяжело, а потом, потому что он это преодолел, впустил к себе и принял других. Смог. И вот теперь Тэун. Замирающее при открытии мессенджера сердце. Засматриваемые теперь обрывки концерта на видео – Хоби не стал спрашивать их у макнэ-лайн, наскребал эти отрывки по сети самостоятельно. Заслушиваемая на ночь на репите «колыбельная» и ещё несколько аудиодорожек – теперь они стали ими изредка обмениваться. Переписка, бесконечная переписка, обрывками, по фразе перед едой, по дороге куда-нибудь, перед сном и иногда Хоби жалел, что не считал приемлемым брать телефон в туалет. Переписка Тэуна не только с ним, но и с Гуком, и – в основном опосредованная, через него, но от этого не менее сближающая – с мемберами. Что откликалось не раздражением на отвлекающих друзей, а чем-то трепещущим, подозрительно формулируемым в мыслях, как «знакомство с семьёй» в самом священном смысле. Тэун. Фанфары, да? Как там Юнги сказал? Он в него «по уши»? Без кавычек, ну, в самом деле. С одним «маленьким» – и тут уже точно с кавычками – нюансом. С тем, как умещается это «по уши» в промежутке между тактильностью и брезгливостью. Как вообще без личной встречи это можно было понять?! Но Хоби знал, как Тэун выглядит… На исходе концерта, потрёпанный, вспотевший – это было видно даже на размытых фрагментах – не думающий о том, чтобы произвести на кого-то впечатление. И у Хоби была чёрная толстовка… С его маленьким разноцветным вышитым именем на запястьях. Растерявшая почти весь свой запах. Запах, врезавшийся в память на химическом, гормональном и эмоциональном уровне. Поселивший когда-то в Хоби незнакомца. А теперь помогающий вытащить этого незнакомца на свет. Всё ещё потрясённый той своей апрельской, далёкой от асексуальной, реакцией, Хосок достал из самого заветного угла шкафа остатки этого запаха, уткнулся в них своей востроносостью и медленно опустился на кровать, стискивая в руках толстовку и зарываясь в неё лицом. Сильнее. Плотнее. Вдруг затосковав по тому, что, пока он разбирался с самим собой, он позволил этому запаху почти исчезнуть. Можно ли это было считать доказательством? То, что он жаждет видеть его в реальности. Что мозг выкидывает его в несуществующее прошлое, где на концерте исчезают тысячи плюс шесть людей, а он спрыгивает со сцены под продолжающую греметь музыку, за которой так удачно можно спрятать грохот собственного сердца, подходит вплотную к Тэуну – взъерошенному, вспотевшему и не думающему о том, чтобы произвести впечатление, тяжело дышащему, похожему на Чимина и взрезающему взглядом, как Юнги… Подходит, закрывает глаза… и приходит в себя в собственной комнате, сжавшись на кровати и сминая в руках чужую вещь. Доказательство ли это? Да боже мой… Ответ был очевиден… Просто он немного терялся за звуком фанфар… и за (откуда ни возьмись взявшимся) фантомным ощущением навалившихся на его многострадальную спину мемберов. То ли от чего-то защищающих, то ли не дающих снова позорно сбежать от самого себя. * * * И был ещё один момент… С которым всё было ещё сложнее. Внезапный и кажущийся здесь и сейчас скучным, он был, пожалуй, куда важнее, чем что бы то ни было остальное. Он был сложным, сложным, сложным, боже, Хоби так надеялся, что этот вопрос больше не встанет перед ним с такой подзабытой остротой. Но внутри их общего большого гнезда свились три парных поменьше, и этот вопрос замаячил со свежевылупившейся актуальностью. Проблемы с самоценностью. Хоби реально надеялся, что это в прошлом. Он лёгкий, он коммуникабельный, он справляется с самыми разными ситуациями, и при этом не носит масок; он успешно справляется с хейтом, он нивелирует других и не перегружает их собой, он самодостаточен, дисциплинирован, чу́ток к другим и не поступается с тем, что правильно – для него. Он проделал огромный путь к такому себе! И гордился каждым сделанным шагом! И почему-то начал думать, что эти прекрасные ощущения – навсегда. Но оказалось, что когда он седьмой и нечётный – всё немного иначе. И не сказать, что кто-то из мемберов начал вести себя с ним по-другому. Но раньше центр притяжения гулял между ними семерыми и почти не задерживался на одном месте, а теперь Хоби перестал становиться для кого-то из них самым главным даже на вечер. Даже на час. Даже на пару минут, когда можно просто прижаться к его плечу лбом и просто выдохнуть какую-нибудь боль. Хотя по-прежнему было и «Хоби, давай сегодня на шопинг!» и «Можешь послушать, что получается?» и чужой лоб на его плече был. Но это всё со взглядами, и с мыслями, и с сообщениями от тех, кто был – теперь всегда – ближе, чем Хоби. И в работе всё оставалось, как раньше – лишнее доказательство их профессионализма, самое щемящее из всех – никакого дробления на пары и одиночки, на чётное и нечётное; и в зале, даже при апогее дурачеств, и кроме закономерного технического главенства, за итоговым эмоциональным одобрением оборачивались именно к нему. И он был счастлив за парней больше, чем кто-либо другой. И он всё ещё был и чувствовал себя полноценной одной седьмой частью. Как хореограф. Как мембер. Как друг. Как нивелир. Но… Он не ожидал, что окажется настолько эмоционально зависим от парней. И теперь, из-за этого всего он не мог с уверенностью сказать – сейчас, в ситуации с Туэном – он был обречён на это с самого начала безотносительно того, что происходило и происходит в группе или он «по уши» из-за того что перестал хотя бы иногда становиться самым сердечно главным для кого-то из своих шестерых. Последнее было бы крайне обидно. Для него. И нечестно – для Тэуна. И он должен был с этим разобраться. Сам. Убедиться, что корни всех его эмоций сидят в нём самом. Что не нуждаются ни в какой подпитке или опоре извне. Так просто и так важно. Дико страшно и немыслимо грандиозно в масштабах одного Хоби. Первичное внутреннее сопротивление было ужасающим. Но, набегавшись по своему ментальному дому, бесконечно перепроверяя все цветы с их корнями и подпитками, и пораспахивав все окна и двери, ещё никого туда не впуская, но уже вытряхивая из закоулков – все страхи, а из себя – всех незнакомцев, не истребляя их, но являя на свет, Хоби всё больше входил во вкус. К началу летних концертов уже почти не вздрагивал, когда в разговорах парней мелькало имя Тэуна. Отчего-то совсем не ревновал, когда тот вежливо виртуально отмахивался от немедленного общения из-за того, что в параллельном чате неугомонный «Джей» одолевал его своей энергией. Радовался всякий раз, когда парни всеми возможными – как-то нечаянно – способами крали объект его ещё недооперившихся, но уже очень чувствительных, эмоций. Их включение в это общение как будто придавало веса. Сдувало эфемерность и обвешивало образ Тэуна кусочками быта самих мемберов. Вышибало Хоби из зеркальной зацикленности и позволяло без эмоционально-оптических искажений посмотреть на самого себя, пробежаться ментальными подушечками пальцев по всем своим внутренним поверхностям, проверить и заново осознать свою цельность. Без подпиток. И это могло бы убивать романтику, от которой Хоби так долго открещивался, но почему-то не убивало. Происходящее было щемяще прекрасным. Происходящее позволяло осознаваться тому, что Хоби испытывал, но всё ещё боялся громко озвучивать – к Тэуну. И в обрамлении его безграничного тепла к самым близким его людям, но совершенно без дополнительной подпитки – распускало новые гроздья, бутоны, соцветия, тысячи, миллионы, нежные и сильные – самого обнадёживающего чувства в мире – любви к себе.