n-ное количество часов назад
— Что это… — слышится непонимающий голос Олега, после чего сам Волков, задыхаясь, валится вниз, держась за горло. Разумовский величественно наблюдает за тем, как отключаются вообще все наемники и как Игорь Гром тоже падает, теряя сознание, пока сам Сережа вдыхает свежий кислород через специальную маску. За спиной ощущаются самые настоящие черные крылья, только почему-то они не дарят левитирующее чувство в желудке, как при свободном падении, нет — они тяжелой ношей лежат на плечах и жесткими терниями с колючими шипами неестественно протыкают пространство вокруг. Сереже некомфортно, даже противно; когда удушающий газ рассеивается, он снимает маску и тяжелым взглядом обводит помещение. Здесь тихо, но неспокойно, пусто, но в то же время голоса в голове одолевают Разумовского и давят еще сильнее, когда он находит Олега, лежащего на холодном полу и пребывающего в полусне. Сердце горько сжимается, затем черствеет — когтистая рука Птицы не позволяет чувствовать лишней жалости, хотя ему очень хочется жалеть и Волкова, и себя: он прекрасно знает, чем это все закончится через пару часов. Словно это уже происходило. Словно Сережа это уже делал. Играл в смертельную партию, жертвовал Олегом… нет, не жертвовал — собственноручно его убивал. Как, каким образом? Откуда у Разумовского это острое чувство дежа вю? Был ли это вещий сон, очередное видение, вызванное Птицей, или же нечто другое? Сережа хватается за голову, украдкой проводит по волосам рукой — облегчение не приходит, зато появляется четкая уверенность, что в этот раз все должно быть иначе. Нужно все исправить, переделать, попробовать по-другому — так, чтобы в конце не было так больно, чтобы Олег не погиб от его руки… Как же он мог вообще так поступить — выстрелить в Волкова раз пять? Ни в кого-то другого, а в Олега, его Олега… С каждой секундой уверенность, что это уже происходило, растет в геометрической прогрессии, и вместе с ней увеличивается горькое чувство вины. «Я не должен был это себе позволить… нельзя, нельзя разрушать этот последний барьер», отчаянно думает Сережа, в то же мгновение ощущая ладони Птицы у себя на затылке. «Не дать ему захватить меня в то мгновение… но каким образом? Как переписать то, что написала мне судьба?» Переписать! Разумовский вскидывает голову, которая так внезапно прояснилась. Это странное, яркое озарение, будто по чьей-то подсказке, доходчиво объясняет, что нужно сделать. Можно не пытаться исправить то, над чем он не властен, ведь он является марионеткой в руках умелого кукловода, персонажем, написанным каким-то писателем — а что если замахнуться выше и отрезать эти ниточки, которые его связывают? В душе еще очень много сомнений, таких, что кровь то закипает, то стынет в жилах, пока разъяренный голос Птицы шепчет «прекрати это все и следуй моему плану», но именно это позволяет понять, что Сережа двигается в правильном направлении. Некогда задаваться вопросами «почему сейчас? как же так? зачем?», потому что взгляд голубых глаз вновь на бездыханном теле Олега, который еще больше не заслужил того сюжета, что ему предписали. «Он не умрет. Ни за что. Не позволю», счастливо думает Разумовский, пока еще не понимая, что должен сделать, но ощущая свободу, белым бликом прошедшую через голову. И словно откликаясь на его мысли, воздух впереди сгущается, вытягивается в неровную полоску с белыми разводами — Сережа даже глаза отчаянно протирает, чтобы понять, не привиделось ли ему происходящее, однако эта трещина между мирами остается на том же месте. И Разумовский шагает — с полным любви и желания все исправить сердцем, почти не раздумывая, игнорируя громкий вопль Птицы, устремляясь вперед, навстречу свободе, и чувствуя уже сейчас, как крупно меняется его сюжет…***
n-ное количество часов вперед
Луч света медленно поднимается выше и наконец останавливается на ярко-голубых глазах, пылающих изумлением от такой встречи. Сережа делает пару шагов назад, не сдержавшись — и девушка прямо перед ним повторяет жест. Ее рука дрожит так, будто она вот-вот выронит фонарик, но крепко-крепко за него держится, чтобы не потерять последний источник света. Тишина, повисшая в воздухе, так и искрится напряжением; Разумовский быстро окидывает взглядом пространство вокруг, так кардинально поменявшееся: здесь нет ни наемников, ни Олега, ни даже Игоря Грома, только шкафы с непонятными глянцевыми книжками… Он сделал это? Это точно не дворец в Италии, это точно не Италия — судя по буквам, иногда блистающим на свету фонаря, Сережа снова в России… но где конкретно? Неужели… неужели его необычное ощущение вторичности происходившего сюжета оказались правильными? Неужели он сейчас… Ему даже подумать об этом страшно. Сережа глядит на коротковолосую испуганную девушку перед собой и лишается дара речи. — П-получилось… — вдруг выдыхает та едва слышно и недоуменно хлопает ресницами, — получилось?.. «Получилось что?», с долей ужаса думает Разумовский, пытаясь взять себя в руки. Слишком много противоречивых чувств одолевают его одновременно; испуг мешается с радостью и ужасом, долей страха и даже непонятным желанием вернуться обратно… — Разумовский, — продолжает та, пятясь назад и врезаясь в стену. Сережа сам делает еще один шаг назад — и ступня наступает на что-то мягкое и неплотное. Медленно наклонившись, он поднимает с пола эту нетолстую книгу и видит себя, нарисованного себя, схватившегося за голову. — Почему ты… почему именно ты… Тот не отвечает, жадно вглядываясь в обложку. Огромная надпись «Майор Гром». Черная тень прямо за нарисованном безумным Разумовским. Сам Гром. бегущий по шахматному полю. Руки невольно начинают трястись от захлестнувших Сережу чувств. — Ты… ты меня написала? — тихо цедит он. Голос почему-то звучит скорее гневно, чем нейтрально, как ему хотелось, и незнакомая девушка это чувствует, хмурится немного и бледнеет, словно осознав что-то ужасное. — Ты… мой автор? — Н-нет, то есть… не совсем. — Она порывисто выдыхает и все-таки качает головой. «Тогда что ты тут делаешь?», едва ли не срывается с высокомерным оттенком с губ Разумовского. — Можно сказать, я причастна к твоему созданию, но не то что бы я являюсь автором… художник скорее… а автор… господи… Девушка необычайно смело шагает к нему, потянувшись к лицу Сережи с явным желанием удостовериться в его реальности, и Разумовский, то ли испугавшийся, то ли высокомерно не желающий, чтобы его кто-то касался, действует инстинктивно. Сильный толчок — шкаф опасно накреняется и едва ли не падает, но удерживается на месте, однако комиксы с самых верхних полок осыпаются вниз. Девушка только и успевает закрыть голову, прежде чем вся свора книг падает прямо на нее, погребая под собой, тогда как Сережа делает еще быстрые два шага назад и избегает этой участи. Фонарик погасает. Становится тихо, и только эхо еще гулко отлетает от стен с зловещим звуком, пока Разумовский смотрит перед собой, постепенно осознавая, что он натворил. Волна ужаса, отхлынув от бледного лица, позволяет наконец вдохнуть воздух и чуть покашлять из-за пыли, однако осознать, что в этой «вселенной» настоящие люди дышат все тем же кислородом. Короткий экзистенциальный кризис не заставляет себя ждать — на глаза наворачиваются слезы отчаяния при мысли, что он действительно являлся чьим-то персонажем и все его действия были написаны кем-то, возомнившим себя богом… пока эта лавина безысходности, от которой хотелось заламывать руки, не сменяется огненным гневом. Он им всем еще покажет. Он, черт возьми, каждому даст сдачи и заставит их изменить историю. Руки хотят сжаться в кулаки, но только сильнее впиваются в книгу, поэтому Разумовский чуть удивленно, нахмурившись, выходит чуть-чуть вперед, ближе к неяркой лампе на потолке, и вновь рассматривает эту странную вещь, где нарисован он сам. Подрагивающие пальцы открывают ее — перед глазами тут же предстают цветастые картинки Грома, его друзей, Юли Пчелкиной… «Это не книга. Это же… как их там? Комикс? Я — персонаж комикса?», задает себе риторический вопрос, потому что тут же открывает страницу, где изображен он сам в компании доктора Рубинштейна. Он проходит все горькие и тяжелые стадии принятия, пока читает абсолютно все, даже то, что написано мелким шрифтом на форзаце; отрицание — «это не про меня» — злость — «как же они посмели» — торг — «возможно, это кончится не так, как в моем видении» — депрессия — «прости, Олег, правила есть правила» — и, наконец, принятие — «вся моя жизнь, вся моя история вела к убийству самого дорого мне человека». Сережа даже пускает скупую слезу, которую постыдно вытирает тыльной стороной кисти, и прижимает комикс, который хочется разорвать на миллионы кусочков, к груди. «Зачем я здесь? Зачем мне дали шанс все исправить?», думает он, но не находит ответов. Значит, ему остается только одно — пользоваться этим самым шансом, ведь хуже того, что произошло с Олегом, уже не будет. Рядом слышится легкий шорох, и Сереже кажется, будто сбоку мелькает странная тень, но он не обращает на это внимания, когда наугад двигается в сторону, где слышатся голоса и виден свет. План появляется в голове почти сразу, но непривычная неуверенность напоминает, что Разумовский является чужаком в этом мире. Он на секунду останавливается, топчется на месте и чувствует легкую панику — сейчас ему так не хватает уверенности Птицы, который окончательно замолк у него в голове. «Неужели только я переместился в этот мир? Или же он просто ждет нужный момент?», думает Сережа, отряхивая пальто от невидимых пылинок, осевших на нем, и вдруг нащупав рукой нечто твердое и громоздкое. Пистолет. Ну конечно. Как он собирался шантажировать людей без пистолета? Более решительно Разумовский продолжает свой путь и, наконец, выходит из полутемного помещения, чуть не ослепнув от такого контраста освещения. Приложив ладонь козырьком ко лбу и сузив глаза, он рассматривает довольно просторную комнату, заставленную столами и дорогим оборудованием, за которым сидят девушки и мужчины, явно занятые работой и полностью в нее погруженные. Каким-то невероятным образом Сережа чувствует одновременно атмосферу хаоса и порядка — тут тебе и захламленные странными фигурками и макетами оружия шкафы, и заваленные картинками столы, и обклеенные фотографиями стены, и даже доски с яркой надписью «дедлайн», но при этом все работники с виду чувствуют себя совершенно комфортно во всем этот беспорядке, тогда как глаза Разумовского так и норовят разбежаться в разные стороны. Он чуть теряется, не зная, как поступить. Какой-то человек проходит прямо рядом с Сережей, но не обращает на него никакого внимания, и от этого становится как минимум досадно — ну неужели не все в курсе, как выглядит сам Сергей Разумовский? неужели они его и правда не замечают? не ждали ли они его появления? — поэтому деловито кашляет. Никакого эффекта этот великолепный кашель не производит, так что Сережа упирает руки в бока и проходит между столами в надежде привлечь внимание хотя бы таким способом. — Ты здесь новенький? — вдруг раздается за спиной. Разумовский нетерпеливо оборачивается и недоуменно смотрит на невысокую девушку в черно-желтой клетчатой рубашке. При взгляде на лицо Сережи в ее глазах появляется больше узнавания, но ни доли страха, ни ожидаемого восхищения Сережа в них не видит. — О господи… кто привел сюда косплеера? — Кого? — срывается с губ Разумовского. — Ро-о-ом? — тем временем повышает голос эта самая девушка, обернувшись в сторону далеких столов. — Ро-о-ом, кто сюда косплеера привел? — Кого? — Какой-то мужичок в очках выпрямляется, оторвавшись от изучения экрана другой девушки, и, чуть скучающим образом осмотрев Сережу с головы до ног, со вздохом подходит ближе. — Разумовский, значит… Ты как сюда пробрался, приятель? Мы ж недавно переехали, и никто не знает, где находится наш новый офис… — Брось, Ром, на форзацах всех новых комиксов написано, что мы теперь живем на Советской Армии, — отмахивается девушка, — рано или поздно кто-нибудь бы в любом случае прочитал этот мелкий шрифт и наведался нам в гости. Вопрос другой: кто его сюда пустил? — Не я, — отрицательно качает головой Роман, продолжая разглядывать опешившего Разумовского. — Может, Фобс? Это по ее части. Или другая Наташа… — Так это ж Сережа из «Игры», а не из «Чумного Доктора», — замечает девушка. — А-а-а, а я все думаю, что что-то на Горошко он не очень-то и похож. — Роман усмехается и шутливо хлопает себя по лбу. — Слишком много Сереж на мою голову свалилось в последнее время. Ты не переживай, — обращается к Разумовскому, силящемуся вставить хоть одно слово, — косплей зачетный, но не то что бы ты должен тут находиться. Понимаю, желание увидеть своих кумиров выше всего, однако только попробуй отвлечь художников от их работы — мигом тебя прикончат. Он указывает назад, и Сережа, машинально проследив за его рукой, смотрит на девушку в очках, упрямо черкающую что-то на экране планшета. — И все-таки, это Фобс тебя сюда привела? — спрашивает Роман, повернувшись обратно к Разумовскому. — Странно, что не Шуру… — Никто меня сюда не привел, — все-таки находит слова Сережа и, подбоченившись, высокомерно приподнимает подбородок, — я — Сергей Разумовский. — Ну да, — понимающе кивает Роман, отчего запал Сережи почему-то пропадает, — слушай, давай я тебе на «Игре» распишусь, а потом еще где-нибудь на фестивале встретимся? Я тебя точно запомню. — Это что, Сергей Разумовский? — раздается звонкий девчачий голос сбоку так неожиданно, что даже Разумовский вздрагивает. Роман и девушка одновременно тяжело вздыхают, и последняя резко хватает темноволосую коротко стриженную девицу за руку, прежде чем пальцы этой обрадованной «фанатки» коснутся Сережи. — Я же дала тебе задание, чего ты опять отвлекаешься? — назидательно произносит та. — Наташ, так тут же сам Сергей Разумовский! — возмущается девица в ответ, пытаясь высвободиться. — Прям один в один попадание, будто со страниц комикса сошел! Я ж «Игру» десять раз читала, помню каждую пуговицу на его пальто… — Я и правда сошел со страниц комикса, — пробует вставить хотя бы одно слово Сережа, уже не выдерживая этого хаоса. Все происходящее напоминает какой-то сюрреализм еще больше, чем казалось в дворце Италии. — Да-да, — вновь понимающе кивает Роман, выхватывая из рук Разумовского злосчастный комикс, — у нас тут каждый день такое происходит, привыкли… Наташ, дай Мари просто обнять этого очередного Сергея и расписаться в его комиксе… может, в будущем он будет с гордостью рассказывать, как получил автограф от знаменитой сценаристки… Наталья, закатив глаза, все-таки отпускает ту, кого Роман окрестил именем «Мари», и девушка с довольным писком летит прямо на Сережу, расставив руки в стороны… Этого он уже не может стерпеть — рука вновь нащупывает пистолет в кармане фиолетового пальто и выставляет его вперед так, что, когда Мари тормозит, дуло оружия упирается прямо ей в лоб. — Я — Сергей Разумовский, — четко выговаривает он почти по слогам, сердито блеснув глазами, — я сошел со страниц комиксов и хочу… нет, требую, чтобы вы переписали финал и мне, и Олегу Волкову. Задача ясна? Вся троица на мгновение потрясенно замирает, впечатлившись речью, однако потом Роман устало машет рукой. — Оружие, конечно, выглядит как настоящее, но ты только охраннику его не показывай… и вообще, давайте все-таки закругляться и возвращаться к работе, у нас дедлайны не за горами… — Ром, — чуть тревожно зовет его Наталья, — мне кажется… он весьма серьезен. Мари, кажется, вообще притихла, не решаясь и шагу в сторону сделать, но чуть расслабленно опускает плечи, склоняясь больше в сторону Романа, и Разумовский, поддавшись вспышке ярости, хватает девушку за плечо, чтобы она не убежала, выстреливает в потолок — пуля вбивается в него, оглушая уже всех в редакции, и на секунду в воздухе, запахшим жареным, наконец-то повисает нужная Сереже тишина. — Меня зовут Сергей Разумовский, — вновь цедит он, сильнее сжав пальцы на плече юной сценаристки, — и я требую для себя и Олега Волкова счастливого финала. Кто из вас является моим создателем?