В комиксном переплете

— Фобс! — первой ахает Наталья удивленно. — Настя! — облегченно выдыхает Котков. — Живая-таки! — Да, все-таки решила, что эта работа не должна меня угробить, так как мне есть для чего жить, — острит та чуть изнеможенно и осторожно делает парочку шагов вперед. Разумовский оценивающе ее разглядывает с долей настороженности, но вместе с этим чувствуя облегчение. «Живая. Действительно. Может, я погорячился, когда хотел ее похоронить под тем шкафом…» — Вы не поверите, но кажется, я — книгочей. Пауза, повисшая в воздухе, тянется целую бесконечность. Сережа мысленно злорадно потирает руки, Фобс обводит всех взглядом, полным надежды на понимание и одобрение, пока все виновато косятся на нее в ответ. — Настя, ты не можешь быть книгочеем, — все-таки высказывается Котков, терпеливо вздохнув. — Среди нас из книгочеев… в смысле, у нас вообще их нет, — исправляет себя молниеносно, переглянувшись с Габреляновым. — Как это нет? — удивляется Фобс, но, заметив их выражения лиц, чуть стушевывается. — Ну… теперь будет. Я же выпустила Разумовского из комикса! — Вряд ли это произошло благодаря твоим усилиям, — осторожно замечает Девова, — скорее всего, дело в том, что Сергей — персонаж гениальный, настолько, что он додумался до того, что является персонажем… — Или из-за брака на комиксе, — добавляет Роман. — Или из-за всего сразу, — несмело предлагает один из сценаристов. — Или он все-таки не персонаж, — решает вставить свои пять копеек Мари. — Или она все-таки книгочей, а значит, сможет мне помочь! — улыбается во все тридцать два зубы Сережа, хлопнув в ладоши. — Настя, ма шери, подойди ближе, поставь это… странное существо на пол и попробуй провернуть с комиксом то, что уже делала, чтобы вытащить из него меня! Фобс делает еще несколько шагов навстречу, но затем замирает — явно вспоминает, как именно поступил с ней Разумовский в прошлый раз. Сереже нравится думать, что сейчас девушка колеблется и раздумывает перед выбором «довериться этому чудику из комикса, который я рисовала, или нет», ведь именно этот самый чудик-убийца поверил в ее «волшебный дар» в отличие от остальных… Решив помочь ей с выбором, Сережа, деловито кашлянув, еще раз демонстрирует ей свой пистолет, и тогда Настя, еще подумав, медленно засучивает рукав кофты, опуская библиотень на пол. Та сопротивляется — хватается своими маленькими лапками за комикс и хочет его утащить, но Фобс, состроив грустную мину, все-таки отнимает у нее томик и раскрывает на нужной странице. — Возьми Олега где-то из двадцать восьмого выпуска, — услужливо подсказывает ей Сережа, подмигнув. Настя вздрагивает и отвечает нервным кивком. Чуть пошевелив пальцами, она взмахивает рукой, закрывает комикс и концентрируется, приложив ладонь четко по центру обложки. На мгновение Сереже чудится, будто в томике что-то отзывается, как и в самом Разумовском, но это чувство мгновенно испаряется. Секунда, другая — все в редакции, затаив дыхание, ожидают какой-то развязки, но ничего не происходит. — Н-не выходит, — шепчет Настя, — но в прошлый раз получилось… было неожиданно и внезапно, но все-таки получилось… — Фобс, — подает голос до этого молчавшая Наталья, одновременно пресекающая любые попытки Мари говорить, — может… может оно и к лучшему? То, что у тебя сейчас не получается, и может, никогда не получалось? На это даже у Сережи не находится остроумного ответа — он чуть больше откидывается на спинку стула и массирует пульсирующие виски. Необъяснимая жажда сжимает горло и вновь напоминает о словах Коткова и Девовой — вне комикса он начинает чувствовать себя плохо. «Но я не могу вернуться просто так. Не смогу жить как прежде!», отчаянно размышляет Разумовский, вновь и вновь думая об Олеге. «Есть ли шанс объясниться с ним? Вряд ли… сейчас я не слышу Птицу, который заглушает во мне последние остатки чего-то хорошего. Сейчас я рассуждаю самостоятельно… там такой возможности у меня не будет из-за вечных рамок сюжета». — Девушка дело говорит. — Бархатный и чуть скрипучий голос пожилой женщины звучит раньше необычного мерцания — в воздухе появляется голубая дверь, из которой выходят три совершенно разных силуэта. Разумовский молниеносно вскакивает на ноги, целясь в них. «Книгочеи?» задает себе риторический вопрос, глядя на проявившиеся фигуры невысокой девушки, длинноволосого мужчины и той самой женщины в возрасте, которая только что с ним говорила. — Книгочей среди редакции только один, но это не Фобс. Хотя, кажется, она и то бы справилась со своими персонажами лучше, чем некоторые. — Какого хрена… — выдыхают Наталья и Мари одинаково удивленно, уставившись на этот самый портал и людей. Женщина бросает холодный и вместе с тем испепеляющий взгляд на Габрелянова, внезапно совсем оробевшего. «Да он же книгочей! Он обманул меня!», осознает Разумовский, порываясь выстрелить в него, но почему-то не сумев оторвать взгляд от новоприбывших волшебников. — Ну дела, — восхищенно выдыхает кудрявая девушка, самая младшая из этой троицы, пока обводит взглядом всю редакцию. — Всю жизнь мечтала тут побывать… Длинноволосый мужчина одергивает ее за рукав желтой рубашки, как бы напоминая, зачем они здесь, и с добрым любопытством глядит на Сережу — от него не исходят волны какого-то негатива, но вместе с этим чувствуется опасность. — Меня зовут Ангелина Евгеньевна, — спокойно представляется женщина, совсем не пугаясь пистолета, наведенного точно на нее. — Это — Соловей и Лиля Романова. Как ты мог понять, мы — книгочеи, пришедшие, чтобы тебе помочь. - Вы вернете мне Олега? - недоверчиво осведомляется Сережа. — Это мы, к сожалению, сделать не можем, — довольно мягко отвечает Ангелина Евгеньевна, пожав плечами. — Тогда что вы здесь забыли? — фыркает Сережа, играясь с пистолетом и то и дело делая вид, что вот-вот выстрелит в кого-нибудь. — Нет Олега — нет переговоров. Я не вернусь в этот дурацкий комикс. Пиши дальше, — бросает он в сторону Артема. — Ты умрешь без него, — сухо вздыхает женщина, — ты уже умираешь, и тебе наверняка уже кто-то об этом сообщил, но мое мнение и мои слова звучат более весомо, ведь так? Просто взгляни на себя. На внешность, на душу. Тебя тянет обратно, и ты не должен этому сопротивляться. Рука Сережи некстати начинает мелко подрагивать, крепко сжимая оружие. Где-то в дальних стеллажах с фигурками супергероев он видит свое отражение, впервые обращая на него внимание. Великолепием его осунувшееся лицо не блещет, более того — посередине лба и на щеке пролегли странные тени-царапины, по форме напоминающие еще одну пару глаз. «Это ненормально. Я… я действительно умираю здесь?» спрашивает себя Разумовский, не понимая, чувствует ли он какое-то беспокойство по этому поводу. — Да плевать мне, куда там меня тянет, — все-таки выговаривает он сердито, сжав зубы. — Я не вернусь в комикс. Я… я не заслужил того, что там со мной происходит. Неужели кто-то из вас всех, — он обводит обвиняющим взглядом притихших людей, — с этим не согласен? Неужели кто-то, кроме моего создателя, — глаза останавливаются на Габрелянове, — считает, что мне не положен хэппи-энд? — А он действительно же заслуживает лучшего, — тихо соглашается Лиля, печально сведя брови домиком под неодобрительным взглядом Ангелины Евгеньевны. — Даже если и так — плевать я хотел на вас всех, — цедит Сережа дальше, скривившись. — Я не буду мириться с такой судьбой до самого последнего вздоха. Я буду бороться — прямо как мышка в той притче сделаю масло из молока, но выберусь на свободу, чего бы мне это ни стоило! — От такой пламенной речи в душе Разумовского просыпается неудержимое воодушевление, и он стойко выдерживает взгляд Ангелины, опирающейся на свою трость. — И уверен, многие из вас, сейчас осуждающих меня, поступили бы так же, если бы узнали, что вся ваша жизнь — лишь плод чьего-то воображения. — Ну… вероятность того, что мы не написаны кем-то свыше, никогда не равна нулю, — подтверждает Мари, а потом бледнеет от ужаса. Вся редакция переживает короткий экзистенциальный кризис от этих слов вслед за ней, находясь в ступоре. — Сергей… Сергей, верно? — Вперед делает шаг тот самый длинноволосый мужчина и миленько улыбается. — Послушай меня, пожалуйста. Я думаю, мы можем друг друга понять, ведь я тоже являюсь персонажем. Меня написала Ангелина, — заметив недоверчивое выражение лица Сережи, продолжает он, — еще в восьмилетнем возрасте она меня создала для того, чтобы я был ее эдаким защитником. — И ты… ты все еще существуешь. Живешь здесь, с этими книгочеями, как обычный человек, — с надеждой уточняет Разумовский. Волосы падают на лицо, и когда он хочет откинуть назад рыжие пряди, задевает рукой тот странный шрам на щеке, тут же вспыхнувший болезненным зудом. — Значит, и у меня есть шанс на подобную жизнь? — Это далось мне… всем нам большой ценой, — замечает Соловей. — Не раз аукнулось, не раз вызвало множество проблем… люди вокруг меня страдали из-за этого. Коллеги, друзья, близкие, — короткий взгляд на Ангелину, — им всем приходилось несладко из-за этого. — Мне плевать на всех, — почему-то на глазах Сережи застывают злые слезы, — на всех, кроме Олега и меня самого. Все, чего я хочу — быть счастливым вместе с ним, а не убивать его пятью пулями, как делаю это из раза в раз, слышите? Никто, кроме него, для меня не важен, а я его собственноручно убиваю… — И это не твоя вина, — терпеливо произносит Ангелина Евгеньевна, кажется, оказавшись к Сереже ближе, чем раньше, — а твоего автора. Подумай над этим, когда вернешься обратно. — Я же не смогу самостоятельно изменить весь сюжет, находясь в комиксе, да? — тихо спрашивает Разумовский, ощущая самую настоящую горькую безысходность. — Не смогу поговорить с Олегом объяснить ему все… он просто снова погибнет. — А потом снова оживет и спасет тебя из психушки, — пробует напомнить Роман, но Сережа отмахивается от него. — И в чем смысл такой жизни, а?! Для чего я существую и делаю это? Вы совсем не понимаете, чего я хочу, да? Не понимаете, что для жизни нужно иметь какой-то смысл в своем существовании? Хватит! — Он сбрасывает руку Ангелины Евгеньевны со своего плеча, которое она успокаивающе стискивала пару мгновений, наводит на нее пистолет и готовится спустить крючок. Соловей вздрагивает и разводит руки, которые тут же покрываются фиолетовыми узорами, намереваясь нанести удар. — Пошли вы все к черту! Я вас всех ненавижу! — Стоп-стоп-стоп! — Сережа и не сразу понимает, как Мари, вдруг смело ринувшись вперед и избежав хватки Натальи, встает посередине помещения между ним и Соловьем, вскинув ладони в стороны. — Погодите! Прекратите все это! Я знаю, что делать! — Ты что творишь, девочка, — недовольно шипит Габрелянов, но она качает головой и, будто просветлев, улыбается. — Это уже происходило! Да-да, происходило… не в том смысле, что мы тоже живем в чьем-то сюжете, причем плохо написанном, а в другом… я знаю, где хранятся все ответы. — И где же? — осторожно спрашивает Роман. — Где, где — в «Угре»! — Оглянув всех вокруг и закатив глаза, девушка что-то ищет глазами, но не находит, поэтому машет рукой. — Во второй с половиной части! Неужели никто не додумался? — Какой еще, к черту, Угорь? — со свистом шипит Сережа, но пистолет все-таки отводит чуть в сторону от Ангелины, прямо на Соловья, тоже на секунду остановившегося и внимательно наблюдающего за Мари. — Игорь Угорь! Ну же! — Теперь девушка ожидающе смотрит прямо на Коткова. — Вы же все в редакции его сочиняли и рисовали! Соображайте! — Кажется, до меня доходит, — с сомнением протягивает Наталья, сморщив лоб. — До меня нет, — чуть обескураженно делится Габрелянов. — О Кутх, — Мари смотрит в потолок, потом чуть стеснительно косится на Сережу, — помните сюжет последней части «Угря»? Где он встречается со своим создателем и понимает, что у него есть причины жить и умирать дальше? — О… О-о-о! — Глаза Романа вдруг натурально сияют. — Конечно же! Он встретился со своим создателем, который объяснил ему предназначение! — Только встреча с создателем Разумовскому не очень-то и помогла, — хмыкает Мари, — но кое-что другое поможет… черт, и почему никому не пришло в голову это раньше? Нам всего лишь нужно показать ему, что ждет Сережу и Олега после «Игры». — После? — срывается с губ Сережи непроизвольно. — После «Игры» что-то было? Но ведь Олег… — Умер? Да брось, — отмахивается Мари, — стали ли бы Баббл убивать такого популярнейшего персонажа, если на нем можно заработать столько денег? — Вот сейчас обидно было, — деловито кашляет Котков, поправив очки. — Но она права. Олег… он выжил. Я сейчас покажу! Сережа даже не успевает остановить его, когда Роман решительно идет к шкафу с комиксами — просто не может. Горло пересыхает настолько сильно от очевиднейшей истины, что хочется одновременно кричать и плакать от страха. «Олег жив», стучит пульс как молоток в голове, «Олег выжил», прокручивается скрипучей шестеренкой, «ты не убил его окончательно», ехидно говорит какой-то тихий голос, напоминающий Птицу, и угасает в подкорке сознания. — Вы с Олегом в будущем будете вместе, — серьезно заявляет Мари тем временем, — правда, Фобс? — Ну… ну да? — теряется, но все-таки кивает та не очень уверенно. — Вроде того… — Я… я даже рисовала первые выпуски вашего совместного комикса, — поддерживает девушку Наталья, быстро что-то сообразив. — А еще «Время Ворона» имело место, и как раз там выяснилось, что Волков жив… Разумовскому почему-то очень хочется закричать, что они снова его обманывают, однако едва теплящаяся в душе надежда заставляет прикусить язык. «Если есть хоть малейший шанс… хоть малейший, я должен попробовать», понимает он, все-таки настороженно принимая комиксы от Романа. — «Чумной Доктор» — спин-офф о главном антагонисте Игоря Грома, — объясняет Фобс, — его писала я и Воронцова… Он, конечно, не только о тебе и об Олеге, но вашим взаимоотношениям там уделено особое внимание. Сережа не замечает, как кладет пистолет себе на колени, уже никого не держа на мушке, и как Котков в ту же секунду неприметно машет рукой, как бы прогоняя остальных работников редакции. Все внимание заостряется на новых глянцевых страницах и картинках — здесь и он, и Олег выглядят совсем иначе, более сильными, свободными и независимыми, но самое главное — действительно близкими друг другу, общающимися, работающими вместе снова… — Как же это… — шепчет Разумовский, смаргивая слезы, собравшиеся в уголках глаз, — он… неужели он меня простил после того, что я сделал? — Простил, — подтверждает Роман, — еще как простил. — Ему, конечно, потребовалось время, чтобы это сделать, — говорит Фобс, но ее голос будто бы звучит где-то за плотным туманом, которым Сережа невольно огораживает себя, чтобы не отвлекаться от чтения. Картинки, фреймы, страницы и тома сменяются один за другим, хотя Разумовский задерживается на каждом кадре с Олегом, по ощущениям, целую вечность, в особенности на том, где сам Сережа обрабатывает его шрам на спине. — Но потом… можно сказать, ваши отношения стали лучше, чем были. Вы стали ближе, чем когда-либо. — И не только в комиксах! — добавляет Мари. — Знаешь, сколько фанфиков и фанартов по вам написано? Сколько аушек в Твиттере создано? — Сделав шаг назад, она хватает свой рюкзак и роется в нем, а потом достает какие-то новые картинки. — Вот, смотри! Ой, только не этот, он с разгромом, — поздно спохватившись, краснеет она, когда почти плачущий Сережа замечает себя и Игоря в довольно пикантной позе. Этот арт заслоняется картиной его самого и Олега — близких-близких, таких счастливых и умиротворенных… — Вас буквально все шипперят, понимаете? У вас не может быть плохого финала. Сережа не понимает некоторых слов в ее лексиконе, но добродушно-вдохновленный голос заставляет поверить в реальность этих слов. У них с Олегом действительно будет все хорошо. Лучше, чем раньше. Они будут вместе — а сейчас это все, что ему нужно. — И это еще не все. Мы очень многое планируем — столько сюжетов вас ждет впереди, аж дух захватывает! — делится Фобс, тоже мечтая о чем-то своем. — И детство в девяностых, и нечто большее, чем имеется сейчас… — Большее? — откровенно не понимает Сережа — ведь куда уж больше, чем Олег, лежащий в двухместной кровати и смотрящий любимые телешоу? — И детство? — Да-да, мы еще не описывали ваше детство, лишь отдельными деталями, — кивает Наталья. Сережа поднимает на нее взгляд и только сейчас осознает, что книгочеи стоят чуть поодаль, внимательно наблюдая за всей ситуацией и не спеша нападать, в то время как количество людей в помещении уменьшилось ровно вдвое. — Действительно есть, где разгуляться… — Значит, — Сереже приходится собрать в кулак всю свою волю и подавить лишнюю гордость, — мы действительно будем счастливы вместе? Олег и правда полюбит меня снова? Мне даже… даже не придется выходить из комикса ради этого? Вы обещаете мне, что это случится? Повисает короткая пауза, полная напряжения, но окрыленный Разумовский почему-то ее не чувствует — глаза застилает пелена безудержного счастья. От одной мысли, что у них все получится, хочется пуститься в пляс, и это просто не поддается логике. Наверное, Сереже просто нужен был забытый смех живой надежды, который он сейчас и получает. — Да, — просто кивает Роман, оглядев всех остальных. Мари при этом почему-то поникает. — Обещаем. Сережа вновь смотрит на рисунки в подрагивающих ладонях. Олег на них смотрит прямо на Разумовского с короткой доброй улыбкой, от которой все остатки черствости в душе тают. Ему так не хватало этого — ощущать себя любимым и любить в ответ, не чувствуя давление Птицы, не поддаваясь его влиянию и не совершая убийство самого дорогого человека от потери контроля… Возможно, когда-нибудь он будет чувствовать себя точно так же, находясь в комиксе и не ощущая этого томительного зуда под кожей. Влюбленный, светлый, пламенный… Слезы струятся по щекам, когда Сережа шмыгает, вытирает нос брезгливым движением руки и роняет голову в ладони. — Что я должен сделать? — глухо и убито осведомляется он.