Among the broken minds

-Хей, Норман, а ты когда-нибудь влюблялся? Будь Норман человеком, он бы сделал что-то глупое от неожиданности. Например, подавился бы чем-нибудь или мгновенно залился краской. Уже около часа Сэмми сидел рядом с ним на полу, читая какую-то книжку. Всё это время он был таким тихим, что его внезапный вопрос заставил монстра немного вздрогнуть. Что ж, музыкант явно читал какой-то роман, раз он заговорил о любви. Вот только зачем он об этом заговорил? Сэмми сейчас чувствует любовь? К кому? К…Норману??? Киномеханик смотрел на пророка, пытаясь переварить происходящее. Пророк оторвался от книги, подняв голову, и теперь тоже смотрел на него в ожидании ответа. Это…тот момент, когда они должны поцеловаться??? Конечно деревянный пол и книжные полки архива не располагали к романтике, но кто Норман такой, чтобы отвергать признание того, по кому киномеханик сохнет уже несколько лет? Вместе с тем, как Норман подался головой к Сэмми, второй вернулся к книге и заговорил снова, разбив чернильное сердце великана с проектором. — Я просто… не понимаю, что это за чувство. Как оно должно ощущаться? Как оно должно проявляться? Как понять, что я испытываю это? И как понять, что кто-то испытывает это чувство ко мне? Повисла неловкая тишина. Музыкант снова глянул на киномеханика в поисках ответа, но понял, что нужно больше пояснений. Сэмми не был особо умелым в выражении своих мыслей, а с Норманом вообще нужно упрощать все высказывания. Правда, Сэмми не знал, что Норман (чаще всего) притворялся дурачком, чтобы Сэмми с ним поговорил подольше. Уж очень монстру нравился его голос. Такой мягкий и музыкальный, он был лучше любой песни, записанной на старую кассету. А лучшее? Когда Сэмми говорил, этот голос был только для него. Музыкант говорил с ним и для него, подбирая фразы и слова. Даже такое маленькое усилие со его стороны делало день киномеханика значимым и драгоценным. — Я имею ввиду… — музыкант задумался над тем, как объяснить свои мысли. — В разных произведениях любовь описывается по-разному. Где-то любовь делает людей счастливыми, а где-то любовь рушит их жизни и приносит страдания. Где-то любовь делает людей лучше, делает их героями … а где-то это же чувство толкает их на преступления и превращает в злодеев. Снова повисла пауза. Но теперь музыкант не ждал ответа. Он немного вжал голову в плечи, сминая пальцами страницу книги. Норман знал, что это значило. Сейчас будет поток мысли. — И ведь бывают разные уровни любви! Любовь между членами семьи отличается от дружеской. Дружеская любовь отличается от таковой у любовников. И со временем уровень любви может измениться! Друзья могут стать любовниками. Друзья могут стать семьёй, — музыкант запнулся, вспоминая недавно прочитанный роман. — Даже семья может стать любовниками… И ведь постоянно говорят, что от любви до ненависти один шаг. И обратно тоже!.. Как понять, что я чувствую? Это чувство всегда описывают по-разному. Музыкант говорил тише, пока совсем не умолк. Отложив книгу в сторону, он откинулся назад, опираясь спиной о плотный ряд старых переплётов на нижней полке. Мысли жужжали в его чернильной голове неумолимым роем. Эти книги... Он любил их, но Лорд, они умели превратить его тихий ручеек мыслей в бурлящий поток. После тихого вздоха снова раздался приглушённый голос. — Как мне понять, что я чувствую к тебе и к ним? Или что вы чувствуете ко мне? Каждый, каждый чёртов день моя голова разрывается от сотен чужих голосов, которые говорят мне разные вещи. Если раньше я был уверен в том, кто я и что я думаю и чувствую, то сейчас…мне кажется, что я потерял эту способность. Словно грань между мной и ними стёрлась. Даже сейчас. Говорю ли я то, что думаю я, или то, что думают они? Чувства, которые я испытываю, мои или их? — немного неловко музыкант облокотился на монстра, сидящего рядом. — Что между нами? Дружба? Или нечто большее? О боже, это то самое.? — Можно ли нас назвать братьями? О боже, помоги мне. Музыкант затих, так и не убрав голову с плеча своего друга. Они оба молчали, думая о чём-то своём. Норман знал, что Сэмми не легко. Пророк ведь исполнял роль лидера для Потерянных, чтобы дать им надежду, а по сути…был не более, чем игрушкой, которой успокаивают капризных детей. Он считал, что делает хорошее, но на самом деле просто исполнял их волю, чтобы плач и крики не разрывали его голову изнутри. Норман знал об этом, но не знал, что голоса влияли на него…вот так. — …Хотя знаешь, это ведь глупо, — музыкант заговорил снова. В этот раз он был гораздо тише и звучал каким-то…разбитым. — Я начал разговор, надеясь узнать об этом от тебя. Узнать о твоём опыте и научиться, но… В месте подобном этому любовь не особо важна, не так ли? Да и…не думаю, что я достоин чего-то подобного. Не после того, что натворил. Да даже если бы я этого не делал, беспорядок в моей голове точно не помог бы. Думаю, мне стоит побыть одному. Прости, что начал. С тихим вздохом Сэмми взял книгу и поднялся, оставив довольно удобное плечо киномеханика. Сэмми был дураком. Хорошим, но очень недогадливым. Норман тут с ума сходил по нему, а он смел говорить, что недостоин этого? Любой бы на месте проектороголового разозлился бы, но ему было жаль пророка. У парня были большие проблемы. Мало того, что ад буквально окружал его, так ещё и просочился прямо в голову. И речь идёт не только о голосах. Сэмми не был плохим, но считал себя главным злодеем из-за того, что не в силах помочь всем. Он нуждался в помощи и поддержке, но создавал между собой и окружающими дистанцию. Играл роль лидера даже тогда, когда это было не нужно. Норман мог понять этот спектакль перед Потерянными. В конце концов, если они не будут видеть в своём пророке сильную фигуру, они быстро падут духом и сгинут. Не то что бы Норман сильно против. Но вот он не понимал, зачем этот спектакль разыгрывать перед ним. Если кому-то и было всё равно на образ Сэмми-лидера, то точно Норману. Потому что он помнил о том, каким Сэмми был ещё человеком. И знал, что тот старый беспорядок в голове не исчез бесследно. И это делало всё ещё сложнее. И если Сэмми хотел быть плечом для всех, то Норман хотел быть плечом только для него. И отказ его не остановит. Прежде чем музыкант успел сделать хотя бы шаг в сторону, киномеханик взял его руку и резко потянул на себя, заставляя несчастного упасть в объятия с удивлённым вздохом. На пару секунд музыкант замер, переваривая произошедшее, но затем начал ворочиться и вырываться. Хотя это больше было похоже на трепыхание бабочки, пойманную в ладони. — Эй, что ты делаешь? Пусти меня! В ответ объятие стало лишь крепче, а из динамика на груди послышался тихий белый шум. Норман давал понять, что так просто музыканту не сбежать. — Норман, я серьёзно, отпусти меня. Руки ещё немного сильнее прижали одно чернильное тело к другому. Попытки выбраться прекратились. — Норман, я в порядке. Пусти. Он упрямо мотнул головой. Музыкант притих в своём недовольстве. — Ты странный, знаешь? В ответ — белый шум, на секунду прозвучавший как усмешка. На голову Сэмми опустилась рука и осторожно погладила его. То ли от раздражения, то ли от неловкости, в первые секунды музыкант немного сжался. Ему потребовалось некоторое время, чтобы расслабиться. Из рук Нормана не выбраться, если он сам не захочет тебя отпустить, Сэмми это прекрасно знал. Чего он не знал — почему Норман так делает. Он получал из этого выгоду? Это был его способ поиздеваться? Это был его способ справляться со стрессом, как у Потерянных, слушающих проповеди? А что вообще чувствует Норман? Сэмми никогда не узнает. Но объятия…были неплохими. Удобными. И почему-то появлялось ощущение безопасности. Возможно, так Норман пытался его поддержать? -…Спасибо.