Отсчитай время на этот раз правильно

Птица проснулся в более хорошем душевном состоянии и потянулся, кляня себя за то, что чем дольше он прибывает вне Разумовского, но при этом материальным в этом плане бытия, тем сильнее ведёт себя почти как человек из-за связи с Птенцом. Он сонно потёрся о чужую щёку своей, как незадолго до этого, чувствуя себя таким довольным, как никогда до этого. Сережа, не до конца проснувшись, ответил на эту ласку так, как и вчера — слегка повернув лицо, лёгким поцелуем, попав в уголок губ и счастливо улыбнулся, ещё не осознав произошедшего. Птица вздрогнул и замер, скривив губы в неловкой, горькой улыбке. Снова уткнулся в чужое плечо, делая вид, что ничего не случилось и уголок губ не жгло от чужого прикосновения. Чтобы ни снилось Серёже, его это не касалось, как бы неприятно это не было… Если повезёт, тот сам не уловил, что сделал. Эти действия заставили Серёжу застыть, понимая, что именно он сделал. Но отступать было поздно — он и так слишком многого боялся в прошлом, чтобы не научиться хоть чуточку быть смелее. — О, тебе неприятно? Прости, я больше не буду… — огорчённо произнес он. Правило — говорить словами, ничего не замалчивая по возможности, было первым на дороге взаимного доверия, как считал Сережа, поэтому, несмотря на вполне красноречивую, как ему казалось, реакцию Птицы, он не стал делать вид, что ничего не было. Птица чуть повернул голову, чтобы покоситься на него. Уловил сделанное всё же. Осознал… И почему-то не спешит отпихивать с воплями и словами, что это случайность. Неожиданная догадка мелькнула на краю сознания, больно оцарапав изнутри, словно вскрыть захотела, и горькая улыбка, что так и не сошла с губ Птицы, превратилась в оскал, хотя он честно не хотел напугать хоть как-то Разумовского… даже в такой ситуации. Не после того, что вчера пообещал. И тем не менее из его рта вылетает раздражённое: — Я не Волче. Разумовский изумлённо распахнул глаза, глядя на него: — А? При чем здесь Олег? Он никогда не думал о Волкове в таком плане, да и когда бы — он вообще об отношениях в таком возрасте не думал, да и потом было как-то не до того. Птица по-прежнему кривил губы, не комментируя, как ему казалось, очевидное. До Серёжи очень медленно доходил смысл его слов, но потом с губ сорвался нервный смешок, а потом… Нет, Разумовский честно пытался сдержаться, но смех прорывался, рассыпаясь по комнате. Птица отстранился, сел и нахохлился, даже забыв скрыть свою обиду. — Прекращай ржать, Тряпка, — прошипел он. Сережа все же постарался сдержать смех, а вот улыбка при виде надувшегося Птицы лишь становится шире. Разумовский придвинулся к нему и обнял, поглаживая ближайшее крыло: — Ну вот откуда у тебя такие мысли? Крыло тут же убрали, чтобы избежать контакта. Птица пристально посмотрел на Разумовского. — Ты хоть видел, как он на тебя смотрел? — прошипел он. Застарелая скрытая ревность пробивалась клочьями отравляющей боли. — А ты… вы были слишком близки. Искренне недоуменный взгляд был ему ответом, а смех исчез, как не было. — Я никогда даже не думал о подобном… Да и сейчас не могу даже представить. Видя, что Птица действительно переживает об этом, Сережа закусил губу, вновь протянув руку к нему. Птица не шевелился, только смотрел на Разумовского жёлтым немигающим взглядом. Сережа, поняв, что словами тут многого не докажешь, в один миг приблизился и осторожно обхватив ладонями лицо Птицы, поцеловал его, мягко касаясь губами, языком, прося открыться, довериться, позволить… Птица простонал тихо и с готовностью ответил, сразу же включаясь в жаркое противостояние языков. Руки зарылись в рыжие волосы Серёжи. Тот, пусть и неумело, но очень старательно исследовал чужой рот, тоже начиная издавать стоны, которые впрочем тонули в поцелуе. Когда Разумовскому явно перестало хватать дыхания, Птица отстранился, напоследок лизнув его губу. Он смотрел немигающим взглядом жёлтых глаз, в которых в кои-то веке не были скрыты эмоций. На губах была расслабленная улыбка, а рука ласково гладила чужую голову. Он выглядел немного растерянным, но таким невероятно довольным… Сережа, уверившись, что Птица явно не против такого развития событий, улыбался солнечно, мечтательно прижмурившись, облизывая покрасневшие губы. Взгляд Птицы следит за движением юркого языка, и он снова коротко касается его губ. Мимолётно и так естественно. А потом смотрит как на величайшее сокровище мира и смеётся, коротко, хрипло и с каплей горечи, что всё-таки прорывается, словно ложка дёгтя в бочке с мёдом. — Ты ведь знал, да? Разумовский наблюдая за этим, непонимающе нахмурился, а слова Птицы вообще ввели в ступор — о чем это он? Но по виду крылатого он понял, и тут же покачал головой: — Нет, да я и про себя-то этого не понимал до вчерашнего дня… Птица разом как-то расслабляется. Разумовского тянут на кровать, прижимая к себе, укутывая крыльями. Потом кокон крайне неохотно раскрывается. — Тебе на пары нужно, — ворчание. — Давай ещё немного так полежим, — жалобно протянул Сережа, которому явно не хотелось ни в какой институт, программу которого он все ещё помнил наизусть. — И с каких пор ты начал прогуливать? — насмешливо произнёс он, но издал довольный смешок, вновь зарываясь в чужие волосы и едва ощутимо погладив шею по случайности.