Отсчитай время на этот раз правильно

Птица, расслабленный после оргазма, нахмурился и снова наклонился, чтобы обхватить шею Разумовского рукой. Та нагрелась до почти обжигающего состояния на мгновение и осталась просто очень тёплой. Птица, не удержавшись, погладил его. Разумовский зажмурился и закусил губу, чувствуя, что несмотря на недавний оргазм, он вновь чувствовал начинающее возрастать возбуждение. — Что ж ты со мной делаешь, Птичка? — издав долгий стон, смог выдавить Сережа. — Люблю, Птенчик, — фыркнул Птица, которого от ласкового обращения повело. Он откинулся обратно, расслабленный и счастливый. — И всего-то. Сережа быстро спрятал отчего-то защипавшие глаза, занавесив лицо волосами, явно не готовый услышать такое. Нет, можно было бы догадаться, но… — Я тебя тоже, — пользуясь тем, что Птица вернулся в исходное положение, тихо, но вполне искренне произнес он. Птица замер, а потом ласково ему улыбнулся. — Ну вот, — фыркнул он. — Твои телячьи нежности меня растрогали. Сережа возмущённо вскинулся, не заметив, как одна из слезинок все же сорвалась из уголка глаза. — И ничего это не… — Ну чего ты плачешь, Птенчик? — Птица снова приподнялся и мягко на него посмотрел. Потянулся, внаглую слизнул чужую слезу с щеки. — Хороший мой… — Твой… — Сережа ранимо смотрел на него блестящими от слез глазами. — Мой, Птенчик, мой, — подтвердил Птица, уже явно не планирующий отдавать так просто Разумовского кому-либо. — А я твой. А взгляд немигающий жёлтых глаз ведь так и говорит: «твой ведь?». Сережа кивнул, робко улыбнувшись, а потом, чуть помявшись, обнял его, укладываясь вплотную к нему и отвечая вслух: — Конечно ты мой, — он улыбнулся и добавил, — мой темнокрылый ангел. Птица медленно и мягко его поцеловал, укрывая всё ещё чуть подрагивающими крыльями. И всё-таки возмутился: — Какой из меня ангел, Птенчик? — Хранитель, — ответил Сережа. — Ну, Хранитель-то да, — фыркнул Птица. — Правда и хранитель такой себе, но какой уж тебе достался. — Самый лучший, ну сам посуди — кто бы ещё меня смог терпеть столько лет, при этом ещё и защищая от всего, даже ценой жизни… — Разумовский резко замолк. Расслабленность как рукой сняло. Как хтонь он слишком хорошо знал, что странные вещи могут произойти иногда с пугающей лёгкостью. Он резко перевернулся, так, чтобы Разумовский оказался под ним и, удерживая его руки, замер, вглядываясь в чужое вмиг побледневшее лицо. — А теперь поподробнее. Сережа отвёл глаза, отвернулся, не желая рассказывать о всей тьме и ненависти, оставшихся там в «будущем». Птица осторожной хваткой за подбородок вернул его лицо в исходное прямое положение. — Ну же, Птенчик, поведай. Теперь мне ещё интереснее. — Забудь, это глупости и ничего интересного… Птица посмотрел на него с нескрываемым беспокойством. — Если тебя это тревожит, то это не глупости. — Да это всего лишь кошмар, — вполне искренне ответил Разумовский, ведь его жизнь и правда была кошмаром в последние годы. Птица убрал руку с подбородка и перевёл на шею, чуть погладив. — Да? Сережа прикрыл глаза от ласки, не в силах хоть что-то сделать. — Д-да… Птица продолжил пальцами вырисовывать узоры. — И что же тебе приснилось, Птенчик? — Будущее…? — неуверенно выдохнул Сережа, не выдерживая «пытки». — И какое же? — не прекращая, уточнил он. — Страшное, — зажмурился Сережа, явно не собираясь сдаваться. Птица хищно оскалился и широким мазком лизнул чужую шею, начав от ключицы и завершив мочкой уха. Прошептал, задевая губами, пока рука по-прежнему двигалась на шее: — Подробности, Птенчик, подробности. — Ты уверен, что хочешь это знать? Мало ли, что… ах… могло мне присниться… Птица прекратил двигать рукой и вновь прошептал, только теперь уже внимательно смотря в чужое лицо: — Должен же я знать, что тебя настолько впечатлило. И от чего я тебя защитить должен, Птенец. Разумовский нервно усмехнулся: — Я-то как раз не умер. — Умер я, полагаю, — спокойно уточнил Птица, поняв это по оговоркам про цену жизни. Сережа молча кивнул, а в глазах были четко видны боль и вина. — Не знаю, при каких обстоятельствах, но ни капли не жалею, — фыркнул Птица и потёрся щекой о чужую щеку. — Это того не стоило! — На Серёжу накатили злость и непонимание, знакомые чувства, вот только если тогда, после смерти Птицы, они быстро исчезли, ведь не на кого было их направить, то сейчас… — Если это было для твоей защиты? Стоило ещё как. — Да ты хоть понимаешь, что я тогда хотел бы этого? Я открыл эту долбанную дверь! А ты все равно… — Чего ты хотел, Птенчик? — Птица ласково погладил его по щеке. От этого жеста и нежных слов Серёже стало больно и стыдно, и захотелось исчезнуть. Врать не хотелось, а говорить правду — это бы разрушило то, что было ещё так хрупко и ново… Но он сам виноват. — Ну же, Серёженька, — мягко поторопил его Птица. — Я тебя ненавидел и боялся, я хотел, чтобы ты исчез навсегда, даже если для этого мне придется вскрыть себе горло осколком стекла! И да, я пытался это сделать, но разве бы ты позволил, чтобы я помешал твоей игре? — он не знал, к кому обращается — тому Птице из будущего, или тому, кто сейчас внимательно смотрел на него. — Но стоило тому богу напасть, угрожая забрать мое тело, как ты просто убил его, при этом погибнув сам и оставив меня совсем одного… Голос Разумовского срывался, а все тело трясло. Птица настороженно посмотрел на него, вспоминая свой собственный «сон» и задаваясь вопросом, а точно ли тот не обманывает его, говоря, что это просто кошмар. Если Птица вёл себя ещё хуже, чем видел там, во сне, если он довёл Серёжу до того, чтобы тот угрожал своей жизни… Птица перестал нависать над Разумовским, откатившись в бок и прижал его к себе крепко, гладя по спине. — Прости меня. — Ну вот за что ты извиняешься? Это я виноват в том, что ты умер! — И хорошо, что умер, раз я был… таким, — Птица передёрнул плечами, представляя, как мог бы в будущем точно также озлобиться, как он из сна-или-не-сна Разумовского. — Хорошо?! — голос взлетел и тут же опустился почти до шёпота. — Да ты меня, идиота, спасал, каким бы ни был! Теперь Сережа навис над Птицей, сжимая кулак, словно хотел его ударить, но никогда не смог бы этого сделать, поэтому лишь бессильно врезал по подушке. Птица наклонил голову на бок и оставил смазанный поцелуй на запястье той руки, которая вполне могла попытаться ударить его. — И спас же. Это хорошо. Хоть что-то нормально сделал. Учитывая, что его ненавидели настолько — сильнее, чем недавно только мог представить себе Птица, это единственное, что он сделал правильно. Сережа не мог понять — откуда у Птицы такие мысли, ведь об отношении Птицы к Разумовскому он ничего не говорил. — Я тогда многое понял, но это не отменяло моей вины и не избавило от одиночества, и дыры в душе, там, где всегда был ты… — пытался донести свою точку зрения до крылатого Сергей. Птица потянулся и поцеловал его. — Я люблю тебя. — Ты сумасшедший… — устало выдохнул Сережа, но в груди растаяло ледяное крошево, обжигавшее холодом и коловшее сердце от мысли, что Птица от таких откровений может от него отвернуться. — Конечно, — согласился Птица. — И ты тоже. Если для того, чтобы простить кого-то, кто причинял боль, достаточно один раз умереть за тебя. Хороший способ, удачно сложилось. — Откуда ты…? — даже злость куда-то пропала, хотя и вспыхнула на миг от его слов. — Ты ведь сам сказал, — попытался отмазаться Птица. Вот только Сережа никогда не стал бы жаловаться, и расплывчатое «боялся и ненавидел» не могло бы привести Птицу к столь уверенному выводу. — Птица? — почти испуганно. — Тоже сон приснился, — нехотя сказал он. — Только в отличии от тебя, похоже, я не должен был знать что-то. И как ты попал обратно, чудо? Птица успокаивающе погладил Разумовского по спине, не желая чувствовать снова чужой страх по отношению к себе. И он нисколько не верил больше, что самому Сергею это просто привиделось. — Тот бог отправил, точнее, его светлая ипостась, — нехотя говорит Разумовский, подняв голову и вглядываясь в горящие золотом глаза, словно боясь найти там знакомые отблески пламени безумия, но не находя. Птица отметил себе, собираясь найти информацию на этот счёт. Сперва правда придётся допросить Разумовского снова, но это потом… позже, когда тот не будет столь нестабильным эмоционально. — Что я сделал? — уточняет всё-таки Птица. Он хочет и не хочет знать ответ, но всё-таки удержать любопытства не в силах. — Я видел только… инцидент с пощёчиной. Себя, говорящего об очищении огнём. Теперь я даже почти понимаю, почему ты испугался, когда я предложил сжечь тех людишек, что пользуются властью и пренебрегают обязанностями. Сережа медленно, осторожно начал рассказывать. О Чумном Докторе, о горящем Питере, о Олеге, под личиной которого скрывался Птица… Арест, психушка и внезапно живой Волков, вытащивший их оттуда и всё прочее… Птица слушал внимательно, успокаивающе гладя его спину и думая, насколько же он облажался в своей попытке защитить того, с кем связан. — Прости меня, пожалуйста, — в который раз попросил он, будто это могло хоть как-то уменьшить вред, который он принёс Разумовскому. На других Птице было всё равно, но его Птенец… — Если сможешь. — Это не ты, — покачал головой Разумовский, обняв его, когда завершил рассказ, скомкав ту часть между смертью Птицы и появлением светлого Кутха. Птица издал каркающий смешок. — А кто ещё, Птенчик? — Ну… — Разумовский не знал, как объяснить. — В конце концов, это всё равно я, — покачал головой Птица. — Уж надеюсь, что ещё нет, — нервно усмехнулся Сережа, невольно поежившись от воспоминаний. — Я не планирую повторять ту же судьбу, — фыркнул Птица и поцеловал уголок его губ. — Обещаю, что не буду тебя обижать. — А я не буду глупо отрицать и ненавидеть, — отозвался Сережа, смелее улыбаясь. — Спасибо, — Птица погладил чужую шею. Этот жест успокаивал, пуская волну тепла по всему телу и Разумовский с удовольствием прильнул к рукам Птицы.