Blacker than midnight / Темнее полночи

      — Галф!              Какой-то голос пробивается к нему через туман. Он пытается сосредоточиться на нем, но пока получается с трудом.              — Галф, ты меня слышишь? Ответь мне, пожалуйста! Галф!              Чьи-то руки пеленают его своим теплом, баюкают.       Чьи-то пальцы зарываются в его волосы и успокаивающе гладят.              Постепенно он возвращается в эту болезненную реальность, хотя рыдания все еще прорываются наружу, но теперь Галф постепенно начинает видеть и понимать, что сейчас он сидит на коленях Мью, чье испуганное лицо так близко к его собственному, и тот пытается привести его в чувство осторожными ласками:              — Галф, ответь мне, пожалуйста! Не пугай меня…              — Я… — голос почему-то странно хриплый, но он уже может говорить.              В ответ облегчение разгорается на склоненном над ним лице:              — Слава богу, ты пришел в себя! Я так за тебя испугался.              Галф невольно зарывается еще сильнее в этого человека, вдыхает знакомый аромат, успокаиваясь, хотя уже начинает понимать, что именно Мью невольно стал причиной его состояния:              — Я не понимаю, что произошло…              — У тебя случилась истерика, — теплый шепот касается его уха, заставляя невольно поежиться. — Ты даже не вспомнил про стоп-слова, а сразу провалился в нее, поэтому так меня напугал. Ты не отзывался, когда я тебя звал, хотя был в сознании.              — Я… смутно помню, что со мной было, — он цепляется руками за домашнюю майку своего партнера, не в силах разжать все еще сведенные судорогой пальцы. — Ты пару раз меня шлепнул — и потом темнота.              — Думаю, что сработал какой-то твой внутренний триггер на такого рода наказание. А я виноват в том, что не проговорил с тобой это заранее! — Мью понуро наклоняет голову. — Прости меня, пожалуйста. Если сможешь. Я и правда не хотел…              — Мью, не надо! — Галф тянется ладонью к любимому лицу, чтобы уже теперь самому успокаивающе гладить. — Я и сам не знал, что так среагирую — правда. А ты откуда это мог предположить? Просто так получилось…              — Но я должен тебя защищать, оберегать, а не делать так, что тебе было плохо со мной! Я же твой Дом!              Да, Мью.       Ты — мой дом, в твоих объятиях так уютно и спокойно.       Только ты вкладываешь в это слово совсем другой смысл…              В ответ Галф может только болезненно улыбаться, все еще отходя от тех эмоций, что сбили его с ног словно цунами:              — Все в порядке.              — Не в порядке! Совсем не в порядке! — Мью упрямо качает головой и обнимает еще крепче. — И тебе надо разобраться, в чем причина такой реакции. То есть, нам надо разобраться.              Нам.       Вот это слово согревает его сердце и смывает этот горький налет ненужности.              — Я не знаю, почему так случилось, — он пожимает плечами, не желая выбираться из комфорта чужих рук. — Я сам еще подумал, что от пары шлепков со мной ничего не случится, а вот…              — А что ты почувствовал? Было сильно больно?              — Нет, меня в детстве били куда сильнее. Поэтому я не понимаю…              Галф замолкает, потому что видит, как перекашивается от боли неверия лицо Мью:              — Били куда сильнее?              — Ну да, отец часто брал в руки ремень, когда у меня были плохие оценки. Потом приходилось прятать синяки от одноклассников и прятаться, когда нужно было переодеваться на уроках физкультуры.              — Галф…              — Но в этом нет ничего такого! — он отрицательно трясет головой. — Всех детей бьют в детстве, и это нормально.              — Ни хрена это не нормально, Галф! — глаза Мью загораются от ярости. — Ты сам себя слышишь? Нормально, чтобы взрослый сильный мужик бил ребенка, который не может ему сопротивляться и который от него зависит?              — Я не знаю… — его голос предательски садится.              — Ты сам хоть понимаешь, что ты делаешь? Ты нормализуешь то насилие, что произошло с тобой в детстве для того, чтобы психика с этим справилась. Но твое тело говорит об обратном — и теперь ты сам это видел! Оно не приемлет физическое наказание, поэтому выдало такую реакцию, которая испугала нас обоих.              — Я не понимаю…              — Что ты думал, когда я тебя бил? Какие мысли были в твоей голове? — мужчина настойчиво смотрит ему прямо в глаза, пытаясь добиться правды.              — Что я больше не хороший мальчик. Что я не виноват, но меня бьют.              — Почему тебе так важно быть хорошим? Я постоянно это от тебя улавливаю. Для Саба это как раз норма — быть послушным и покорным, во всем подчиняться своему Дому, но ты переносишь это и на реальную жизнь за пределы сессии.              — Я не знаю, — Галф теряется. — Просто…              — Да? — Мью пытливо продолжает смотреть, кажется, прямо ему в душу своими невозможными черными глазами.              — Просто мне кажется, что если я не буду хорошим, то меня не будут любить.              Ну вот, он озвучил это постыдное знание, что давно зрело в его голове, а теперь облечено в слова. Галф видит, как искажается лицо перед ним, но не хочет вглядываться, чтобы не видеть постыдную для него жалость, поэтому отворачивается.              — Это неправда.              — Что? — он вынужден повернуться, чтобы убедиться, что не ослышался.              — Любят не за то, что ты хороший, — мужчина как-то пронзительно на него смотрит.              — А за что? — шепчет. — Родители меня любили, когда я был хорошим ребенком, послушным, не доставлял проблем…              — По этой логике если ты вел себя плохо, то они от тебя отказывались? Не признавали своим сыном?              — Нет, но…              Он растерян.       Потому что сейчас в его голове ломаются устоявшиеся шаблоны, которыми он руководствовался всю свою жизнь.       И которые старательно применял в отношениях с Мью.              Поэтому Галф сейчас беспомощно смотрит на мужчину, пытаясь понять:              — А ты?              — Что?              — Ты тоже можешь любить просто так? Не потому что… кто-то хороший для тебя?              “Я”, он хотел сказать “я хороший для тебя”, но смелости как всегда не хватило, поэтому приходится довольствоваться вот таким обтекаемым сублиматом.              — Это сложный вопрос, Галф, — Мью сразу становится каким-то холодным и далеким. — Я вообще не уверен, что способен любить.              — Но почему? — он вскидывает голову в отчаянии, потому что рушатся его последние надежды.              — Потому что любовь — это боль. Ты открываешь свое сердце другому человеку, а потом собираешь его по частям.              Галф молчит, потому что не знает, что ответить на такое.              Уверять, что он — другой и что никогда не причинит боли?       Глупо.              Говорить, что Мью может ему доверять?       Наивно.              Поэтому он молча утыкается в широкую грудь, что мерно вздымается под ним, и слушает сердцебиение, которое его понемногу успокаивает. А про любовь… Про нее он подумает завтра, когда будет в лучшем состоянии.              Мью тоже молчит, только запускает ладонь в его волосы, чтобы опять начать их перебирать. Но затем нарушает тишину неуверенным вопросом:              — Ты как? Сильно болит?              Другая ладонь легко касается его ягодиц, которые еле ощущают фантомную боль от “наказания”. Галф немного ежится, но не от неприятных ощущений, а скорее от воспоминаний о том, в какую черную дыру он свалился от таких незамысловатых действий.              — Чуть-чуть.              — Погладить?              — Да, — Галф непроизвольно улыбается, когда ощущает эти мягкие прикосновения на себе.              Он начинает уже дремать, расслабившись в этих уверенных руках, как вдруг вспоминает и поднимает голову:              — Мью?              — Ммм? — тот чуть приоткрывает глаза.              — Я могу остаться на ночь? Не хочется сейчас идти домой.              — Конечно, как я выгоню своего хорошего мальчика на улицу в таком состоянии.              Улыбается, а Галф понимает, что мужчина его чуть дразнит, поэтому растягивает губы в улыбке в ответ и снова укладывает голову на свою любимую подушку.              Хорошо быть дома.