Сэм не знает, как реагировать.
Он не думает, что кто-то из них знает.
Нет первоначального шока и растерянности, которые могут пройти бесследно. Нет никаких объяснений, потому что Дрим без сознания и вряд ли очнётся в ближайшее время.
Есть только вопросы и никаких ответов.
Потому что Дрим, — человек, которого они считали Дримом, — никак не реагировал с тех пор, как они зашли в комнату. Даже когда Томми сбил маску с его лица, открыв его всему миру.
Даже теперь, когда они знают, что он ребёнок, а не взрослый, которым притворялся.
Но не может быть, чтобы за маской всё это время скрывался простой ребёнок. (Он жестокий человек, из-за которого Томми чуть не спрыгнул, а люди теряли свой дом три раза. Он причина множества плохих событий, которые произошли на этом сервере.)
И теперь оказывается, что он ребёнок?
Это не имеет смысла, потому что Сэм знал Дрима последние два года. Нелогично, что Дрим был слишком зрелым для своих лет. (Это не имеет смысла, ведь получается, что Сэм и Дрим познакомились, когда ему было тринадцать.
Потому что это означает, что всё началось, когда Дриму было тринадцать.)
Томми и Таббо было четырнадцать, напоминает Сэм самому себе. Четырнадцать. И они не знают, действительно ли Дрим ребёнок. Хочется списать всё на то, что он просто молодо выглядит.
Но может ли двадцатиоднолетний человек выглядеть на пятнадцать?
Это должно быть так. Другого объяснения нет.
Сэм не хочет, чтобы это было правдой, потому что..
Ведь если это правда, значит ли..(Значит ли, что ребёнок просидел взаперти четыре месяца, без нормальной еды и контакта с людьми, не имея ничего, кроме тикающих часов и лавы, которые составляли ему компанию?)
Имеет ли это значение?
Имеет. Всегда имело.
"Дрим — ребёнок?" Повторяет Таббо.
Это похоже на огромный беспорядок, и Сэм не знает, как реагировать.
Он не знает, что делать в ситуации, когда мировоззрение переворачивается с ног на голову.
"Мы ещё не уверены" — отвечает Фил. Его голос ровный, но пальцы осторожно перебирают волосы Уилбура, и когда Сэм отворачивается от Дрима, чтобы взглянуть на других людей в комнате, его встречают те же молчаливые вопросы, такая же растерянность и желание узнать правду.
"Не уверены" — вторит Таббо, звуча оцепенело, будто его мозг не до конца принимает всю ситуацию. Но по крайней мере он говорит, а не впадает в свои мысли.
Томми с другой стороны...Сэм берёт в себя руки, окликая его. Но подросток всё ещё стоит в шоке. "Томми, ты в порядке?" Глупый вопрос с его стороны, ведь очевидно, что Томми не в лучшем состоянии. Сэм не может винить его за это.
Подросток моргает, когда Сэм подходит ближе, открывая и закрывая рот несколько раз.
"Приятель?" — зовёт его Фил.
"Я..." — пытается начать Томми, задерживая внимание на Дриме, и Сэм сомневается, что младший сможет отвести взгляд в ближайшее время, только если его не выведут из комнаты. "Как это..."
Сэм и Фил обмениваются взглядами. Нужно вывести всех несовершеннолетних, взять с собой Паффи, Фанди и Ники, чтобы убедиться, что с Уилбуром и Дримом всё в порядке, и тогда они смогут позаботиться об остальном.
(Дрим —
ребёнок?
Этого не может быть. И всё же они тут.)
Сэм легонько касается плеча Томми, когда тот вздрагивает, отшатываясь в сторону.
"Прости" — начинает бормотать он.
"Все в порядке. Но ты должен уйти." — Сэм переводит взгляд на Таббо. "Вы вместе должны покинуть комнату."
Таббо начинает протестовать, когда его прерывает Фил. "Не волнуйся, мы всё уладим. Просто скажи Паффи, Фанди и Ники подняться наверх. Но пока не говорите Сапнапу и Панзу."
Когда двое подростков покидают комнату, Сэм приваливается к стене. Доспехи на его теле ощущаются слишком тяжёлыми.
Боги, ну и бардак. И он не знает, как с этим справиться. Это не проблема, которая решается строительством.
"Сэм," — говорит Фил, вставая со своего места рядом с Уилбуром. "Не мог бы ты проверить Дрима?"
Сэм вздыхает. Конечно, он может. Дрим должен быть жив — в противном случае они бы получили уведомление о смерти, и тело бы пропало. Но это не значит, что Дрим не умрёт в ближайшее время, и как бы сильно Сэм не презирал его последние годы, он..
Остался ли он другом для Дрима? Может ли он называть себя таковым?
Желание получить ответы никуда не делось. (Он не знает, друзья ли они. Были ли они ими?)
Они не получили ответы на множество вопросов.
И Дрим действительно не соврал о воскрешении.
Сэм не знает, что думать по этому поводу.
Он опускается на колени рядом с телом Дрима, заставляя себя не смотреть на чужое лицо. На лицо бывшего друга. "Ты знал, что это возможно?"
Вновь воцаряется тишина. Фил будто обдумывает, как лучше ответить на поставленный вопрос. "Я слышал об этом. Это возможно, но только если человек является Администратором."
Сэм медленно кивает, нежно прижимая пальцы к коже Дрима. Ему приходится закрыть глаза и полностью сосредоточиться на задаче, чтобы нащупать пульс. Слабый и едва заметный, но он есть. По крайней мере это то, о чём не нужно беспокоиться.
Пока что.
"Только Администраторы?"
Фил тихонько хмыкает в ответ.
"Почему это не стало широко известно, если это действительно работает?" Это и есть главный вопрос, не так ли? Если Фил говорит, что на такое способны только Администраторы, значит, что Дрим солгал о книге возрождения. О том, что Шлатт передал ему ключ для возвращения мёртвых.
Но почему? Зачем было врать об этом? Разве не было бы логичнее сказать правду? Но Сэм давно перестал понимать планы, цели и мотивы Дрима,
да и понимал ли когда-нибудь?
Он не знает, каковы намерения Дрима, была ли это только тяга к власти или нечто большее? Неизвестно, что задумал Дрим. Он не знает, почему Дрим сделал всё это.
"Это всего лишь сказки, слухи." — говорит Фил "Нет никаких доказательств того, что это работает. Я никогда не встречал кого-то, кто пытался. Не только потому, что это малоизвестная информация, но и риск. Использование Административных способностей само по себе требует больших усилий. Временами я сам лежал в постели несколько дней, но возвращение людей из Пустоты..."
Фил вздыхает. "Возвращение Уилбура должно потребовать много энергии. Из того, что известно об Административных способностях, даже слишком много."
Сэм останавливается. "Слишком много?"
Фил кивает.
Сэм снова смотрит на Дрима. Теперь действительно смотрит. Он выглядит молодо, и очевидно, что так и есть. Веснушки на его лице наводят на мысль, не выглядит ли он молодо из-за них? Под правым глазом виден шрам,
которому явно много лет. Ещё несколько миллиметров, и Дрим был бы слеп на один глаз.
"Использование способностей требует энергии, и чем сложнее процесс, тем больше её требуется. Как по мне, Дрим не должен был выжить после воскрешения Уилбура, и он знал об этом."
Кто такой Дрим на самом деле? Почему он должен был отдать жизнь за Уилбура?
Что вообще происходит?
Ничто не имеет смысла.
Всё уже давно перестало иметь смысл.
———
Томми и Таббо спускаются вниз, когда Фанди, Ники и Паффи поднимаются в комнату, чтобы помочь Филу и Сэму.
А Панз понятия не имеет, что происходит. Как ему реагировать и что он должен делать.
Дело в том, что он был в курсе всего плана. Знал о цели Дрима, которая заключалась в том, чтобы оказаться в Хранилище Пандоры. План, который заключался в становлении "большим и плохим злодеем". (И Дрим никогда бы не послушал, когда Панз пытался отговорить его от этой чуши, которая являлась планом. Не послушал бы, когда он пытался убедить Дрима обсудить всё с Сапнапом и Джорджем. Даже когда Панз умолял его подумать ещё раз.)
Потом было Финальное противостояние Томми, Таббо и Дрима, и вдруг — книга возрождения, о которой Панз раньше ничего и никогда не слышал, Дрим теряет две жизни, и, хотя всё пошло согласно плану, как и хотел Дрим, происходящее ощущалось как потеря.
Проходит четыре месяца, и Панз понятия не имеет, что думать о произошедшем в тот день. (Ведь если начать рассуждать, то придётся заново оценивать всё произошедшее за последние два года.)
Он так и не смог навестить Дрима — вернее он мог, но Дрим взял с него обещание не приходить, хотя его тошнило от одной мысли, что Дрим месяцами будет один, без всякой компании только потому, что другие его ненавидят, но он всегда выполнял обещания.
И он не собирался останавливаться на достигнутом. (Особенно если это было обещание Дриму, который был одинок, почти без друзей и поддержки ещё до тюрьмы — а может, именно поэтому он должен был нарушить своё слово.
Впрочем, сейчас это не важно.)
Поскольку прошло четыре месяца, все думают, что он предал Дрима, но это не так. Он не ступал в тюрьму или даже на территорию вокруг неё с момента, как помог Сэму и Сапнапу запереть Дрима, и теперь, когда он на свободе, похоже, что даже не планирует сбегать.
Несмотря на то, как грубо с ним обращались в рамках обсидиановых стен.
Он не видел Дрима долгое время, но этого было достаточно.
Одежда на нём была грязная и потрёпанная, висевшая как мешок, хотя раньше была впору. Вместо этого она свободно болтается на теле Дрима, и Панз задаётся вопросом, ел ли он вообще за эти месяцы.
(Зная Дрима...он мог и не есть.)
У него не было тех бинтов на руках, и Панз никогда не видел его без них. Неважно, какая температура была на улице, солнечная или дождливая, у него всегда были бинты на руках — неужели Дрим просто не попросил у Сэма новые, или же ему их не дали?
Проблема в том, что никто не знает условия содержания в тюрьме — кроме четырёх людей, которые навещали Дрима. Но Томми никогда не говорил об этом, и его нельзя винить за это. Сапнап в основном был зол, а люди не хотели лишних смертей своих животных. Бад всё ещё находился под воздействием Яйца, а Таббо...ну, это Таббо. (Он изменился с тех пор, как стал президентом и изгнал Томми, с того дня, как он последний раз находился в Старом Общественном Доме, с момента подрыва Л'Манбурга. Даже Панз замечал это, хотя не был особо близок с ним за всё время пребывания на сервере. Таббо уже давно перестал быть таким открытым, как раньше.)
В итоге тюрьма остаётся загадкой, и Панз никогда не был уверен, хорошо ли это. Сэм был единственным, кто имел полное представление о происходящем и доступ к ней. Теперь он знает, что так не должно было быть, но остальных это не волнует.
А теперь, похоже, возникла какая-то проблема с возрождением Уилбура.
С тех пор, как Таббо сказал трём другим подняться наверх, чтобы разобраться в какой-то проблеме, всё было тихо. Никто не разговаривал, но Панзу
не нужно было смотреть на Сапнапа, чтобы понять, что тот в пяти минутах от того, чтобы взять всё в свои руки и начать разбираться в происходящем.
(Панз всё ещё задаётся вопросом, не было ли что-то большее в планах Дрима? На самом ли деле речь шла об королевской власти Джорджа? Если Сапнап и Джордж действительно поверили Томми, а не своему другу. Он надеется, что это не всё, потому что никто, считающий себя другом, не должен верить словам случайного ребёнка, который точит зуб на человека, вместо того чтобы выслушать другую версию.
Но это не лучше.)
———
"Почему они так долго?" — Сапнап ворчит. "Уже полчаса прошло."
Панз вздыхает, бросая взгляд в сторону Таббо и Томми. Они заметно притихли; у Томми дрожат руки, а Таббо выглядит болезненно бледным — может, это как-то связано с Уилбуром? Или Дрим попытался сделать какую-то глупость, которую не стоило делать ради его здоровья и сердца Панза?
Он не уверен, что выдержит сердечный приступ.
"Такие вещи требуют времени" — бормочет он, пытаясь успокоить Сапнапа. "Не волнуйся. Я уверен, что у них всё под контролем." — Это не так, и он не должен говорить эти слова Сапнапу. Это не поможет, а возможно и усугубит ситуацию. (Он знает Сапнапа, и то, что он все ещё заботится о Дриме, даже если не показывает этого. Даже после случая, разлучившего их. И он знает, как Сапнап реагирует, когда кому-то близкому причиняют боль, и это не лучшее зрелище.)
"Просто дай им ещё пару минут, и если они не спустятся, мы пойдём, хорошо?"
Сапнап ворчит, когда его рука сжимает рукоять меча, но кивает, прислоняясь к стене. "Несколько минут."
Прошло ещё тридцать минут (Панз не знает, как ему удалось удержать Сапнапа от штурма второго этажа), когда Сэм наконец спускается вниз.
Он выглядит усталым, даже в своей маске. Его плечи ссутулены, шаги осторожны, как будто он обдумывает каждый из них.
Что, чёрт возьми, происходит?
"С ними всё в порядке?" — сразу же спрашивает Сапнап, выпрямляясь и переставая опираться на стену. "Что случилось?"
"Если хочешь, можешь подняться наверх," — говорит Сэм, звуча устало. "Ты должен увидеть это сам."
"Почему мы должны увидеть это сами?" — Панз поднимает бровь. "Ты можешь хотя бы сказать, всё ли в порядке?"
Сэм вздыхает. "Они в порядке, насколько мы можем судить. Но если вы хотите узнать больше, то должны подняться наверх. Это трудно объяснить."
Панз прикусывает внутреннюю сторону щеки. Это звучит не многообещающе. Или обнадеживающе. "Никто не умер, верно?"
Он прищуривается, когда Сэм колеблется с ответом. "Никто не умер?" — повторяет Панз медленнее.
"Пока нет. Если хочешь узнать, то поднимайся, но сейчас я должен позаботиться о них." — говорит Сэм, указывая на Томми и Таббо.
Боги, эти двое были такими тихими, что Панз уже забыл про них. Если он что-то знает о Томми, так это то, что он не молчаливый. Никогда. Но сейчас он сидит на диване рядом со своим другом.
Что, чёрт возьми, произошло?
Он смотрит на Сапнапа, кивая в сторону лестницы. "Давай, посмотрим, что происходит."
———
Они называют его Корпс, и он — первый и единственный друг.
И это иронично, ведь человек с таким именем является лучшим целителем во всём лагере. (А может, ирония заключалась в том, что его все бросают?
Чему тут удивляться?)
Они встречаются через год после того, как он был отправлен на передовую. В первую ночь в новом лагере, на неизвестном сервере. Ночь после того, как он покинул последних знакомых из старого батальона.
Его запихивают в чёрную палатку посреди снежного биома и просят помочь. (Он не успевает поставить свою дорожную сумку, как её выхватывают и сжигают на глазах, говоря, что все необходимые вещи есть здесь.)
"Ты, должно быть, Клэй" — говорит Корпс. Маска на его лице закрывает лишь один глаз, но не делает этого человека менее пугающим. Он выше и физически сильнее. Старше. (Но взгляд тёплый и добрый, а когда протягивает руку, то глаз заметно щурится, будто он улыбается.) "Я Корпс. Приятно познакомиться."
(Если бы всё так и осталось, не меняясь. Если бы они с Корпсом осталить ничем большим, кроме целителей, — он бы по-прежнему был рядом? Не бросил бы?)
Он кивает, не утруждая себя улыбкой.
Чему тут улыбаться? До сих пор не было повода, и он не уверен, что такой когда-нибудь появится — без друзей, семьи и дома.
"Привет."
Корпс всё ещё улыбается (И от этого руки начинают дрожать, во рту пересыхает, тошнота снова подкатывает к горлу — он не помнит, когда кто-либо улыбался искренне, без скрытой выгоды) со своего места для рукоделия в углу палатки. "Хочешь помочь мне? Но если ты хочешь отдохнуть, то не стоит. Я представляю, как выматывает путешествие в это место."
Он мотает головой, прикусывая нижнюю губу так сильно, что проступает кровь. (Ему велели помочь, а он впервые тут. Спустят ли его с крючка так легко, если он будет отдыхать вместо того, чтобы помочь? (Вместо того, чтобы заниматься единственным делом, благодаря которому он жив. Причина, по которой он не погребён под сгоревшим деревом и битым булыжником. Почему он здесь, а не...)
"Всё в порядке." — говорит он, пытаясь подавить дрожь в голосе. Он не слаб.
Не слаб.
Корпс только кивает, наклоняя голову. "Хорошо. Извини, но сколько тебе лет, Клэй?"
Ему
пятнадцать девять, и прошло два года с тех пор, как его забрали и оставили сестру умирать. (Прошло два года, но это все ещё кошмар.
Кошмар, от которого невозможно проснуться. От которого не сбежать. Кошмар, который догонит даже в самых приятных снах, даже если он будет далеко от армии и короля, даже если он возьмёт старое, никогда не используемое прозвище. Если начнёт новую жизнь, найдёт новый дом и друзей. Кошмар, который будет преследовать в стенах Хранилища Пандоры.)
"Пятнадцать" — отвечает он. Потому что это не ложь, не совсем. Тяжело вспомнить, когда он чувствовал себя на свой настоящий возраст.
И вряд ли почувствует.
Конечно, ему не верят.
Разве в такое можно поверить? Но Корпс просто указывает на сундук, наполненный песком. "Передашь мне это?"
По рукам пробегает дрожь, когда он хочет поднять сундук. Сжимая руки в кулаки, можно почувствовать металлический привкус, наполняющий рот.
Сосредоточься. Дыши. Возьми себя в руки. Ты не слабый.
Ты слабый,
слабый, слабый, слабый, слабый, слабый, слабый, слабый, слабый, слабый...
"Все в порядке?"
Он вздыхает, беря сундук в руки и передавая его Корпсу, не обращая внимания на нахмуренное выражение.
Он в порядке. Все в порядке, он должен.
———
Их первая и единственная реакция — "что за хрень", и он не думает, что есть более подходящая фраза, чтобы описать зрелище перед ними.
Проходит пять минут, в течение которых они смотрят на лицо ребёнка, а Панз все ещё не уверен, не снится ли ему происходящее. Может быть, они не так поняли?
"В каком смысле это Дрим?" — спрашивает он. Не может быть, чёрт возьми. Этого не может быть, верно?
Фил вздыхает. "Я могу заверить вас, что это Дрим. Его код такой же, и невозможно, чтобы это был другой человек."
Что должно произойти в процессе воскрешения, чтобы взрослый стал ребёнком? С одной стороны, если возможно возрождение, то и омоложение тоже может случиться?
Но...
Это единственное логическое объяснение, что каким-то образом всё пошло не так и теперь Уилбур вернулся, а Дрим застрял в теле ребёнка. Потому что другая теория звучит более нереальной.
Этого не может быть.
Но это именно то, что может оказаться правдой. Небольшой шанс. (Всех на СМП перехитрил ребёнок. Это было бы смешно, если бы ситуация не была такой поганой.)
Он надеется, что это не правда. Боги.
По его мнению, запереть Дрима в одиночной камере, без контакта с людьми, и так было хреновой идеей, но всё станет лишь хуже, если подтвердится, что он несовершеннолетний. (Это не меняет ситуации, но есть вещи, которых не заслуживают даже злодеи.)
"Итак," — медленно начинает Панз. "Позволь прояснить ситуацию. Ты думаешь, что во время воскрешения что-то пошло не так, и поэтому Дрим — ребёнок?"
Фил не подтверждает и не отрицает, а просто смотрит на лицо Администратора без маски.
Это странно. Дрим не хотел, чтобы кто-то снимал его маску, и по мнению Панза, Сэм и Фил должны были надеть её обратно и сказать об этом. Это неуважительно. И есть причина, по которой Дрим носил её.
"Сапнап?"
Он поворачивается к человеку, который всё это время. Он вообще не двигался с тех пор, как увидел лицо Дрима. Даже если Сапнап не знал, то всё равно не возражал против заточения Дрима. В этом есть смысл, в его растерянности, которая смешана с сожалением.
"Сапнап, ты в порядке?"
Он реагирует не сразу, потом качает головой, жмуря глаза. "Я не знаю, чему верить, Панз.
Это не имеет смысла, он не может быть ребёнком.”
"Почему это не имеет смысла?" — перебивает Фил, сведя брови.
"Когда мы впервые встретились с ним," — начинает Сапнап, его голос дрожит, и Панз может поклясться, что видит слёзы в его глазах. "Он был солдатом...королевской армии. Это было четыре года назад."
Панз хмурится. "Не думаю, что слышал об этом раньше."
"Королевская армия, говоришь?" — Фил смотрит на него. "Ты имеешь в виду армию короля?"
"Ты что-то знаешь?" Сапнап удивляется.
"Я жил в одной из Вселенных, которая впоследствии была завоёвана." — Фил делает паузу. "А Дрим был частью Королевской армии."
"Да" — подтверждает Сапнап. "В этом есть что-то особенное?"
Фил наклоняет голову, его руки нависают над плечами Дрима, будто он боится прикоснуться. Может быть, так оно и есть, Панз не знает.
Он не знает, о каком мире идёт речь, потому что не был в большом количестве Вселенных, в основном перемещаясь между хардкорными мирами, и мирами своих друзей. В то же время...о Короле и его армии говорят так, будто он должен знать. Будто это общеизвестно.
(Но он не знает и никогда не слышал об этом короле, и не уверен, что хочет знать. Хочет ли получить знания о тех вещах, если жить в неведении легче?)
"Что ты знаешь об
армии?"
Сапнап едва жмурится. "Не так много. Дрим никогда не рассказывал мне и Джорджу, и я не хотел давить на него."
Фил громко вздыхает. "Я не знаю, могу ли рассказывать об этом. Это не моя история, и неизвестно, насколько всё это правда. Просто пойми, что твои знания могут не соответствовать истине."
Панз едва скрывает насмешку. Хорошо, это ни сколько
не помогло.
Прошло четыре дня, а ответов так и нет — Уилбур проснулся, а Дрим нет, и Панз не знает, как к этому относиться.
Они виделись с Уилбуром один раз, и то мельком, и Панз знает, что не хочет разговаривать с этим человеком. (Почему Уилбуру сходит с рук всё, что он сделал? Почему его встречают с распростёртыми объятиями, а не сажают в тюрьму?)
Вместо этого он старается раз в день приходить в Общественный дом, чтобы убедиться, что Дрим в порядке — что никто не пытался убить его, пока он без сознания и не может защитить себя.
Хотя он не уверен, что Дрим смог бы обороняться, даже если бы очнулся от этого подобия комы. Что он в порядке, насколько это возможно.
Но всё ли хорошо? Панз не знает.
Каждый раз, когда он приходит, то видит лицо ребёнка, и лучше не становится. Сколько бы он не смотрел на Дрима — на веснушки и шрам под правым глазом, на шрам на лбу и на левой щеке. И на тот, что начинается на уголке рта и заканчивается у уха.
Что случилось с Дримом? (Если он действительно был на войне, то все рубцы имели смысл. Но если он на самом деле ребёнок, если так молод, то имеет ли это смысл?)
Он просто не знает, что делать. Все, кто присутствовал на воскрешении, чувствуют то же самое. Есть причина, по которой они до сих пор не пересекались, а решили ждать, пока Дрим очнётся. Чтобы получить ответы, прежде чем действовать. Прежде чем сообщить СМП об этом.
Но все это кажется нереальным, будто Дрим может проснуться в любой момент и сказать, что это розыгрыш. Что он не несовершеннолетний, а просто молодо выглядит, или изменил код, чтобы напугать их. Что-то в этом духе.
(Только вот Панз знает, что так не будет. Не надо быть гением, чтобы понять.)
Все, что он может сделать — это надеяться, что Дрим проснётся. Не только для получения ответов, а для того, чтобы убедиться, что с ним всё в норме. (Ну или насколько может быть в порядке человек на месте Дрима. Это лучше, чем жуткая тишина.)
———
Холодно.
В Пустоте холодно. Холоднее, чем в снежных биомах, чёрных палатках и...
Холод, от которого не спасает толстовка.
Но разве тепло лучше холода? Или раньше тепло было лучше?
Он дрейфует в Пустоте уже несколько месяцев, дней, недель, часов, и не уверен, что хочет возвращаться. Хочет ли он вернуться...к ним. К своим друзьям и семье. Были ли они друзьями хоть когда-то? Были ли семьёй? Его домом? Были ли они? Хочет ли он вернуться туда, где был монстром. Не человеком.
Может быть здесь лучше, и это место добрее? Будет ли лучше, если он никогда не покинет Пустоту. Если позволит себе плыть по течению и никогда не вернётся назад.
Они не будут оплакивать его. Не будут скучать. Они могли быть счастливее без него, не так ли?
Всё, что он принёс им — это боль и смерть. Враги вместо друзей. Война вместо мирного дома и семьи. (И он потерпел неудачу. Как всегда. Все, чего он достигнет — это смерть. Сначала его семья, потом Корпс, Уилбур.
Если бы его не остановили, сколько бы ещё умерло?)
Они были бы счастливы. Должны быть счастливы. Он не может винить их, да и не должен.
Он не хочет уходить отсюда. Не хочет возвращаться. Не в тюрьму.
Лучше умереть.
Разве смерть не будет благосклоннее, чем Хранилище Пандоры? Добрее, чем горящая лава и ледяная вода? Добрее, чем тикающие часы и сырая картошка?
Он не хочет возвращаться из Пустоты, и они не хотят его возвращения.
Может быть, думает он, когда код Пустоты накрывает с головой, что наконец обретёт покой.
(Может быть, они станут семьёй и будут счастливы.)
Только его время ещё не пришло.
(Он видит мальчика, стоящего около лавы; его рука, забинтованная и в перчатке, опускается на чужое плечо.
"Ещё не твоё время умирать, Томми." — слышит он свой голос.
"Никогда не придёт моё время." — отвечает мальчик.)
Глаза открываются.
———
Он смотрит в зелёные глаза. Тусклые и безжизненные.
Скорее мёртвые, чем живые. И все же, он дышит и моргает. Живой.
Всегда ли глаза Дрима выглядели так? Всегда ли они были похожи на глаза мертвеца?
"Дрим" — говорит Панз, делая осторожный шаг к кровати, и наблюдая, как ребёнок вздрагивает от этого действия. Он мгновенно останавливается, медленно поднимая руки вверх, чтобы Дрим мог это видеть. "Это всего лишь я. Панз. И я ни в коем случае не собираюсь причинять тебе вред."
Дрим поворачивается к ним, глядя прямо на Панза. Вряд ли он действительно осознаёт, кто перед ним.
"Эй, приятель," — пытается он. "Ты в порядке?" Дрим очевидно не в порядке, и все это видят.
Он бледный и худой. Со слишком тёмными мешками под глазами и испариной на лбу, будто болен.
Веснушки покрывают его лицо, предавая слишком молодой вид. Он бледен, и его трясёт.
(Боги. Он не должен был позволить Дриму осуществить план. Этого не должно было случиться. Нужно было остановить Дрима в тот момент, когда он понял, что этот человек планирует оказаться в
Хранилище Пандоры, без возможности выйти. Он должен был навестить Дрима, не смотря на обещание.)
Он слегка прикусывает нижнюю губу. Чёрт. Никто не давал инструкцию действий в такой ситуации. (И единственный квалифицированный человек, который мог бы уладить проблему, даже не появлялся в этих стенах всю неделю. (Это смешно. Неужели Паффи называла себя матерью Дрима, ведя его за собой, а потом бросила, даже не навестив?)
"Дрим?" — он не знает, что делать. Вся эта ситуация — сплошной бардак. "Хочешь воды? Или поесть?" Нужно ли задавать вопросы, если Дрим не отвечает? Может быть им стоит уйти, но по мнению Панза это плохая идея. Дрим не должен оставаться один, если его безопасность не обеспечена.
Может, он не умер в тюрьме, но теперь, на свободе...
Если он сможет заверить других, что это ради безопасности СМП, то всё может получиться. (Никто не согласится добровольно присматривать за Дримом. Они будут рады, если он умрёт, и Панз сомневается, что эта ситуация изменит хоть что-то.)
Дрим сидит на кровати, словно марионетка. Если бы он не видел, как этот человек моргает и дышит, то сомневался бы, что тот действительно жив.
Отворачиваясь, он медленно идёт к двери. Отойдёт на пару минут, чтобы принести воды. "Я сейчас вернусь, только принесу что-нибудь."
"Панз."
Он замирает. Неужели показалось? Этот голос был другим, не как у Дрима. Это голос ребёнка, который едва достиг половой зрелости и не старше Таббо или Томми.
Чёрт. Значит, всё действительно так? Это правда? Значит Дрим не просто выглядит моложе, чем на самом деле?
Это не может быть правдой. Не может.
Как?
"Дрим?" Он вдыхает, оборачиваясь назад.
Зелёные глаза, бледная кожа, веснушки и шрамы.
Он никогда не привыкнет к неприкрытому лицу своего друга. (Друга, который никогда не хотел, чтобы его маска была снята. Которого не спрашивали. У которого не было права решать. И потом, ему даже не вернули маску.)
"Что случилось?" — Дрим кашляет. Боги, его голос звучит так, будто он не разговаривал и не пил долгое время. Панз отчаянно надеется, что Дрим не умирал от обезвоживания слишком часто.
Почему он просто не навестил его? Почему он не...
Панз колеблется. "Что последнее ты помнишь?" — мягко спрашивает он.
Наступает пауза, во время которой Панз старается не смотреть слишком заметно, пытаясь прочитать хоть какие-то эмоции на чужом лице. Раньше он думал, что Дриму нужна маска для сокрытия эмоций, но нет. Ничего нет.
Лицо Дрима безэмоциональное, будто на нём всё ещё маска.
Вместо той со смайликом, невидимая. Может быть, так и есть.
"Уилбур?"
Уилбур в порядке, в определённо лучшем состоянии, чем Дрим. Он очнулся несколько дней назад, и с тех пор люди рассказывали ему о произошедшем за всё время. (Например, что он не взрывал страну и не начинал революцию из-за наркотиков.)
Почему Дрим беспокоится об
Уилбуре?
"Он в порядке. Немного слаб, но его здоровье лучше, чем твоё."
Некоторое время Дрим молчит. "Остальные?"
Все силы Панза уходят на то, чтобы не вздохнуть. "Они тоже в порядке."
"Хорошо" — шепчет Дрим, поднося руку к лицу; Панз видит, как в ту же секунду Дрим осознаёт, что его лицо не скрыто маской. На короткое мгновение можно увидеть панику, которая быстро исчезает. Будто её и не было.
Исчезает, словно Дрим скрывает её под другой маской.
"Дрим" — начинает он, делая шаг вперёд.
Он отшатывается от Панза. Чёрт, ладно. Ладно. Он понятия не имеет, что делать в этой ситуации, но это нормально. Как-нибудь справится.
"Что случилось?" — шепчет Дрим. "Где моя маска?"
"Они увидели, что Уилбур не дышал после воскрешения. по этому решили, что ты солгал." Панз колеблется.
Дрим вцепился в одеяло так, будто от этого зависит его жизнь.
Панз совершенно не приспособлен к таким ситуациям и не знает, как справиться с этим.
"Они?"
Как бы ему не было плохо из-за Дрима, он знает, что этот человек сделал с Томми во время изгнания. И каким бы невероятным это не казалось, Дрим может
попытаться отомстить Томми за разоблачение.
"Они".
Дрим закрывает свои тусклые глаза, прислоняясь к стене. "Хорошо."
Хорошо? И это всё? Панз не хочет лезть не в своё дело, потому что знает, что для этого найдутся другие. И они не отступят, даже если им неоднократно повторят, что не стоит этого делать. Он не хочет оставлять Дрима, потому что является единственным человеком на всём сервере, который не желает ему смерти. Но как спросить об этом?
"Хорошо" — повторяет Дрим вновь. "Тогда почему я ещё здесь? Разве меня не должны вернуть в тюрьму?"
Боги, как же Панзу хочется что-нибудь ударить.
———
Он знает, что не спит. Но это так похоже на сон. Такое ощущение, что он всё ещё парит в Пустоте.
Будто его по-прежнему окружает тёмный обсидиан, пространство освещается лишь грязным светящимся камнем в углу, и хлеб, валяющийся на полу...
Он не спит. И все же происходящее вокруг кажется
кошмарным сном . Ничего кроме сна. Просто приятный сон. Может быть. Он не может решить.
Он не спит, но кровать слишком мягкая, в комнате светло, а на столе, недалеко от него, стоит тарелка с мясом; не может быть, чтобы это был не сон. Он знает, что это реальность, но это невозможно.
В чёрном ящике, окружённом обжигающе горячей лавой, нет кровати, на коже ожоги, кончики пальцев покрыты чёрным налётом, в камере сладко пахнет...
Это не реальность, и он не в сознании. Это просто невозможно.
Он спит. (Всё ещё заперт в Хранилище Пандоры, которая была построенная его другом, чтобы заманить в ловушку того, кому не суждено почувствовать ветер в волосах и воду на коже. Тот, кого он не сможет убить, не должен быть свободен. В тюремной камере из обсидиана, с ледяной водой в котелке, с тикающими часами, пустыми книгами и сырой картошкой.)
Это должно быть сном. (Может быть, наконец-то начались галлюцинации. Может он не спит, а бодрствует, мечтая о лучшем будущем. О времени, когда у него была семья. А заслуживал ли он семью? В конце концов, он всегда был монстром.)
Он не может проснуться. Просто...( Что, если ему дали почувствовать вкус свободы, прежде чем бросить обратно в камеру, но теперь навсегда?)
Он не вернётся. Нет.
Не вернётся к холодному, острому камню,
разрезающему одежду, впивающемуся в кожу , к лаве, обжигающей
до смерти , к ледяной воде в котле, в которой невозможно утонуть, к тикающим часам, которые возвращались вновь, сколько бы он не швырял их в лаву.
Он не вернётся, пробыв там в одиночестве, без какой-либо компании, не имея никого, с кем можно было поговорить. Только со своими мыслями, которые были слишком громкими. Мысли о будущем, которое он не увидит. Никогда не останавливаясь, не замедляясь.
———
Даже угрозы не заставят его вернуться.
Он предпочтёт смерть, которая будет добрее, чем Хранилище Пандоры.
Никто и ничто не заставит его вернуться. (Ему всё равно на себя и на свою жизнь. Беспокойство по этому поводу давно пропало.)
Он умрёт, прежде чем вернётся.
Он хочет быть мёртвым, вернувшись в Пустоту и плавать там до конца вечности. Навсегда остаться мёртвым.
Сжимая руки в кулаки, обкусанные ногти впиваются в кожу, и этого недостаточно,
недостаточно недостаточно; поднося руки к лицу, прижимая ладони к глазам — и...чёрт.
Это реально, это, блядь, реальность. Он забыл. Забыл про Панза, про свою маску. Он забыл. Как?
Кто-то снял с него маску, но зачем? Он вернул Уилбура! Он вернул его, а потом его маску забрали. Почему её забрали? Он выполнил то, что они хотели, не так ли? Пустота...они обещали. Тотем для воскрешения Уилбура.
Это не получилось. Не жизнь за жизнь. Этого не произошло.
Он—нет. Они получили то, что хотели. Они знают? Его лицо, его личность, Клэй, его возраст — они должны понять. Но может быть, чтобы они не поняли. Они...почему? Почему?
Они кому-то рассказали? Они не...нет! Есть причина, по которой он никому не говорил. Даже Сапнапу и Джорджу. Он не говорил — Корпс, нет. Почему пальцы так покалывает? Они кому-то рассказали? Кто знает? Никто не должен был знать!
Ему
пятнадцать двадцать один. Он взрослый,
он несовершеннолетний. Он должен уйти, он обязан, нужно выбраться. Он не может.
Руки дрожат, ноги трясутся, перед глазами всё кружится, вокруг чернота Пустоты. Ему нужен...нужен...почему он не может? Кислород. Нужен кислород. Он собирается, собирается, он...хочет умереть.
Но не может — рука на плече. Не вернётся. Скорее... Попытается уйти, от касания, от Пандоры,
от тепла человеческого прикосновения.
Не вернётся. Его должны убить — это будет победа для всех. Они избавятся от тирана, злодея и монстра, а он обретёт покой в Пустоте.
"Просто убей меня" — шепчет он, дрожащим голосом. Мысли забиты одним, он не вернётся, нет, нет, нет. Не вернётся. "Пожалуйста, просто убей меня."
Она кладёт руку на плечо, ожидая, что Дрим успокоится — в конце концов он всегда был обидчивым человеком, ищущим физического контакта,
без которого не выжить , но вместо этого он отшатывается назад. Прочь от неё.
Широко открытые глаза, зелёные,
наполненные страхом и непролитыми слезами , будто он боится её.
Она не знает, что делать. Из всех людей именно
Паффи должна была знать его лучше всех.
(Почему Дрим, её утёнок, боится?)
Она знает, что он не узнаёт, не видит её, думает, что это человек, который хочет причинить вред.
(Но разве это не так? Разве она не причинила ему этот самый вред, позволив запереть в Хранилище, и не навещая, вплоть до момента, пока Панз не сообщил о пробуждении? Разве не она оставила Дрима в одиночестве, когда должна была быть его опекуном?)
"Дрим" — говорит Паффи, сохраняя дистанцию. "Ты меня слышишь?" Голос не должен звучать так неуверенно, он должен быть твёрд, как скала. Как опора, которой можно доверять.
"Просто убей меня." — хнычет он, зарываясь руками в волосы, оттягивая светлые пряди. "Пожалуйста, убей."
Он звучит молодо, слишком отличаясь от того, что она помнит. Совсем иначе, с их последней встречи.
Ребёнок?
Впервые увидев его лицо — полное шрамов и веснушек, с тёмными мешками под глазами — Паффи надеялась, что он просто выглядит моложе своего возраста. Что он не несовершеннолетний, а взрослый. Неизвестно, на кого она надеялась больше.
А теперь это может быть правдой.
Ребёнок вместо взрослого человека, злодея. Вместо чудовища.
Он дрожит, слишком худой.
По крайней мере Дрим не пытается бежать, ведь однажды она подвела его . (Когда Дриму было больно, её не было рядом, и Паффи даже не собиралась навещать...)
"Дрим" — снова говорит она, стараясь звучать уверенно. Нужно успокоиться, сейчас она должна быть рядом. "Сосредоточься на моём голосе, хорошо?"
Невозможно дотронуться до человека, который паникует, прерывисто дыша. Нужно достучаться до Дрима.
"Ты можешь это сделать? Вдохни со мной на четыре, хорошо?" Отсчитывая дыхание, нет прогресса, ведь Дрим все ещё хватает себя за волосы, не реагируя на слова.
"Теперь держи до семи" — продолжает она. "И выдыхай на восемь." Действительно ли ей удастся достучаться? Не похоже, чтобы была ответная реакция на слова, скорее он успокаивал сам себя.
Как часто такое случалось?
Но это нормально. Не так уж важно, какими именно методами он придёт в себя, верно?
"Дрим" — и на этот раз он вздрагивает от голоса, но по крайней мере, перестаёт так прерывисто дышать. Неужели он боится Паффи? "Дрим, я не причиню тебе вреда. Я здесь не для того, чтобы вернуть тебя или убить."
Боги. Она подвела его, не так ли? Тиран, злодей, монстр.
Человек, нанёсший вред ребёнку — но ведь он тоже ребёнок, не так ли?
"Паффи?" Голос хриплый, но это не скрывает того, насколько молодо он звучит.
Как это возможно?
"Утёнок" — отвечает она.
Дрим никак не реагирует на это прозвище, лишь смотрит на свои руки, которые теперь лежат на коленях. "Почему ты здесь?" — шепчет он. "Почему сейчас?"
Это тот самый вопрос, не так ли? Почему именно сейчас, а не раньше? И ведь нет ответа,
только чувство вины. "Почему бы мне не навестить тебя?"
Его взгляд направлен прямо на Паффи. Такой же безжизненный. На лице нет никаких эмоций — невозможно сказать, что совсем недавно был приступ паники. "Почему?" — он тихо смеётся, только вот в этом нет ничего радостного. "Ты пришла только для того, чтобы получить ответы? Или чувствуешь себя виноватой?"
Она сглатывает. Дрим не ошибается. "Я просто хотела увидеть тебя."
Он наклоняет голову; это движение такое знакомое, но не лицо. Она ожидает увидеть маску вместо веснушек и зелёных глаз. "Почему ты хотела увидеть меня? Где же ты была последние месяцы? Где? Неужели всё из-за того, что я ребёнок?"
"Нет!" — Паффи начинает протестовать. "Это не правда. Я..."
"Пожалуйста, прекрати." — Дрим вздыхает, закрывая глаза. "Я знаю, что ты лжёшь, и ты сама это понимаешь. Просто не надо. Если ты здесь не для того, чтобы вернуть меня в тюрьму, то уходи. Сейчас же."
Она хочет что-то сказать. Что пришла не для того, чтобы вернуть Дрима в Хранилище, и что она чувствует вину не только потому, что он ребёнок. Но это будет ложью, не так ли?
Паффи не была бы здесь, если бы не видела его лица.
Наступает пауза, во время которой она обдумывает дальнейшие слова, но это занимает слишком много времени, и Паффи знает, что это достаточное подтверждение. Дрим никогда не был глупцом, и конечно же сделал вывод.
Эмоций на его лице нет.
"Не возвращайся, если твоё присутствие здесь было вызвано лишь чувством вины. Не возвращайся, если не убьёшь меня." — тихо говорит он.
Паффи знает, что не должна уходить. Знает, что должна попытаться поговорить с Дримом, сказать, что хочет помочь. Но он не поверит и не примет её помощь. (Нельзя винить его за это. Она пришла только сейчас, не желая помогать раньше.)
"Пожалуйста, просто уходи." тишина длится недолго. "И не возвращайся."
———
"Брось это."
Он дрожит. Руки дрожат, ноги, кажется, сейчас подкосятся. Сумка в руках тяжёлая, и он не хочет терять свои вещи, которые собирал в течение нескольких лет, с момента,
когда его родителей убили.
"Бросай." — повторяет командир. Этот голос безэмоционален, и он не уверен, что холоднее — снег или глаза этого человека.
Глаза, в которых он давно не видел какого-либо тепла. Только безразличие.
Он не хочет бросать свою сумку, ведь это его вещи, и ничьи больше. Они принадлежат только ему, и никому больше.
Но разве есть выбор?
"Клэй." Это предупреждение. В противном случае его никогда не называли по имени.
Он прикусывает губу, не так сильно,
чтобы металлический привкус наполнял рот , но довольно ощутимо, когда сумка опускается в яму. Он не должен противиться, просто нужно выполнять указания.
В конце концов, это не первый раз.
"Хорошо." — говорит командир, и он не уверен, действительно ли в голосе звучит веселье, или просто показалось? Он знает, что это значит. "Теперь подними её."
Руки продолжают дрожь — даже если он их не чувствует — и приходится сжать зубы, чтобы они не стучали. Но это лучше, чем обсидиановый ящик, хлеб с плесенью и тиканье...
Он нагибается, вытаскивая сумку из ямы.
Это его вина, и такой исход, при невыполнении указаний, был заведомо известен.
На мгновение приходится закрыть глаза и выдохнуть, выпрямляя спину. В подобных ситуациях он рад наличию маски. Никто не увидит его лицо, эмоции, страх,
возраст
Ему скажут бросить сумку вновь, а потом сжечь. Это знакомый механизм действий. (Почему он решил, что противиться указу — хорошая идея? Это не первый раз, и шрамы всё ещё с ним.)
"Бросай."
Сумка падает. Другого выбора нет.
Командир улыбается. Не тепло и доброжелательно. От такой улыбки мурашки бегут по позвоночнику. Холодно. Так холодно. Но это лучше, чем лава? Разве это лучше, чем сгорать?
Разве становится лучше от осознания, что он один, а не жить иллюзией, в которой будет семья?
"Сожги её."
Приходится взять кремень и сталь, которые ему протягивают. Руки всё ещё дрожат. (Это видят, и командир подумает, что это слабость. Так оно и есть.
Он слаб.)
Он сжигает сумку.
На глазах горят его книги и одежда, превращаясь в пепел. (Это не первый раз, когда его вещи уничтожает огонь. Он давно сбился со счёта, и это не закончится.)
"Вот видишь, это не так сложно, правда?"
Он прикусывает язык до крови, но не прекращает. От него не ждут ответа. (За этим последует только наказание, но тело больше не выдержит подобного. Не выдержит дни в незере, дни, проведённые на поле боя. Оно перестанет функционировать, когда ожоги коснутся спины, клинок порежет плоть.)
"Послушай," — говорит командир доброжелательно — "Если ты будешь выполнять указания, то никто не пострадает. Не будет наказания, ведь никто не должен страдать."
Привкус меди наполняет рот,
когда он пытается забыть про Корпса, своего единственного друга, сосредоточившись на дыхании. Ногти впиваются в ладони.
"Посмотри на меня." Голос нежен, будто это отец, говорящий со своим ребёнком. Будто это забота.
Но это не так, правда?
"Клэй" — начинает он, кладя руки на его плечи, и требуется любая унция контроля, чтобы не вздрогнуть, не схватить чужие руки и не оттолкнуть их. "Просто послушай меня, хорошо? Я не причиню тебе вреда, если ты этого не заслуживаешь. Никто этого не сделает. Но идя против правил, обязательно следует наказание. Так и должно быть."
Пальцы впиваются в плечи. "Это для твоего блага. Все здесь хотят только лучшего для тебя. Никто не причинит тебе боль ради своего веселья."
Он знает. Это ради него, они просто хотят сделать всё лучше. Чтобы он стал лучше.
Эти слова говорят вновь и вновь.
"Как солдаты, мы не должны держаться за такие бесполезные вещи" — продолжает командир. Так и есть, он
ребёнок солдат. "Мы делаем одолжение для тебя, ты ведь это знаешь?"
Знает. Конечно знает.
(Не первый раз приходит осознание, что привязанность вызывает лишь боль. Что подобное могут использовать против него. Это не третий и не четвёртый, не девятый и десятый раз. Как часто ему приходилось усваивать этот урок?
Он помнит только то, что друзья в конечном итоге покинут его, а привязанность всегда будет способом для контроля.)
