Часть 3.
28 ноября 2021 г. в 00:29
Чан ухмыляется. Он бы хотел сказать, что встреча с младшим оказалась неожиданной, но не может — Кристофер следил за ним до самого клуба. А потом как бы невзначай несколько раз прогуливался рядом, выкурил пару (десятков) сигарет, не решаясь войти, но спустя два часа борьбы с собой спустился в тёмное, сверкающее изнутри помещение, кивнув знакомому охраннику. Уже плохо стоящая на ногах девушка упала на него у самого входа, извинилась быстро и засмотрелась настолько очевидно, что Бана чуть не стошнило. Она улыбнулась вдруг, чуть более, чем вежливо, но тут же расстроилась, когда не получила ответного внимания.
Чан пробирался сквозь душную толпу, оглядывая знакомые и не очень лица в поисках одного, самого важного. Опьянения окружающих его людей ему хватает, хватает изрядно стучащей в голове музыке, играющей не настолько громко, чтоб ему это мешало, хватает сияния макияжа на опущенных веках тонущих в забытье и неге девушек вокруг и тиканья ручных часов на загорелых запястьях. Джисон обхватил его пояс, прижимаясь к нему спиной, и Чан узнал его по кольцу на большом пальце. Внушительном и неприятно давящем на его запястье, когда он слишком крепко от неожиданности впился в него пальцами.
— Вау, кто это тут? — мурлыкнул младший, вдохнув запах его шампуня и сигаретного дыма и зарывшись носом в прохладные пряди. Кажется, это единственная свежесть, которую он словил кожей за несколько часов, раз потянулся за ней так отчаянно, жалостливо потёрся, отчего у Бана побежали колючие мурашки. — Хён, разве ты не сказал, что не пойдёшь?
— Я передумал, — Чан не стал оборачиваться в объятиях, позволив мягко раскачивающемуся из стороны в сторону Хану передохнуть от толпы. Он почувствовал, как парень положил подбородок ему на плечо, и повернул к нему голову едва-едва, а уши заложило от предельной концентрации на хриплом от избытка эмоциональных вскриком и горького полоскания горла алкоголем голосе. — Чанбин ещё здесь?
— Хён, даже не представляешь, как ты кстати, — опалив щёку горячим дыханием, прошептал уже совсем потерявший голову Джисон. Он прикусил нежную кожу на мочке, втянув ртом холодную серёжку, и, задыхаясь, хихикнул в шею старшего. Чан проигнорировал укол раздражения, смешавшийся с разлившейся в груди нежностью и искренним презрением к другу, и он улыбнулся. Улыбнулся нешироко, давая особо внимательным прочитать в призме этого оскала все свои эмоции. Но Джисон был не из тех, кто его читал.
— У меня богатая фантазия, но всё же… — и младший выпустил изо рта мокрую плоть, губами огладив напоследок серебряное кольцо.
— Я собирался уезжать, но не мог оставить Чанбина. Взять с собой — тем более, — младший поглаживал выпирающие костяшки на ладонях шатена, замечая, как те под пальцами напряглись, превратив аккуратные бугорки в побелевшие, обломанные когти. — Он за одним из столиков вон в той стороне. Ты же его не бросишь здесь одного? Я отвечаю за его жизнь. А она в опасности после его отчисления, если ты уже слышал.
Хан указал рукой куда-то влево и последний раз прижался к хёну, крепко стискивая его в объятиях, прежде чем исчезнуть так же неуловимо, как появился. Чан всё равно увидел перед собой его кроличью улыбку, ещё несколько секунд чувствовал тёплые руки на его животе и хмыкнул: Джисон не перестаёт его удивлять.
Чан шагает широко, целенаправленно в левый угол, куда указал младший, и люди перед ним растекаются, очарованные, податливые или настолько потерянные в пространстве, что хоть единственный обладатель сформированной в голове мысли вызывает у них тихие вздохи и настойчивое желание не мешать. Всего пары мгновений Кристоферу хватает, чтобы тут же перестать жалеть о нескольких сотнях терзавших его терпение минут, потому что устроившийся на столе и лениво провожающий мутным взглядом размытые образы брюнет окупает всё с лихвой. Он разбит и предельно пьян.
— Чанни, — знакомый голос звучит растерянно, а Чан даже не догадывался, что тот узнал его в такой обстановке, хотя на лице младшего появляется его обычная хищная ухмылка, и Чанбин поднимается со стола, лёжа на котором рассматривал Бана всего секунду назад. — Садись.
— Что с тобой? — брезгливо интересуется, занимая место рядом на диване, а от ласкового обращения в груди неконтролируемо заходится сердце. В свете случайно попавших на них пёстрых софитов Чанбин выглядит ненастоящим. Розовое пятно не скрашивает тёмные синяки под глазами, а густые ресницы мелко трепещут от взаимодействия со светом, пытаясь скрыть ясные глаза. Те блестят, переливаются поярче до блеска вымытых бокалов, только смотрят пусто, совсем трезво, не под стать расслабленной пьяной улыбке.
— Небольшие проблемы, — фыркает Со, не очень-то раздумывая, и опускает взгляд на стакан в своих руках, а Чан не может перестать любоваться болезненно острым, растерзанным горькой печалью профилем и тонкими нитями черт. Тени играют на его лице, Бану не нравится, потому что те скрывают аккуратные губы, которые младший дует при виде своих рук.
— С учёбой?
— С жизнью, — и снова оборачивается на Кристофера, заглядывая в спокойные глаза, складывая руки на столе и укладываясь на них. Шатен не может даже моргнуть, зачарованно тянется поправить чёрные пряди, откидывая со лба, открывает взгляду порозовевшее ушко и не может сопротивляться желанию провести по нему пальцем. — Похоже, сегодня я буду спать на улице.
— Почему? — Со на прикосновения не обращает внимания, сосредоточившись на размытых пятнах перед глазами. Изображение перед ним то плывёт, то сжимается в резкие формы, заставляя его часто моргать, чтобы голова перестала кружиться.
— А где ещё? — Чанбин облизывает пересохшие губы, отчего у Бана перехватывает дыхание, и шатен опирается на диван рядом с бедром младшего, ненавязчиво касаясь и неощутимо наклоняясь чуть ближе. — Уверен, ты первым всё выведал.
— В общежитие не сможешь ещё на ночь остаться? — хотя в голове совсем другая фраза и совсем другой порыв помочь.
— Не, — Со качает головой едва-едва, улыбаясь от собственной безнадёги, и легонько трясёт рукой с бокалом в ней. — Вот тут последние деньги, что были. Вернее, теперь здесь, — и вытаскивает из-под себя ладонь, чтобы ткнуть в розовую губу. Он хмурится непонимающе, отводя взгляд, и случайно оттягивает плоть пальцем, а та возвращается на место, но теперь обнажает ровные белые зубки. — Мне даже уехать не на что.
— Хочешь заработать ещё? — глухо, но твёрдо, прожигающим взглядом изучая, от которого Чанбин не может скрыться. И не пытается, хмыкая и приподнимаясь снова. Он дёргается, когда собственная ладонь накрывает руку старшего, но не убирает её, ощупывая жёсткие костяшки и худые фаланги.
— Каким образом? — Со не может сидеть ровно, его клонит вперёд, но он держится за липкую от пота на ладони кожу дивана и цепляется за лицо Кристофера взглядом. Чан сглатывает, оглядывая младшего целиком, но видя перед собой под покровом едва развеянной мглы только красивый изгиб спины и абрис грубоватой шеи, потому что младший откидывает голову назад, котёнком трётся о собственное плечо, вытирая мокрую шею. Он выглядит очаровательно, совсем не такой, как обычно в универе. Никакой грубости и гордыни, никакой строптивости.
— А что у тебя осталось?
— Ничего, — брюнет глупо хихикает, качая головой с усталым полустоном. — Даже мозгов.
— Ну, кое-что ещё всё-таки есть, — и Бан свободной ладонью касается жёстких джинс младшего, ведёт по бедру, обхватывая покрытой синюшными венами рукой упругие мышцы. Со смотрит на него до странного осознанно из-под полуприкрытых век, не видя на лице старшего ни нотки игривости. Только стягивающее узел в животе желание и пугающая серьёзность в сдержанном взгляде. Но Чанбин не боится в том самом нужном смысле.
— Боюсь продешевить, — шёпотом. И в противовес своим словам раздвигает сильные бёдра шире, последний раз сжимает нагревшуюся от трения ладонь старшего, поднимаясь своей вверх вдоль обтянутого белой рубашкой плеча. Чанбин тянется к старшему, останавливается на расстоянии последнего, самого сладкого вздоха, заглядывая в глубокие, потемневшие от избытка эмоций глаза, сосредоточив на этом последние силы ослабнувшего организма.
— Я заплачу любую цену, — Чан смотрит снизу вверх, потому что наклонился к младшему слишком близко, чувствуя, как беспокойная ладонь массирует вальяжно его лопатки, проступающие через тонкую ткань. Со улыбается от щекочущего шею дыхания, и Бан ненавидит его за то, что тот даже сейчас держит всё под контролем. Брюнет вдруг отворачивается, чтобы сжать в руке блестящий от почти не достающих его осколков света бокал, опустошая коротким движением. А через секунду обхватывает его шею, прикрывая невидящие глаза и впиваясь в мокрые от слюны уста старшего. Он кусает его за нижнюю губу, большим пальцем требовательно оттягивает её, и Чан понимает его, когда ранки обжигает алкоголем. Шатен глотает, шире открывая рот и позволяя горькому языку пройтись по его зубам. Всё это кажется страшной сказкой, бредом спустя столько времени.
Вторая рука ложится на твёрдый бок младшего, забирается под чёрную футболку, с силой притягивая к Кристоферу чуть ближе. Брюнет в его руках, разбитый, но всё ещё строптивый. Даже после того, как согласился продать собственное тело, строптивый. И он тянет на себя, желая лечь на холодную искусственную кожу дурацкого яркого цвета. Мебель узкая, но Чанбин настаивает, прекрасно понимая, что старшему больше не на что опереться, кроме как на него. Бан больно впивается в его бок одной рукой, а второй — в единственное свободное место рядом с его головой, нависая сверху, но не разрывая поцелуя. И Со негромко стонет, когда шатен перехватывает инициативу, грубо вторгаясь в горячий и горький рот, не разрешая вдохнуть и вжимаясь в мягкую щёку носом.
Чанбин слышит свист толпы и сильнее прихватывает пальцами напряжённые мышцы, приподнимаясь на носочках на полу, чтобы случайно прижаться к нему бёдрами. Он совсем теряет ориентацию в пространстве, хватается за друга, утопающий в пугающем тёмном мире на обороте век. Но Бан толкает только глубже, когда трахает его языком, перехватывает тонкие кисти, заламывая обессиленные руки над головой. Со стороны слышится одобрительный возглас, музыка не стихает, но сквозь неё пробиваются голоса, которых брюнет не может разобрать, оглушённый своим же стоном и шумным дыханием старшего, который отрывается от него неохотно. Чанбин по-детски хмурится, недовольный отобранной лаской, и мотает головой в разные стороны с требовательным стоном, не зная, как по-другому выразить протест. «Блять, да почему?..»
Чанбин выглядит потрясающе. С растёкшимся карандашом, которым изредка подводил красивые глаза, с заломленными в просьбе бровями, с прикрытыми от удовольствия веками и трепещущими ресницами, с блеском слюны на покрасневших губах. С худой челюстью и тёплым румянцем, которого в остаточном освещении не видно. Руки в его хватке сильные, но младший не сопротивляется больше, распластавшись чёрным пятном на цветном диване, как на безмятежной жизни Чана уже давненько.
Бан поднимается, отпуская костлявые кисти, чтобы обхватить чуть ниже, поднимая окончательно захмелевшего одногруппника на ноги. Он сильно стискивает его локоть, прижимая младшего к себе спиной и проталкиваясь сквозь толпу. Брюнет глупо смеётся, прекрасно понимая, что идёт на растерзание, и теряется в сотнях прикованных к нему глаз. Только Чан держит крепко, не отпустит больше ещё несколько долгих минут точно, и Со молча соглашается, когда оказывается в ярко освещённом туалете. Он краем глаза замечает заляпанные за ночь зеркала, украшенные следами пальцев и помады, тонкими трещинами и высохшими подтёками от воды. Узкие кабинки на вид все одинаковые, и Чан заталкивает его в одну из них, толкая к перегородке, чтобы поместиться вдвоём.
Стенки испещрены следами частой посещаемости несуразного для уединения пространства: разных форматов и языков надписи, наклейка на наклейке, маленькие вмятины. В помещении запахи пота, хлорки и духов мешаются в какой-то ужасно душный коктейль, который Чанбин втягивает носом, слыша за спиной щелчок. Не проходит и секунды, как его всем телом прижимают к только что рассмотренному полотну.
Премьера начинается. Ладони старшего дразнят, пальцами царапая чувствительную шею, а потом спускаясь широкими полосами по плечам, по рёбрам, по бокам, стараясь не упустить ни миллиметра так давно желанного тела. Они накрывают упругие ягодицы, скрытые чёрными джинсами, и Чанбин снова хихикает, упираясь руками в стену и стараясь отталкиваться от неё, чтобы не врезаться щекой или лбом. Со пока не может разобрать, что чувствует, но не отторжение точно, раз в джинсах начинает давить от горячего вздоха ему в шею.
— Малыш, ты уверен?
— А у меня есть альтернатива?
— Ты разрешишь мне…
— Пожалуйста, Чанни, давай без сантиментов. Пока ты платишь, я весь твой, — настолько послушно, что у Чана в горле пересыхает от возбуждения. Брюнет заранее знает, что этот секс он не забудет ещё долго.
Чанбин откидывает голову на плечо старшего, когда тот требовательно впивается в мягкую шею, оттягивая несильно и чувствуя стаей испуганных птиц стучащую в клетке сосудов кровь. Со стонет от боли, Чан это должен понимать, но в помутневшем сознании новая информация не всплывает совсем. Только разрастающееся опухолью на лёгких, мешающее дышать предвкушение и такая сладкая тяга в паху, когда он вжимается им в скованного младшего. Ждать нет больше сил, шатен шмыгает руками под тонкую футболку парня, краснеющими, рваными полосами ведёт по мягкой коже, ощупывая горящее в его руках, крепкое тело и доходя до твёрдых сосков. Чанбин коротко вскрикивает, когда Бан их царапает, и хватается за его руки через футболку, с нескрываемым удовольствием подаваясь назад. Чана это пьянит сильнее, чем любой алкоголь, что он пробовал в своей жизни. Он замирает, рассматривая приоткрывшийся сладкий рот, где белеют сахарные зубки, в которые он врезался своими всего несколько минут назад.
Руки исчезают с широкой груди, и Чанбин коротко вздыхает и вдруг улыбается, когда шатен кусает его за нежную щёку, оглаживая пальцами шею и челюсть, поднимаясь ими выше, к влажному рту. Пара пальцев мгновенно оказываются внутри, давят на стенки и ловят юркий язык, пачкаясь в слюне. Со охотно ластится, когда вторая рука гладит его сквозь жёсткие джинсы, возбуждая ещё сильнее. Брюнет прикрывает глаза, когда два смоченных в слюне пальца обводят его губы, и он не сразу понимает, почему прохлада обдаёт его рот. И хочет улыбнуться, когда Чан снова соскальзывает в горячий вакуум усердно откликающегося, обхватывающего худые фаланги губами Чанбина — вторая рука старшего уже расправилась с его ремнём и оттянула вниз обтягивающие штаны, ныряя под его бельё. Со горит под пальцами, подаётся навстречу, как самый лучший, самый любимый мальчик для Кристофера, и одна мысль об этом заставляет его задыхаться, сдерживать почти звериный порыв поиметь его без подготовки, выбить из сухого горла ещё один хриплый стон.
Ровно в этот момент дверь туалета хлопает снова, внутрь входят люди, запускающие с собой ещё немного сладкой духоты зала и приглушённое облако музыки и шума, которое сквозняком пробегает по помещению и, как кажется Чанбину, окутывает быстро его голову, потому что он теряется в звуках, не слышит своих вздохов, когда его члена касаются холодные пальцы, умело играющие с нервами Со. Всего несколько быстрых движений приводят его в мучительное возбуждение, и он закрывает глаза, упираясь лбом в перегородку, когда на его спину давят сильнее и горячая плоть остаётся без внимания, её обдаёт морозом от шершавой стенки. С прелюдией Чан не затягивает: опускает джинсы младшего вместе с бельём сначала к коленям, а потом, уже ногами, на самый пол, проходясь рукой по бледному бедру вверх, против роста волос, чем вызывает в брюнете всплеск трепета. Скованный в движениях, хнычущий Чанбин хмурится, когда Бан сжимает его бок, касаясь кожи жёсткими джинсами, и кусает его за подушечки пальцев, игнорируя собравшуюся у уголков губ слюну.
Чан целует его в затылок, и это вдруг единственное, что чувствует младший, когда худые пальцы с чмоком покидают его рот. Исчезают руки, исчезает плотно прижимавшее его к кабинке тело, только от теплых поцелуев расходятся мурашки по спине, и Чанбин вдруг улыбается, окончательно опьянённый и обласканный. Только тогда возня за спиной прекращается, а на его ягодицу ложится всё такая же холодная ладонь, большим пальцем оттягивающая нежную кожу. В него входят сразу два пальца, смоченных его же слюной, и это не больно — только неприятно. Боль приходит с третьим пальцем, когда Чан намеренно давит на упругие стенки. С хёном совсем не так страшно, как казалось.
— Чанни, — Со хочет предложить хотя бы жидкое мыло, потому что слюны категорически не хватает, та высыхает быстро и неприятно холодит, но прикусывает нижнюю губу, жмурясь и вскидывая голову. Он мычит громче, напрягается от нарастающей боли, когда Бан проталкивает в него все три пальца до самого конца.
— Что? — лишь отчасти участливо, с энтузиазмом распирая не поддающиеся напору стенки, чтобы через всего секунду удовлетворенно выдохнуть, покидая тело младшего. Брюнет рвано стонет, пытаясь отдышаться, а алкоголь совсем немного снимает болевой синдром. Ему хочется выпить ещё. Особенно когда шатен прижимается к его шее губами, вскидывая бёдрами и проходясь по ложбинке между ягодиц давно эрегированным членом. Дразнит, и Чанбин подыгрывает, призывно выгибая гибкую спину, подаваясь назад. Надолго его не хватает. Чан губами впитывает его дрожь, его страх и переживания, когда с силой прижимает его к перегородке, заставляя струной вытянуться вдоль неё и раздвигая его колени своими. Младший стонет от одного только осознания, что он прижимается спиной к груди Бана, что он, пьяный и обессиленный, еле стоящий на несгибающихся ногах, теперь под полным контролем Кристофера. А тот этой мыслью упивается, с силой обхватывая бёдра Со, входя слишком быстро, слишком бескомпромиссно. Брюнет вскрикивает, руками совершенно не может найти, за что ухватиться, поэтому беспомощно нащупывает верхний край кабинки, сжимая в побелевшей хватке.
— Больно, — выдыхает жалобно, но Чан не останавливается, зажимает младшего между собственными руками и телом, заставляя принять ещё больше, почти целиком, выбивая из Чанбина первый всхлип в череде протяжных стонов.
— Пока я плачу, ты весь мой, — Со слышит эту ухмылку, всхлипывает снова от режущей боли, жмурясь и поджимая пухлые губы.
— Пожалуйста, помедленнее, — трение слишком сильное, расслабиться не получается, и… Чан слушается, но лишь частично. Он выходит из него действительно медленно, но совсем не предупреждает, что от этого только больнее, а Чанбин часто сжимается, долго мычит и — Бан видит — стирает с лица текущие по щекам слёзы. Шатен входит снова, уже чуть более размашисто, наклоняясь к младшему, чтобы поцеловать его в плечо сквозь футболку, чтобы задать темп, чтобы услышать каждый издаваемый парнем звук.
— Я сам решу, спасибо за предложение, — хмыкает, стискивая в руках худые бока, водя по плоскому животу и с шлепком снова врезаясь в розовеющую кожу друга, отчего тот встаёт на носочки, пытаясь хоть немного отстраниться, но это не помогает. — Блять, какой ты узкий. Тебе больно, малыш?
— Очень, — Чанбин в мгновение вспыхивает ненавистью к этому шёпоту. Перед глазами плывут дурацкие надписи, резь не усиливается больше, но… Он весь вздрагивает, когда грубый толчок вызывает в нём глухое, потерявшееся на уровне таза наслаждение. Оно расходится чуть шире, фоном растекается, а Со не может в это поверить, но закатывает свои красивые чёрные глаза, стеклянным взглядом водит по пятнам фигур и не может сдерживать рвущиеся из груди стоны.
— Я так давно о тебе мечтал, — мурлычет, будто прирученный хищник, наконец нашедший своё утешение, своё место, свою цель. Почти такую же животную — в имитации создания потомства и коротком наслаждении. Брюнет опускает голову, горбится, скованно пытается подавить уже тёплые позывы в груди, когда Бан вдруг останавливается. — Милый, у тебя кровь.
Чан не скрывает своего довольства, а Чанбин даже не удивляется — слишком уж легко Бану приходится в нём. Он чувствует, саднит невыносимо, а изнутри ножом режет, но он терпит, потому что ещё может терпеть.
— Много? — неопознанным тоном, без каких-либо эмоций, даже не очень-то заинтересованно. Кристофер целует его спину, на которой выступили мышцы, бархатом ощущающиеся под пальцами, и отстраняется едва, чтобы оценить красные разводы на коже.
— Пока не очень, — хотя характерный запах железа уже касается носа, забивается в лёгкие, мешаясь с потом и пылью. — Ты же не думаешь, что нас это остановит?
Это «нас» оседает у Чанбина на языке, плесенью покрывает черепную коробку изнутри, его от этого «нас» тошнит, потому что «о каких, блять, 'нас' может идти речь?» Но это человеческим языком, а на языке пьяного, растраханного и истекающего кровью Со звучит примерно как:
— Хён, пожалуйста, остановись, — брюнет шипит, втягивая воздух сквозь стиснутые зубы. Чувство реальности притупляется окончательно, у него до слёз режет в животе, и он ничего не слышит, кроме громкого дыхания уткнувшегося ему в висок Бана. Так близко, так ужасно близко — Чанбин давно пожалел, что согласился.
— Это был твой выбор, — низким, смертельно спокойным голосом. Но младший чувствует, что хёну нравится, раз тот ладонями возвращается выше, мягко ласкает его под тёмной, промокшей насквозь его потом футболкой, значительно замедляясь. Хвалит.
— Любишь, когда тебя просят? — пытаясь отдышаться, хмурясь от дискомфорта в пересохшем горле, интересуется, чтобы потянуть время.
— Ты — исключение, — рычит незнакомым Со голосом, отстраняясь, чтобы обхватить талию младшего, потянуть на себя. Чанбин жмурится, потому что Чан не позволяет выпустить из себя ни сантиметра, и послушно выгибается, выставляя навстречу поалевший от шлепков зад.
Именно в этот момент в его ушах грохотом отдаётся удар, приходящийся на тонкую стенку с другой стороны. Чан замирает взглядом на верхнем крае не такой уж высокой кабинки, вскидывая бёдрами снова, возвращая прежний темп. Теперь вид на тело младшего открывается перед ним значительно более красочный, на твёрдые бока и не скрытую задёрнутой выше футболкой поясницу. Брюнет рвано хнычет, всхлипывает и вдруг вскрикивает громче, чем раньше, тряся головой, отчего на мягких волосах играют блики. Стонет громче и сам наверняка не замечает, как раздвигает шире ноги. А Бан замечает и не может сдержать улыбку, вкладывая в толчки чуть больше сил. Только тогда возня в соседней кабинке прерывается сдержанной, состоящей из нескольких протяжных просьб и мычаний мелодией женского голоса, переливающегося в полупустом помещении.
— Это возбуждает, не находишь? — Чанбин почти уверен, что шатен за его спиной — дьявол, потому что тот физически не может быть так близко, не может звучать так невинно-довольно, не может залезать в его голову так легко, без всяких преград, и устраивать танцы на костях его сокрушённой морали. Но он это делает, ведь Со в череду частых стонов успевает запихнуть тихое, очаровательно интимное:
— Хён, только не останавливайся.
Чанбин глотает окончание фразы, разрываясь новым потоком звуков, но ушей Бана она всё-таки достигает. И это оказывается второй ошибкой.
У брюнета от грубой ласки в груди взрывается несколько ослепляющих фейерверков. Тех ужасных оранжевых и жёлтых цветов, от которых всегда несло несчастьем и отчаянием, будто бы пропущенных через горький фильтр выкуренной сигареты. Эти сигареты Бан об него тушит, о мягкую полость изнутри, тушит об лёгкие, с силой вдавливая тлеющий конец в самые чувствительные места. Связь с реальностью исчезает окончательно, Чанбин не слышит поощрительных стонов девушки в сантиметре от него, не слышит хлюпанье крови и музыку из зала тоже не слышит. Только глухой, отдалённый рык Кристофера. И чувствует боль в уставшей спине, чувствует под пальцами край полотна, чувствует горячие мокрые разводы на своих ягодицах, чувствует… Он дёргается, когда его ладонь накрывает чужая. Длинные ногти впиваются в его костяшки, но руки с его пояса и груди не исчезают. Он что, сходит с ума?
— Малыш, кажется, у тебя появилась подруга, — хмыкает хён за спиной, и Чанбин осознаёт, что это девушка из соседней кабинки тоже не нашла, за что зацепиться. Она не убирает руку, а Со… Со не осознаёт, на что идёт, раз приподнимает ладонь, расставляя тонкие пальцы и переплетая их с незнакомкой напротив. Та довольно взвизгивает, давясь мягким «спасибо», которое слышит только Чанбин. — Вау, как романтично. Спешу тебя расстроить: пока что ты принадлежишь только мне, — на самое ухо, вкрадчивым шёпотом окутывая сознание Чанбина.
Младший изнывает от обилия чувств, его член требует внимания, чтобы снять боль и напряжение, но те только усиливаются, и Чану до этого совершенно никакого дела нет. Он чмокает его за ухо, сцеловывая холодный пот, и свободной рукой ведёт по его плечу, касается локтя, запястья, чтобы вдруг вырвать кисть Со из сцепки, завести её за спину, а второй рукой давит на грудь, заставляя выпрямиться. Чанбин мотает головой, хныча и ничего не видя сквозь пелену слёз:
— Пожалуйста, не надо, — и Чан ловит мокрые губы младшего своими, замирая и глотая всхлипы и короткий стон брюнета, распухшего от слёз и растерзанного теперь не только морально, но и физически. Он кончает быстро, вторгаясь в сладкий рот, бесстыдно лаская мягкий язык. Чанбин почти теряет сознание, когда старший выходит из него. Анус сжимается ещё несколько раз, и он чувствует, как по внутренним сторонам бедёр стекают обжигающие и тут же холодящие кожу капли.
— Умничка, — Чанбин ничего не слышит, но Бан всё равно нежно кивает, придерживая его под руку и пальцами свободной ладони проводит между ягодиц, чтобы показать младшему. На худых пальцах блестят разящая смесь густой спермы и кровавых пятен, и Чанбин с трудом давит тошноту. Чан улыбается радостно, привычно мило, но Со почти уверен, что это его организм перепутал эмоции или маски, поэтому смотрит на него растерянно, шлёпаясь на крышку унитаза и тут же хватаясь за него ослабшими руками, чтобы приподняться, потому что острая боль прошибает до самых зубов. Он пытается расслабиться, понимая, что не сможет кончить, и путаными движениями натягивает болтающиеся у лодыжек джинсы выше, а шатен целует его в висок, помогая одеться и вытирая позже большими пальцами красные щёки от не перестающих течь слёз.
Чанбин не сопротивляется, когда Чан усаживает его в машину и занимает место рядом, крепко стискивая его ладонь и называя таксисту свой адрес…
— Молодец! — кивает преподаватель, когда Чанбин улыбается, выключая презентацию и откладывая реферат. — Отлично постарался.
Чан прикусывает губу, только приходя в себя и наблюдая, как брюнет поправляет футболку, забирая зачётку со стола преподавателя и отвечая на длинный заинтересованный взгляд Кристофера своим — коротким и надменным.