arcam cum parvis

      К ночи поднимается ветер; порывы сильные, промозглые, несущие еле уловимые запахи гнилой листвы, сухостойных трав и влажной почвы с разрытых могил. Маро, ссутулившись, бредёт по тропке в заброшенный сад. Смутная тревога ворочается под кожей, ломит старые кости. Он трёт грудь, фыркая; могилорождённые с остатками души совсем другие, в отличие от безропотных слуг короля Торана, но и с Порченными у них мало общего, ибо им не хочется сбросить оковы нетленной плоти и окончательно уйти за черту. Могилорождённые с остатками души — худшие изгнанники, и подобных некроманты всё чаще стараются выследить, не считая инквизиции и вольных охотников за головами. Маро бросает короткий взгляд на домишки за покосившейся и проржавевшей оградой. Город замер во мраке, обёрнутый в огоньки гирлянд, рдеющий крутобокими рыжими тыквами; замер в преддверии Ноктис Анимарум, что, конечно, не умаляет беспокойства. Некромантов, особенно отчаянных и фанатичных, не занимают праздники. Кажется, что тени движутся и шевелятся; Маро хмурится, но отворачивается и вопреки идёт дальше. Куклы пока постерегут дом и непременно сообщат, если кто-то действительно явится. На полпути его встречает Джаенна — чумная маска подсвечена изнутри зеленоватым сиянием лишëнных зрачков глаз, но взгляд её до странного мягок, нет в нём острой кромки скальпеля. — Не вижу причин для волнения, — шелестит, чешет крысу, взобравшуюся ей на плечо, по загривку. — Одну-единственную ночь в году мы можем провести так, как хотим, не мучая себя паранойей. Поэтому давай, Маро, не заставляй меня и Офелию больше ждать. Сегодня мы будем свободнее всех. Маро фыркает, но улыбка сама рождается в уголках губ. Видимо, этой леди ещё есть, чем его удивить. И выставляет руку вперёд, чуть наклонившись — мол, да, я согласен. Джаенна понимает движение безошибочно, укладывает ладонь на сгиб его локтя, и они вдвоём идут в дремучую чащобу сада. Останавливаются у большого дерева с голой кроной, у подножия которого, в небольшом ручье, на камнях, сидит Офелия: подол её белого платья колышется в воде. — Ах, почти опоздал! — вздёргивает она тонкие руки к венку, поправляя, затем тянется к корзинке и швыряет что-то Маро. — Ешь и смотри в небо, сейчас грянет! Маро вертит в пальцах конфету — в обёртке, представляющей глазное яблоко, — разворачивает, кладёт на язык и поднимает голову. Сквозь ветви, над их головами чиркают холодные, белые искорки, — это проливается над континентом редкий в такое время звездопад. Конфета шипучими пузырьками тает, оставляя после слабое полынное послевкусие. Звёзды тоже — тают, оставляя после в черноте сизый, искрящийся шлейф. А вместе с ними тает и всякая тревога.