Фюрер, помогите с курсовой?

      — Пиздец, — резюмировала староста, закрывая аудиторию. — Я не думала, что он такой жесткий…       — А я говорила, — Лабзина только нагнетала, до сих пор не отойдя от того, что всей группе, прям вот в столбик в первое же практическое занятие выставили двойки. — Мне Соня передала, что он очень злой.       — Мне тоже девочки говорили, но чтоб настолько… Ну поставил бы, не знаю, тройки хотя бы, а то сразу двойку за один не готовый вопрос. Значит, теперь делить не будем, а будем готовить весь план.              Вот и все. Вот и кончилась лафа, длящаяся чуть больше, чем два года. Все время на все дисциплины группа делила план, каждый делал свой вопрос, всем так было проще. Время уходит намного меньше, а знаний остается столько же — какая разница как, если все равно информацию услышишь, только от другого? И всегда же нормально было, а сегодня — нате, хуй в салате! Вопрос, всего один вопросик пропустили. И все. И понеслось. Их поимели во все щели, и хорошо, если бы с вазелином, но нет — сильно, больно и жестко. Не помнится, чтобы они записывались в клуб любителей мазохизма, потому что их трахают, нет, ебут, и даже не дадут платочка слезы вытереть. А они ведь за это еще и платят.       Наверное, не могло идти все хорошо, да? Вроде остальные преподаватели относятся к ним лояльно, даже мягко, понимают, что третий курс — один из самых сложных. Практические занятия идут почти сразу же, некоторые даже опережают лекции. Стараются много не задавать. А тут… Ой, в трех словах и не расскажешь. Появился, значит, хер с горы. Молодой, красивый. Думали, что будет как философ — забавный и прикольный. Не-ет. Губу закатайте. Девочки со старших курсов сразу предупредили, что Разин — дьявол во плоти. Зверь.       С Кондратьевым они были почти ровесники, только кроме возраста между ними ничего общего не было. Алексея Владимировича любили за его юмор, простоту, какой-то флер, а вот Александра Дмитриевича — боялись. Всегда одетый с иголочки и официально. Высокий, с идеальной осанкой, всегда глядящий свысока. Неулыбчивый совсем, хмурый и серьезный. С громким, идеально поставленным голосом, будто не в универе преподает, а в армии шаг считает. Наводил ужас и страх, хотя… Непонятно, отчего у тебя трусы мокрые, то ли от страха, то ли от чего-то другого. Он был красив. Не смазливый, не чересчур брутальный — настоящий мужчина. Русоволосый, всегда с идеально уложенными назад волосами, холодными, серыми глазами, с короткой щетиной. Только гордый до ужаса! Таких обычно называют душнилами.       Можно бы было все это перетерпеть, но именно он, Разин, ведет у них сразу три дисциплины: литературу девятнадцатого века, выразительное чтение и историю русской критики. Все. Занавес. Пора вешаться. А как ему зачеты и экзамены сдавать? О-ой, что будет…       М-да, не лучшее знакомство, Разин Александр Дмитриевич.

***

      — Ань, он вас сожрет, — староста еще вчера написала, что Разину надо будет сдать все лекции за те дни, пока она была на дистанционке. — Ты хоть написала?       — Ну… — Лабзина дернула губой, открыв перед старостой тетрадь с парочкой исписанных страниц. — Как тебе сказать?..       — Ты бессмертная, что ли?       — Да ладно, тебе. Одной двойкой больше, одной меньше. Исправлю.       Староста только пожала плечами и вернулась на свое место, до начала пары оставалась всего минута. Как только секундная стрелка на настенных часах завершила круг, в аудиторию, как будто под дверью ждал, вошел Александр Дмитриевич. Никогда не опаздывает. Пунктуальный, как немец.       — Здравствуйте, девушки, — обобщил Разин, громко захлопнув за собой дверь. — Сидите, — почти приказал, как только все начали подниматься. — У нас выразительное чтение, так?       — Да, — отозвалась за всех староста.       Уже привычный ритуал. Портфель на стол, лист со списком. Сел, окинул аудиторию взглядом. Недовольным таким. Или это показалось… Начал перекличку.       — Жукова?       — Здесь! — глаза на нее.       — Кривошеева?       — Тут! — то же самое.       — Лабзина?       — Я здесь, — хотелось громко, но голос аж зажало в горле.       Разин продолжил перекличку, а когда закончил, вернулся к середине списка и глубоко вдохнул.       — Хочу посмотреть на вот эту… Прекрасную троицу: Жукова, Кривошеева, Лабзина. Где вы были? Одни н-ки.       — На дистанционке, — ответили синхронно, привлекши внимание преподавателя к задним партам первого ряда.       — Вы и сидите все рядом, — усмехнулся мужчина, сложив руки на столе. — На дистанционке вместе, очно тоже. Спецназ группы?       — Типа того, — натянуто улыбнулась Лабзина, нервно начав накручивать белокурый локон на палец.       — Типа того… — продублировал Разин, поднявшись из-за стола, и прошествовал к задним партам. Расположился там, разложил свои листочки, что-то чиркнул, отметил. — Тогда, думаю, надо начать с долгов. Готовились?       — Да… — все трое переглянулись, чувствуя подступающую панику.       У Аньки задрожали колени. Нет, она учила что-то. А что-то нет. Она надеялась, что ее спросят не сразу, по списку, у нее будет время повторить. Но ее фамилия как гром среди ясного неба прозвучала на всю аудиторию, а следом «басня».       — Уже иду, — Аня вскочила, отодвинув стул к задней парте и прошагала к началу аудитории. — Сергей Михалков «Две подруги».       — Лирика? — сразу потребовал преподаватель, как только Лабзина закончила.       — Ой, это я тоже могу, да! Анна Ахматова «Песня последней встречи».       И все. Паника охватила сразу же. Басню она почему-то рассказала легко, даже не волновалась, а сейчас… Лишь бы не забыть слова. Еще этот пронзительный взгляд ледяных глаз с конца аудитории, внимательный, выжидающий. Александр Дмитриевич ничего не сказал, когда Лабзина молчала полминуты, минуту. Глубокий вдох-выдох. Она постаралась взять себя в руки и начать читать.       — …Равнодушно-жёлтым огнём, — закончила девушка, склонив голову. Уже хотела идти на место, но преподаватель ее задержал.       — Куда? Проза. Прошу.       — Ой…       — Ой, что с тобой? Что с прозой? Будете должны?       — Да, извините, — смутилась Лабзина. Неловко. Очень. Почувствовала даже как кровь к лицу прилила, окрасив щеки и шею в красный, почти в бордовый.       — Садитесь, — вздохнул мужчина, чиркнув в листе. — Женщины, что еще от вас ожидать? Наивные, легкомысленные. Какая вам учеба?       Сексист, блин. Он, что, Кондратьева пародирует? Как-то не очень получается. Пусть лучше вообще молчит, смотрит в свой листик.       Разин продолжил опрос должников, после вернулся к стихотворению на свободную тему, начав круг по новой. Все ему-то не нравилось. Все не так. То выражения нет, то жестов. Маяковского, которого Лабзина выбрала, забраковал. Хоть бы объяснил, что можно брать, что нет. Она ж без мата, приличное, а он… Лишь бы побубнеть.       — Подведем итог, — вернувшись за свой стол, начал преподаватель. — Лабзина… — протянул он, наконец добравшись до самой большой должницы. — Как-то сыро, без выражения. Намордник свой натянули, мимики не видно. Вы вот Ахматову рассказывали — ничего, хорошо. Только вот… Стулом обязательно надо было шуметь?       Анька аж выпала. Вот тебе и предъява. Не долг, не выражение, а стул. Стул! Шум ему помешал. Обязательно надо до чего-то докопаться.       Обидно так-то. Лабзина сжала в руках карандаш, которым рисовала на распечатке со стихами. Хорошо, маска на лице, иначе он бы лицезрел как она кривит губы и передразнивает его. Учила же. И рассказала нормально, нет, даже хорошо. Что ему надо было? В пляс пуститься? Или петь начать? Так она не умеет. Попробовать, конечно, можно, но ему не понравится, скажет, что хрипит, сопит, скулит. Что там еще?       Казалось бы… Кондратьев, такой козел был, а нет — человек-то во какой! И мужик классный, вон, жениться на Соньке собрался, раскрылся. А этот… Даже не пошутит. А если и пошутит — обидно сразу становится, потому что он через свой оскал поганый, звериный, все мысли высказывает. Прям пассивная агрессия какая-то. Ей потом все равно все долги сдавать, что он прицепился-то? Будто она без стихов жизни не проживет, мир рухнет.       — И басня тоже на троечку. Вот, крыса была, а подруг не было. Понимаете, о чем я? — Аня кивнула, хоть и не догоняла. Она ж и с выражением и с жестами. Что опять не так-то, а? — Не было этой фанатичной погони за импортным. И Маяковского вы взяли зря, — поморщил нос Разин, глядя то в лист, то на студентку, которая, если бы могла, уже прожгла в нем дыру.       — Почему? — ну правда, интересно же, что тут ему не понравилось?       — Вы не знаете правил? — искренне удивился он, усмехнувшись.       Ну да, давай, посмейся, умник. Сам ведь такой же был лет восемь-десять назад. Теперь — преподаватель, да, важная птица. Куда ей, до высоты его полета. Он — орел, а она, так, мышь серая, невзрачная, которая стихи не учит. Сказала бы, кто он, да только так пристально смотрел в глаза, что не решилась — вдруг мысли читает?       Аня покачала головой.       — Я ведь говорил еще на первом занятии. А, конечно, — вспомнил он, поднявшись из-за стола и начал расхаживать по аудитории, размышляя. — Вы же отдыхали.       — Я не отдыхала. У меня не было прививки, меня не допускали до занятий, — договоришься, Разин, ой допиздишься. Порча на понос дело несложное, так просрешься, что вся дурь выйдет.       — Анна, — обратился он, подойдя к ее парте. Смотрел свысока, коснувшись длинными пальцами края парты. На лоб легли морщины от нахмуренных бровей. — Рассказывайте свои сказки тому, кто вам поверит. Сейчас октябрь. У вас было целое лето, чтобы привиться. Если вы этого не сделали раньше, значит не хотели.       — Но…       — Анна, давайте без всяких «но». Я говорил, что вам, девушкам, мужские стихи брать нельзя, особенно, особенно, Лабзина, для вас лично повторяю, если они обращены к женщине. Вы же попали во все «не», — постукивал он пальцами, разъясняясь. По голове постучи, вдруг мозги на место встанут.       — Я продолжу дальше, потому что вы не удосужились поинтересоваться у одногруппников или у меня о рекомендациях. Нельзя тексты, содержащие сцены эротического характера, расчленения, пыток, религиозная тематика тоже не приветствуется. Всегда нужно выглядеть подобающим образом, поэтому не стоит извращаться с текстами. Нет, вы, конечно, можете прочесть что-то интимное или пляжное, но тогда сами понимаете — купальник. Буду оценивать изгибы вашего тела.       Лабзина сжала карандаш с такой силой, что могла его сломать одной рукой, а лучше воткнуть в глаз этому… Самовлюбленному, напыщенному, гордому, нахальному индюку-женоненавистнику. Он совсем не боится? А если кто-то накатает заявление в деканат? Или обвинит в домогательствах? Это же вполне можно расценить именно так. «Буду оценивать изгибы вашего тела», — что еще ты оценить хочешь? Как его еще не уволили? А на экзамене что будет? «Приходите без трусов»? Или как Мурамцев, предложит переспать за пятерку? Пиздец. Не универ, а шарашкина контора какая-то. Понабирают по объявлению, а они и учат. Потом выходят вот такие вот — осторожно специалист.       Интересно, что у него за травма такая, что он срывает злость на студентах? Это ж прям место под солнцем какое-то. Помоями всех поливаешь, а тебе еще и деньги за это платят. Не работа, а мечта. Чтоб я так жил.       — А возвращаясь к Маяковскому… Вы его ужасно, отвратительно прочитали. Не было никаких расстановок, эмоций. Такое чувство, будто вы инструкцию читаете и то, там поживее было бы.       Сердце выплясывало чечетку, разгоняя кровь все быстрей и быстрей. Лицо покраснело моментально, за секунду. Аня нервно задергала ногой под партой. Как еще это терпеть? Только вышла на очку — вот, пожалуйста, пожуй говна. М, вкусно так!       — И еще скажите, — все не унимался Разин. Ну, Сенька, ну просрешься. — Вы всегда так громко дышите? Это очень сбивает.       — Всегда, — сквозь зубы процедила Анька, поставив прямо перед преподавателем назальный спрей. — У меня заложенность хроническая. Часто дышу ртом.       — Ну, надо это как-то исправлять, — он, наверное, удовольствие получает, глядя, как жалит его взглядом студентка. Как сжимает губы и проклинает мысленно. — И почему вы так себя ведете?       — Как? — подключая вторую ногу к тряске, спросила Лабзина, почти скрипя зубами.       — Как заключенный в концлагере. Зачем вы руки за спину прячете все время? Вы не знаете, куда их деть? Или я так похож на фюрера?       — Похож, — не сдержавшись, с дуру ляпнула Аня. С испугу сжала карандаш между пальцами так, что он все же треснул, а половинка отлетела в другой угол аудитории.       Бросило в холод, лоб покрылся испариной несмотря на то, что сердце забилось еще быстрее. А Разин будто ничего не услышал, хотя не услышать просто невозможно.       — За стихотворение на свободную тему могу только двойку поставить. Считайте, еще один долг. Как будете все это сдавать, даже не знаю…       — А после пар вам можно читать? — уже намного тише, сгорая от стыда и неловкости, поинтересовалась Аня, не решаясь даже взглянуть на преподавателя.       — Нет. После занятий я не желаю задерживаться. Ваши долги — только ваши проблемы. Ищите какое-то оптимальное решение, — он вдруг глянул на часы на руке и отошел от парты. — И наша пара уже закончилась.       Алекс… Фюрер собрался быстро, попросил старосту закрыть кабинет и отнести ключ на кафедру, а сам скрылся. Может, испугался, что она его сожрет от злости или запинает?       Вот и начало очного обучения. Врагу такого не пожелаешь. Выебли во все щели, еще и виноватой выставили. Может, это все ретроградный Меркурий? Или она просто тупая и ленивая?.. Не, херня какая-то.       Лабзина первой вышла из аудитории, вылетела пулей. Большая перемена. Ей нужна Соня, свободные уши. Ей надо выговориться, облить его говном в ответ. Бегом по ступенькам, на третий этаж. Ворвалась в аудиторию, как ураган, рывком распахнув дверь, отчего та долбанулась ручкой о стену, привлекая внимание чистых филологов.       — Ну как? — улыбнулась Соня, прекрасно видя, что подруга готова разнести весь кабинет к чертовой матери.       — Десять из десяти этому мероприятию! Ему ни хера не понравилось! И ладно бы только меня, он всех обхуесосил! — Аня упала на стул рядом с Анцевой, начав беспрерывный поток речи. — О! А знаешь, что мне выдал? Что я, как заключенный, руки за спиной держу и дышу громко! А еще стулом пошумела. Это пиздец какой-то. Из-за стула прицепился. А дыхание? Я, главное, ему говорю, что у меня проблемы с дыханием, а он такой: «Ну, так надо что-то делать». Ты прикинь? А я-то тупая, не знаю, что надо лечиться. Еще из-за дистанционки на меня наехал, — на одном дыхании, длинной скороговоркой выпалила Лабзина, словив сильную одышку.       — У нас тоже всех засрал, — успокаивающе начала девушка, надеясь хотя бы немного поддержать подругу. — Мне сказал, что я как неваляшка. Качаюсь из стороны в сторону. И еще часто сглатываю, его это сбивает.       — Мне тоже так сказал. Я даже не думала, что он такой педант, — блондинка обреченно вздохнула, взглянув на Соню в надежде найти там решение всех своих проблем. — Я еще фюрером назвала… — Анцева часто заморгала, а брови полезли вверх. — Не подумав, случайно ляпнула… Он вроде не услышал, но мне так неудобно стало.       — Ой… — настороженно, опасливо протянула брюнетка. — Ты бы с ним поосторожнее. Он же теперь доцент.       — С какого? У него разве степень есть? Ему ж тридцати нет еще…       — С такого. Он у кафедры на хорошем счету, работ много. Сейчас он просто замещает, но года через два, когда ему стаж позволит, уже сможет стать официально.       — Серьезно? А что Мурамцев? Он же так метил на эту должность.       — У… Ты бы знала, что там было. Сама не видела, это мне Леша передал. Он там чуть кафедру не разнес…       Мурамцева и она, и Сонька знали еще с первого курса, Разина нет, но уже тогда ходил слух, будто эти двое что-то не поделили. Они не здоровались друг с другом, если вдруг сталкивались в коридоре, тут же разворачивались и шли в разные стороны. Если у одного из них было занятие в аудитории сразу после «вражины», то ключ куда-то загадочным образом исчезал. На парах были диаметрально разными. Хаяли друг друга перед студентами, делая толстые, жирнючие намеки. Была бы такая вражда забавной, если бы не сказывалась на студентах. Разин мог занизить оценку, если по зарубежной литературе стояла пятерка. Или если студент писал курсовую у Мурамцева. То же самое и с его стороны.       — Наверное, поэтому он и уволился. Не смог смириться, — вспомнила Аня про уход преподавателя и куратора.       — Не, — отмахнулась Соня, загадочно улыбнувшись. — Это из-за его мутней с нашим куратором.       Ну, тут точно Разин постарался. Наверное, ходил, в кофе им плевал. Записки под дверь подкладывал «я знаю, чем вы занимаетесь на кафедре». Стучал на них. Хотя это не похоже на фюрера. Он вообще не похож на того, кому есть дело до чужих отношений. Ну встречаются и встречаются, какая разница? Может, что-то еще? Может, куратора не поделили или любую другую бабу? Или кто-то у кого-то работу украл? Или вражда с самого начала? Одни догадки…       — Я подробнее тебе потом расскажу, а то слухи поползут…       — Кстати, когда Мурамцев ушел, даже как-то грустно стало. Я к нему уже привыкла, — столько был с ними, и лекции читал, и практические вел, и экзамены принимал почти два года подряд. Уже как родной стал.       — Да ну его. Ты помнишь, как он экзамены принимал?       — Ой, можно подумать, Разин лучше.       — Конечно! Мне тут нашептали, что он на экзамене самый лояльный и адекватный препод. В меру, конечно. Пока не выучишь, не сдашь. Зато без всяких намеков про заборы, — она придвинулась ближе, зашептав на ухо. — Короче… Они с Мурамцевым не ладили только потому, что он изменял жене, еще и со студентками спал. Его Разин за это и пинал все время.       — А он типа нет? — Лабзина заиграла бровями, на что Соня только отрицательно замотала головой.       — Нет. Он даже взятки не берет. Мне девочки рассказали, как он в прошлом году спалил деканату за этим делом несколько студентов, и их отчислили. Поэтому, ты лучше учи, а то он голову откусит…       Хотелось еще немного посплетничать, но перемена закончилась слишком быстро, и Лабзину выгнала из аудитории преподаватель. У нее окно, деваться некуда, в буфет не охота, в мак ехать надо…       Аня долго решалась, топчась у двери кафедры. Возьми да, открой, а она не может. Руки будто чужие. Только подумает потянуться — все, не слушаются. И сердцебиение что-то шалит. То быстро, то медленно. То жарко, то холодно. Она так на первом экзамене не волновалась, как сейчас. Наверное, так себя Соня все время чувствует? Но она не Соня. Тогда почему не взять и просто войти?       Потому что страшно! Потому что кто-то кого-то назвал фюрером. А теперь этому кому-то этого кого-то нужно было просить стать научным руководителем для курсовой. Не потому, что она законченная мазохистка, а потому, что тупая и слепая. Не увидела, как научников разобрали. И остался только Разин. Понятно, почему к нему идти никто не хотел. Ну, зато времени больше будет. Да? Да. Больше времени иметь анально и без смазки.       Лабзина вздохнула, постаралась успокоиться. Досчитает до десяти и зайдет. Только мокрые ладони вытрет…       Раз, два, три, четы…       — Ай! — дверь больно ударилась ей прямо в лицо, заставив отскочить и зажать рукой нос, вдруг решивший устроить кровопускание.       — Лабзина! — и снова его голос, как гром откуда-то сверху. Громкий и грозный. — Вас родители не учили, что стоять под дверью опасно? — уж было начал он очередную нотацию, как заметил, что сквозь ладонь студентки сочится кровь и капает, пачкая свитер. — Так, нужно что-то холодное, — оперативно сориентировался мужчина, тут же обхватив Аню за плечи. — Идем, — он быстро завел ее в мужской туалет, включил холодную воду.       Она не могла представить, что он, сам Разин может делать что-то настолько аккуратно и беззлобно. Осторожно обмывал нос, стирая кровь. Стараясь лишний раз не давить, крепко держа за подбородок, чтобы не вертелась. Может, ей привиделось от волнения, но Александр Дмитриевич так был сосредоточен, что лицо не выражало никаких эмоций. Он и так симпатичный, но, когда не старается уничтожить ее взглядом, выглядит еще лучше. Спокойный, и не скажешь, что такой невыносимый.       Кровь не останавливалась, и он передал все в руки самой пострадавшей.       Его спокойствие продлилось недолго. Даже сейчас он насмехался. Уже над ее неудачливостью. И как она смешно смывает кровь, растирая по всему лицу, либо сует нос под струю воды, потому что кровотечение не останавливалось. В конце концов, это надоело, да и нос слишком замерз, и Лабзина набрала кучу бумажных полотенец, зажав ими все это дело.       — Это все из-за ваших капель. Сама по себе кровь часто идет?       Аня кивнула, недоверчиво глядя на преподавателя.       Сколько себя помнила, всегда были эти проблемы. Чуть давление поднимется, или нос слегка потрешь — сразу кровотечение. Иногда могло само начаться. Порой даже во сне. Она просыпалась от того, что подушка мокрая или захлебывается в крови. С каплями это еще и участилось.       — Правильно. Сосуды слабые. Чуть что, сразу лопаются. Так же нельзя, это ведь ваше здоровье. Что ж вы себя так запускаете? — Анька только пожала плечами. — Сильно болит? — показалось, или в холодных глазах проскользнуло беспокойство?       Нос не болел, и студентка хотела сказать, что все нормально, как вспомнила про заявление. Жалость. Жалость. Жалость. Она закивала, выдавливая из себя слезы.       — А под дверью зачем стояли?       — Я хотела попросить стать моим научным руководителем и подписать заявление… — нерешительно и тихо пояснила Аня под уставшим взглядом мужчины.       Кажется, он сам не особо доволен. Правильно. Единственная, кто выбрал. И то, учится на тройку-четверку. А у него только на двойку.       — Как же вам так повезло? — хмыкнул он, кивнув на выход.       — Больше никого не осталось, — призналась она, следуя за Разиным на кафедру.       В кабинете оказалось пусто. Никого не было. Аня принялась рыться в рюкзаке в поисках заявления. Отыскав, протянула его Александру Дмитриевичу, севшему на свое место. Свое место на кафедре… Солидно.       — Автограф? Или так и подписать «фюрер»? — он постукивал пальцами по столу, вчитываясь в тему.       Аня готова была поспорить, что кровь в этот момент хлынула сильнее. Услышал все-таки!       Девушка стыдливо опустила взгляд, нелепо улыбаясь. Смотреть ему в глаза она уже не сможет нормально. Хотя бы потому, что он как-то на истории литературы намекнул на один порнографический фильм, где один из главных героев был именно фюрер. Почему-то именно сейчас пришла только эта ассоциация, никак не концлагерь. Хотелось провалиться сквозь землю.       Разин сунул лист с подписью ей прямо в руки. Не фюрер. Спасибо, хотя бы издеваться не продолжил.       — Уверены, что справитесь с темой? Довольно сложная.       — Думаю, да, — проглотив очередную обиду, отозвалась Аня, сжав заявление. — Я рассчитываю на вашу помощь.       — Мою? — удивился преподаватель, подавшись немного вперед. — Я могу помочь лишь с правками, но не более. За вас работу я писать не собираюсь.       — Я и не имела это в виду…       — Идите, Анна. И завязывайте со своей назальной наркозависимостью, — кивком указал он на дверь, явно не желая продолжать разговор.       — Хорошо, — непонятно на что именно ответила Лабзина и поскорее скрылась. Кому еще могло так повезти?..