***
На берегу выстроились ряды лодочек. Адела подошла к той, что принадлежала их семье, наблюдая, как отец, стоя по колено в синей прохладной воде, чистил свою деревянную лодку, очищая её от налипших моллюсков, раковин и прочего мусора. Его выверенные движения, отточенные временем, стали механическими. Встретившись взглядом с Аделой, он разогнулся и положил одну руку на спину, а другой махнул в её сторону, приглашая к работе. Какое то время они работали молча, слушая бормотание других моряков, шум моря и вой ветра, который с каждым часов становился всё сильнее. Первым нарушил тишину отец. — Адела… — он почесал свою седую голову и мельком взглянул на дочь, продолжая работать. — Я слышал, что на праздник приедут люди короля. Не знаю, правда ли это, но, если так, то это может быть не к добру. Он говорил неуверенно, будто не желая брать на себя ответственность, если его слова окажутся неправдой. Девушка сомнительно повела бровью, продолжая отдирать маленьким ножиком улитку с деревянных боков. — Почему? — несколько раздражённо спросила Адела. — Думаю, они просто хотят посмотреть на жизнь простых людей. Им это позволено, так пускай едут. Он ещё раз взглянул на неё поверх своих очков, но в этот раз задержал взгляд дольше, чем предыдущий, сомневаясь в том, что его дочь могла такое сказать. — Ты не знаешь, кого оправдываешь, милая. Всё королевское отродье — хищные коршуны, кружащие над своей паствой и решающие, кого сожрать следующим. Их нельзя жалеть… — Откуда тебе знать? Мы ведь их даже ни разу не видели. В этот раз он не ответил, но Адела заметила, как мужчина напрягся и уже было открыл рот, однако тут же остановился, словно что-то мешало ему сказать то, что он хотел. Гилберт, отец Аделы, был ярым ненавистником королевского рода. Он часто выражался о правителях в самой грубой форме, за что мог быть уже давно казнён, если бы его речи услышал кто-то из знати. В общении со своей дочерью он также не выделялся особой нежностью. В первые года после смерти жены он и вовсе не разговаривал с ней, словно умирая — мать перерезала ниточку, которая сдерживала их всех вместе. Со временем воспоминания никуда не делись, но, кажется, слегка поблекли, поистерлись. Они перестали быть выразительными, и всё почти вернулось на круги своя. Тяжесть последних лет сделала из отца Аделы старика. Бывшие когда-то угольно-чёрными густые волосы поседели, к носу уже навсегда приросли толстые очки, а на спине вырос небольшой горб — напоминание о сложной жизни простолюдина. Кусочек водорослей проплыл мимо ног Аделы. Она чихнула, когда запах соли защекотал ей нос, и скромно отчего-то улыбнулась. Потянувшись ржавым ножиком, зажатым в руке, к своей стороне лодки, которую ей нужно было очистить, она вдруг заметила, что вся работа была уже закончена. — Готово, пап. Я могу идти? — Да, да… А мне ещё нужно столько всего сделать… Наловить нам рыбы, разделать её… — отстранённо говорил Гилберт самому себе, теперь уже ни на что не обращая внимания. Оставив отца одного, Адела в хорошем расположении духа выбралась из воды и со всех ног побежала по едва тёплому песку к пекарне. Намокшее снизу платье липло к голым ногам, а отросшая чёлка так и норовила залезть в рот. Ни один из шести маленьких столиков пекарни не был занят. Обычно немногочисленные посетители заходили рано утром, так как дел было невпровот, и позже времени на отдых просто не находилось. Девушка толкнула дверь, и над её головой зазвенели самодельные разноцветные колокольчики. До этого времени полностью увлечённый процессом выпечки Талван удивлённо поднял голову от печи, смотря, кто к нему пожаловал. — О, Адела! Как я рад тебя видеть — он добродушно, почти по-отечески улыбнулся и продолжил. — Перекусить пришла или к моему сыну? Талван всегда относился к Аделе по-доброму. Он заменял ей её отца, пока тот сходил с ума от горя, совершенно позабыв о том, что у него осталась дочь, требующая внимания и заботы. Адела улыбнулась и глянула на часы. Показывало немногим позже полудня. Самый разгар дня. Значит Варди должно быть… — Он на поле? — Да, Адела. Он тебя ждёт.***
Варди сидел на земле, оперевшись широкой спиной о заднюю часть мельницы, среди пшеницы, что была ему по талию. Задыхаясь знойным порывом пыльного ветра, он размышлял о чём-то, вертя меж пальцев ржавую монетку и время от времени ненадолго закрывая глаза, подставляя небритое лицо навстречу солнцу, которое тускло мерцало среди серых облаков. Прямые светлые волосы колыхались из стороны в сторону. Он запускал в них кончики пальцев, которые путались там, словно в клубке выжженных солнцем жёлтых нитей. Девушка подходила ближе, сминая колосья грубыми ботинками. На губах её играла лучезарная улыбка. Она тихо подступала, испытывая дружескую любовь, наполнявшую всё её существо. Хрустнула сухая ветка, и Варди неспешно открыл глаза, уже зная, кого увидит перед собой. Глядя на её доверчивое лицо и столь нежную улыбку, он затаил дыхание. Он должен был сказать ей то, что сам узнал лишь вчера вечером. Но не сейчас… Варди хотелось ещё немного насладиться её тёплым взглядом. Он кивнул на место рядом с собой, и девушка, недолго думая, бросила свой плащ на землю и аккуратно присела рядом с другом. Они сидели плечом к плечу. Варди всё ещё безучастно рассматривал монетку, а Адела, поджав ноги и упёршись подбородком в колени, глядела на линию горизонта. Она же и завела разговор: — Ты пойдёшь завтра на праздник? — девушка не смотрела на него, но он понял что голос звучал с явной просьбой. — Мм… — протянул Варди, потерев глаза грубыми пальцами. — Не знаю. А ты? — Пойду. Отец боится меня отпускать, но его можно понять. — она резко повернулась к Варди лицом, и он увидел, как её глаза заблестели от предвкушения. — Пойдёшь со мной? Думаю, он не будет так сильно волноваться, если ты согласишься. Он не ответил, но его добрая улыбка, и крепкие объятия дали ей ответ. Он пойдёт с ней. Никто из них даже и не подумал поднять голову и заметить в небе Каладрия — вестника беды и смерти…***
Приближалась зима, из-за чего темнеть начало раньше. На закате облака, вымазанные по горизонту, были похожи на горы. Окрашенные в тёмно-оранжевый, они несли с собой весть о том, что уже скоро грань сотрется и станет слишком темно. Солнце полностью скроется, а за ним покажется полная луна. В который раз Варди тяжело сглотнул и, решив, что больше нет смысла откладывать, осторожно отстранился от девушки. Она удивлённо взглянула на него. — Что-то произошло… — Адела нахмурила брови, и ещё пристальнее в него вгляделась. — Выглядишь так, словно тебя бросила девчонка. Вот только её у тебя нет… Варди не оценил шутку. Какие-то пару секунд между ними висела напряжённая и почти осязаемая тишина. Адела заметила сожаление в его глазах прежде, чем услышала, о чём речь, и увидела продолговатый свёрток с королевской печатью в его руках. — Меня забирают на службу нашему королю, — он провёл рукой по светлым волосам, приглаживая их обратно, и, наконец, встретился с ней взглядом. — это такая честь! Но… Мне будет очень тяжело без тебя, Адела. — Что ты только что сказал? — Когда настанет война, я буду в рядах молодых парней, принцесса. Адела крепко сжала его мозолистую руку и уткнулась носом в плечо, пытаясь скрыть безутешные слёзы. Она знала, что его должны были забрать. Знала, что рано или поздно он уедет и оставит её одну. Но боль и злость всё равно наполнили её сердце, так как она слишком ясно понимала что война — это не собрание клуба по интересам, и хорошо там уж точно не будет. — Когда? — голос дрожал, но был полон веры в ещё хотя бы пару недель с другом. — Меня заберут как раз после праздника, — эти слова окончательно разрушили последнюю надежду девушки.***
Адела отложила книгу Сабины на прикроватный столик, и, когда уже глаза начали закрываться, в голове всплыл стих, криво начертаный самой Сабиной: «Принцесса томилась в одинокой темнице, И ныло от горя львиное сердце. Оно колыхалось и билось, и плача, Вдруг в один миг прекратило страдания. Не будет принцесса больше плакать навеки, Пожертвовав душу, закрыв свои веки.»