Княжеская забава

— Что с лицом у тебя, Забава Никитична? — Годунов заботливо прикоснулся к щеке девушки. — Кто тебя обидел? — Никто, дядя Борис. Ты же сказал спешить, вот я и поспешила: с лестницы кубарем полетела, — княжна облизнула пострадавшую губу. — Знаешь ведь, меня в жизни никто не бил. Злость Басманова куда-то улетучивалась при взгляде на эту девчонку. Но общее раздражение только нарастало. — Все ещё не хочешь объясниться, Борис Фёдорович? — процедил он. — Не на людях же. Годунов как-то неловко поднял с земли шапку, отряхнул широким жестом и натянул обратно на голову княжне. Фёдор терпеть не мог других в своём шатре, но сейчас это было единственным укромным местом для разговора. Забава скромно присела на краешек топчана, заломив тонкие пальцы рук. — Значит, Никиты Романовича дочка? — Ага. Со зла так и распирало ответить ей в рифму, но Федька сдержал себя. — У Серебряного дом в Москве. Что ж он там тебя не оставил, когда в Ливонию уезжал? — Откуда мне знать, что у батюшки на уме, — княжна вздохнула, опустив голову. — Когда уезжал, отправил меня с княгиней Евдокией Петровной… — Это мать его, — вставил Борис. — Бабушка моя. Была… Умерла третьего дня. Сердце не выдержало… — девушка зябко обхватила свои плечи, словно ей стало очень холодно. — А мать твоя где? — В родах скончалась, — ответил за княжну Годунов. — Пока Никита не вернулся, я за девочку в ответе. Нет у неё никого кроме меня, понимаешь?! — Только не говори, что ты её в Александровку везти собрался. — А куда мне её девать?! На кого я её в Москве брошу? — А в Слободе что? Тёплый дом для сирых и убогих? — Я не убогая, Фёдор Алексеевич… — Государь… — сквозь сцепленные зубы произнёс Федька. — С государем я сам поговорю! Это я уж без тебя осилю! Помоги только девчонку довезти целой и невредимой. Я и маскарад этот только ради этого затеял. — Я ещё и помочь тебе должен?! — взвился Басманов. — Я тебя по-человечески прошу! Сам посмотри, дитё дитём жеж, семнадцатая весна девке, а она кроме стен теремных, что в Москве, что в Рязани, не видела ничего! А то я вас, опричников, не знаю! Наброситесь же, как собаки дворовые, а потом что делать?! — Как ты нас назвал только что?! — Не я назвал, а государь! — Между псами царевыми и собаками дворовыми есть разница, знаешь ли! Забава сидела, сжавшись вся, только и мечтая о том, чтобы исчезнуть отсюда, навсегда-навсегда, далеко-далеко… — Допустим, я соглашусь помочь тебе. Во-первых, что мне за это будет? А во-вторых, что ты хочешь от меня-то? — Вернёмся — лично о твоём геройстве в Рязани государю доложу. А там сам уж придумаешь, чего выпросить. Помощи же мне от тебя надо немного — не трепать, что Забава девчонка, да с местом на ночь что-то устроить. Не может же она в общем спать. С остальным всё в порядке будет: грудь туже перемотаем, косу под шапку уберём и вся недолга. — А ехать она как будет четыре дня?! — Лошадь я в Рязани раздобыл, а езде княжна обучена… — Выдержишь полтораста вёрст в седле-то? — Выдержит. — Я не тебя, Борис Фёдорович, спрашиваю. — Выдержу. Выдержу, Фёдор Алексеевич, — опять подняла на него свои глаза невозможные, посмотрела прямо, не моргая, не бегая взглядом. — Спать здесь будешь, со мной. Вон, на топчане тебе и постелю. — Фёдор… — зарычать, было, хотел Годунов, но опричник его одним взглядом осек. — Ты прекрасно знаешь, я её не трону. А вот тебя целыми днями и ночами терпеть не намерен.

***

— Где ж ты верховой езде выучилась, княжна? — спросил Федька первое, что пришло на ум, когда остался с Забавой наедине. — Да вот здесь, в Рязани и выучилась… Бабушка дозволяла мне… Чтобы так скучно в тереме не было. — Уверена, что дорогу осилишь? Ради тебя привалов лишних не станет делать никто — Знаю, Фёдор Алексеевич. — Сотрешь бёдра в кровь — сама будешь с этим разбираться. — Конечно, Фёдор Алексеевич. — Тебя у костра-то хоть накормили? — вдруг опомнился кравчий. — Накормили. — Ложись тогда. Сегодня все отдыхают после битвы, а завтра с самого ранья в путь. Девушка послушно устроилась на топчане, подложив под голову мешок со своими вещами, а на себя натянув лоскутное одеяло, взятое, видимо, из дома и, судя по тому, как вцепилась в ткань пальцами, очень дорогое её сердцу. Фёдор посмотрел на всё это дело, сдернул со своей походной постели одно из овчинных покрывал, набросил на плечи девчонке. — Околеешь ты — а отвечать я буду. Закрывай глаза и спи, княжна. — Благодарствую, Фёдор Алексеевич, — прошелестела Серебряная, сворачиваясь калачиком. Басманов вышел из шатра, аккуратно заправил за собой входную полу. Годунов, естественно, мать его растак, уже вертелся рядом. — Спасибо, что всё-таки согласился… Фёдор отмахнулся. — Хватит. Согласился и согласился. Рассусоливать об этом полгода я точно не хочу. Ты мне лучше другое скажи, Борис Фёдорович. Я чай не дурак, знаю, что задачи у нас тобой совершенно разные. Тебе — государственные дела в порядке держать, мне — о царском удовольствии беспокоиться. Поэтому ты придумал, как девчонку из Рязани увезти, а я знаю, что ночи нынче ледяные и её вторым одеялом укрыть надо, чтоб не замёрзла. Но вот как так получилось, что Никита свет Романыч родную дочку в Рязань непойми зачем отправил? Выглядит, так, как будто сослал с глаз долой. А если так избавиться хотел, что ж замуж не выдал или не просватал хотя бы? Борис тяжко вздохнул. — Долгий это сказ, Федя. Долгий и не очень-то красивый. Я тебе сейчас так скажу… Правильно ты заметил, что разные мы все. И все не без греха. Я могу с послами напутать чего, ты — вино пролить. А Никита — князь… у него этих грехов да ошибок не счесть. Не всегда судил милосердно, не всегда решения правильные на поле боя принимал. Да вот только если ты у него самого спросишь, он тебе ответит, что главная ошибка в его жизни вон, в шатре твоём дрыхнет. Федька аж головой помотал, не понимая толком. — Дочка-то она родная, Федь. Да вот только не любимая никогда.

***

Княжна была хороша в седле. Конька своего серого не загоняла, за поводья не дергала, управлялась с ним так легко и просто, словно понимала, как человека. В общей коннице её тонкая фигурка терялась, тем более в хвосте, куда Фёдор сослал её вместе с Годуновым. За весь день Басманов и не подумал о девчонке лишний раз, только к вечеру, когда уже на ночь лагерь собирались ставить. Спохватился, едва не дернулся с седла её снимать, да вовремя себя окоротил. Нельзя ж к ней такое внимание привлекать. Об том и договаривались же. Да и вообще откуда в нём это?! Матушкин завет быть всегда сильным да храбрым, слабым плечо подставлять да защищать их от дурного? А с княжной-то что дурного может случиться? Днём с ней — дядя Борис, ночью он сам присматривает в шатре. Одета, накормлена. После вчерашнего непонятного разговора с Годуновым где-то вглуби родилась мысль, что дурное с Серебряной-то уже случилось, причем так давно и внезапно, что и на подмогу-то никто не подоспел… — Ну ты как, княжна? — спросил у неё перед сном. — В порядке, Фёдор Алексеевич. Басманов отметил, что держалась Забава действительно неплохо, коленки у неё не дрожали и не подкашивались, затекшие плечи она не растирала, а значит, правда, что была к езде привычна. — Послезавтра утром уж в Слободе будем. Не боишься? — Чего мне там бояться, Фёдор Алексеевич? Государь не обидит, знаю. Много ж ты знаешь для своих лет, княжна. Федька не заметил, как в сон провалился, зато проснулся от какого-то жалобного не то скуления, не то плача. Честно говоря, он и звуки-то эти не очень различал меж собой. Забава сидела на своём месте, и лицо её белело в сумраке ночи. — Княжна, ты чего? — Волки воют… Страшно. Ну да, много волков в знаменитых лесах Владимирских. — А ты что ж, никогда раньше воя не слышала? — Нет… Только в сказках… — Ох, Забава Никитична… — едва в голос не засмеялся. — Да не подойдут они ведь. У нас и костры, и дозор всегда выставлен. Так пущай себе воют. — Точно не подойдут? А вдруг как напрыгнут да сожрут? — Тебя — одним махом, точно. Спи дальше и мне не мешай! Сказано ж — не тронут. А будешь елозить — тебя в дозор отправлю! Девчонка снова улеглась, обняв себя руками. Федьке отчего-то стало как-то не по себе: мог бы, наверное, и приголубить девочку, не грубить так, не запугивать ещё больше. Присел с ней рядышком. — Ты прости меня, Забава Никитична. Что вчера с тобой так. Я это не со зла… не со зла на тебя. Знал бы что ты девка — ни за что б так не замахнулся. Да и волки… Правда не подойдут. Ничего с тобой не случится. Я по привычке на всех огрызаюсь. Ты не серчай, ладно? — Я не сержусь, Фёдор Алексеевич. Не за что мне тебя прощать. Я просто… Первый раз вот так — одна… Всё в новинку да в диковинку. Басманов накрыл её плечи тяжёлой овчинкой, до самых ушек натянул ткань. — Постарайся заснуть, княжна. Завтра трудный путь.

***

Через день пути да ещё одну ночь опричники издали услыхали звон слободских колоколов, встречающих их дома. Заждалась Александровка своих кромешников. Заждался и государь.