***
— Что, Федюша, как тебе княжна Серебряная? Весь радостный пыл от встречи с царём стремительно прошёл. Неужели государь его для этого вызвал?! — Обычная девушка, царь-батюшка. Хорошая, обходительная, скромная, но обычная. Грозный рассмеялся. — Ничего-то ты, Федька, в бабах не смыслишь! Где ж она обычная! Ты погляди, до чего ладная дочка у Микиты. Что ж они в девках-то её держат до сих пор? Ну, это мы скоро исправим. Сам сосватаю за какого-нибудь опричника. — Да там не за какого-нибудь, государь… — вдруг выпалил Басманов, сам удивившись, откуда это в нём. — Присмотреться бы, понять, кто ей нравится… Княжна… добрая очень и мягкая. А вдруг бить её станет муж или обижать? — Тоже верно… Добро, что за неё вступаешься. Чего это ты, кстати? — Сам знаешь, Иван Васильевич, как меня не любят. Каждый чуть ли не своим долгом считает пнуть, не в глаза, так за глаза. А Забава Никитична — ни разу. Она и сплетен как будто не слышит, да и ко всем вообще добра… — Её-то не обижают? — Да Скуратов что-то цепляться стал… Договорится он, конечно… не у меня, так у Годунова, не у Годунова, так у самой княжны. — Малюта?! — Да ты что, он поди и не видел княжну ни разу. Максим. Он не то, что его батюшка да дядья. Знаешь ведь, любит он докопаться… У него и опричнина твоя — не по Евангелию, и девка должна ходить токмо в сарафане да глазками в пол. А Забава Никитична и в трапезной рядом с Борисом Фёдоровичем сидит, и одежды наши носит, и за себя постоять, пожалуй, сумеет. — Слу-у-ушай, Федька, — вдруг хитро заблестели очи царские, — а может, мы тебя на ней и женим? — Мне-то это зачем, царь-батюшка? — усмехнулся Фёдор. — Я тебе и холостым ещё пригожусь. — Пригодишься, сокол мой, ох, как пригодишься. Ну, ближе подойди, дай поцеловать себя. Скучал я за тобой, Федюша, ох, скучал…***
К обеду должны были прибыть послы-немчины, а Забава уже с ног сбилась. Именно ей Годунов поручил проследить за тем, чтоб на мужской, посольской половине половики были расстелены, крыльцо чисто выметено, да ставни приветливо распахнуты. Фёдор в новой, тёмно-синей ферязи (чтоб всем было видно, кто тут всем кравчим — Кравчий) наблюдал за тем, как княжна снуёт туда-сюда по двору. Тут у девушки случайно подвернулась нога, и Забава Никитична непременно б шлёпнулась на траву, да её заботливо придержала рука Скуратова-младшего. — Благодарствую, Максим Григорьевич, — расплылась в своей обычной улыбке девчонка, правда, сейчас она была несколько неловкой. Но юноша не спешил её отпускать. Бывшие во дворе опричники с интересом затаили дыхание. Басманов сделал несколько шагов вперёд, но пока вмешиваться не стал. — Любо посмотреть на тебя, княжна Серебряная, когда ты тут в летнике своём крутишься да бабские дела правишь. А не когда ведёшь себя, как девка распутная в мужском-то платье! — прорычал Максим, сильнее сжимая тонкую руку. — Неправильно это. Нельзя так, что б девка скакала и там, и тут, бёдрами вертела пред царёвыми очами, а через час уж стыдливо кокошник поправляла. Кровь отлила от лица Забавы, а по бледной шее наоборот поползли красные пятна. Она нервно вздохнула и поглядела на Скуратова исподлобья, а затем произнесла, стараясь, чтобы голос её не сорвался. — Со мной-то всё ясно, Максим Григорьевич. Я — бесовская, я — распутная. Пусть так. Ты-то откуда знаешь, как девки гулящие выглядят, коли такой праведный? Басманов сделал то спасительно-единственное, что только мог. Расхохотался, задрав голову, так, что не подхватить его смех было невозможно. Максим отшатнулся от княжны, как от заразной, а Фёдор наоборот накрыл ладонью её плечико, поддерживая. — Умыла тебя княжна, Максим? Так-то. В глазах Скуратова отчётливо читалось «ну погоди», но сделать он уже ничего мог.***
Ох, и богатый пир устроил Иван Васильевич! Пять лебедей в перьях на столы поставили, двух осетров маринованных, а уж мелкой закуски — грибов, блинов, икры, оленины и вовсе было не счесть. Федька только успевал разливать по чашам мёд да вино фряжское. — Ну как, Фриц Фридрихович, устроились твои люди в слободе? — спросил царь главного из послов. -Харашо устроиться, великой касутарь! Слафные бани у тебя, и люти тобрые! Харашо! Басманов чувствовал себя довольным сытым котом. Пир в разгаре, он на своём месте, царь его по-прежнему любит, татар разбили, отец здоров, чего ж не быть довольным. Федька сидел по левую руку от государя, ближайшее правое место было отдано сегодня послу, следующим на правой же стороне сидел Годунов с Забавой, естественно, уже одетой так, что ничто не выдавало в ней девушку. Юноша заметил, как вдруг побелело девичье лицо, а губы сложились в такое уже привычное «Фёдор Алексеевич». Метнулся к ней, захватив кувшин с медовухой. Государь вообще-то запретил княжне наливать, но от половины чаши с ней ничего не сделается, разве только цвет лица вернётся, да повеселеет девчонка. Он уже наклонил, было кувшин, но Забава остановила его руку. — Фёдор Алексеевич! — быстрым шёпотом заговорила она. — Предупреди государя, врёт ему посол, ни в какой бане он не был! А кто в мелочи такой врёт, тот и на большое зло способен. — Ты хоть понимаешь, о чём говоришь?! — рыкнул Фёдор, всё-таки наливая мёд в её чашу, чтобы как-то оправдать своё нахождение рядом с княжной. — От посла мылом репейным несёт, а в слободе нет такого, — пролепетала Забава. — Мало ли что тебе мерещится. Из-за твоей бабьей дури нас всех на кол посадят. — Фёдор Алексеевич, я тебя очень прошу. Кравчий отмахнулся от княжны, вернулся на свое место. Всё хорошее настроение прошло, теперь мысли стали рваными, тревожными. А ну, как права девчонка? Немчины давно ищут любви государевой, всё хотят на земле нашей своих пивоварен понастроить! Иван Васильевич махнул рукой, подзывая Федьку. Подошёл с готовностью, стал вином наполнять чашу царскую. А сам тихо заговорил, пытаясь придать себе вид лукавый и что-то ведающий. — Брешет тебе посол, государь. От него ж репейным мылом пахнет, а у нас нет такого во всем Александрове. Подлизывается, стало быть, немчин. Грозный сверкнул очами, но ни слова не сказал, только жестом отослал от себя. Басманов и не знал, чего теперь ожидать. Злость на девчонку всё нарастала — это ж надо так всю малину спортить трёпом своим!***
Вечером царь позвал, к счастью, не на плаху, а к себе. Иван Васильевич довольно оглаживал бороду и вообще выглядел расслабленным и спокойным, что придало Федьке немного веры в себя. — Ну, сказывай, Федюша, это ж какая баба тебя надоумила насчет мыла-то? — Иван Васильевич… — Да я знаю, что не сам ты это ляпнул! А вот кто тебе сказал? Это только бабы умеют так внимание на запахи, цвета да манеру голоса внимание обращать да примечать всё. Ну, кто? — Забава Никитична… — с тяжёлым сердцем ответил Басманов. — На-аа-до же… А ведь дитё-дитём, а ишь ты! Права ведь оказалась дочка Никитина — немчин мне всё лебезил-лебезил, а сам разговор клонил к тому, что б я пошлины торговые снизил их купцам, ну какого? Наглец паршивый! — спокойствие государя сменилось гневом. — Вот им, а не низкие пошлины! — Иван Васильевич скрутил две выразительные фиги. — Забаву мне сюда приведи! С ней особая беседа теперь будет! Федьке ничего больше не оставалось, как уйти с поклоном и отправиться в сторону девичьей комнаты. По пути его нагнал Максим Скуратов. — Что, довыкобенивалась княжна, да?! — Не твоё собачье дело, — огрызнулся Басманов. — Ты откуда вообще про это знаешь? — Да государь сейчас так её имя рявкнул, что вся Слобода слышала. Плохо дело, подумал Фёдор. Под горячую руку ведь попадёт девчонка, как бы ей живой вообще остаться… Скуратов так и увязался за ним, вместе стучали в крепкую дубовую дверь. Забава отворила — маленькая, намаявшаяся за сегодня, в светлой рубахе, расшитой маками, явно из рязанского приданного. — Что случилось? — голос её прозвучал нетвёрдо и надтреснуто. — Государь тебя к себе требует, — ответил Басманов, глядя на неё тревожно. — Зачем? — Ругать и казнить будет, — с нехорошей усмешкой произнёс Максим. Фёдор наградил его сильным тычком в бок, но, взгляд Басманова всё равно остался тяжёлым и беспокойным. — Сама знаешь, Забава Никитична, за что. — Знаю, Фёдор Алексеевич… А, может и не казнит? — она нервно улыбнулась, обняв себя руками. Басманов уже отметил, что девушка всегда делала так, когда чувствовала страх и одиночество. — Может и не казнит, — согласился, только чтобы её успокоить. Княжна набросила сверху светло-зелёную ферязь, обернула косу вкруг затылка и натянула шапку.***
— Здрав будь, государь Иван Васильевич, — пролепетала Забава, низко кланяясь. — Ты Федьку насчёт посла надоумила? — Я, государь. Так не можно было промолчать… Ты ведь посла про бани не спрашивал, он вообще мог ничего не говорить, но зачем-то соврал тебе. Тот, кто по малости лжёт, ведь и потом может по-настоящему обмануть, предать… Не могла не предупредить тебя, государь, поэтому Фёдора Алексеевича попросила… Каюсь, что виновата, что влезла, куда не просили… — девушка не смела поднять головы, упав на колени. Лицо Иоанна разгладилось. — Доброе дело ты сделала, девонька. Я ведь не железный, мне, как любому из вас, сладко слушать речи такие. А потом выяснилось, что все речи только для того были сказаны, чтоб у меня денег выпросить, — усмехнулся царь. — Если б заранее не знал, что гнилой человек Фриц, я б его голыми руками придушил… А так он только сущность свою подтвердил, я уже и не гневался так, не ждал ничего хорошего. И на тебя, Забава, не гневаюсь, — он ласково коснулся пальцами её щеки, и княжна, правильно толкуя его волю, поднялась на ноги. — Проси у меня, чего пожелаешь, — улыбнулся Иван Васильевич, видя, как в глазах девушки страх сменяется удивлением, а затем чистой радостью и смущением. Давно он не видел такого ясного взгляда, давно не слышал речей честных… Посчитай, с тех пор, как Настенька… — Царь-батюшка, я… езду верховую больно люблю… Ты бы дозволил мне как-нибудь поехать да покататься… Государь придержал её за подбородок, заставляя смотреть себе прямо в глаза. — Правильно делаешь, девонька, что за себя просишь. Не дай Бог, ты бы сейчас за батюшку своего просить начала али для Бориса чего — на месте прибил бы. А тебе — почему бы и не дозволить покататься?