***
Никите казалось, что он выпил столько, что должен был собственное имя забыть. Со двора Вяземских его едва ли не выносили. Как потом на коня влезал да ехал — напрочь не помнил. Было далеко за полночь, только звёзды сияли в низком летнем небе. Не мог знать молодой князь Серебряный, что эта ночь его жизнь с ног на голову перевернёт… Да и если б знал… Тяжело ввалился на собственный двор. Почти все уже спали, только конюх помог князю слезть, забрал лошадь в стойло, да юная ключница матери вышла на крыльцо. Было ей всего шестнадцать, Евдокии так и говорили: куда такой маленькой в ключницы? А княгиня посмеивалась: маленькая, да шустрая, рабыня, да смышлёная. Как её там… Апраксия… Вот ведь имя придумали… что у литовской княжны из старой былины. Не в версту такое ключнице, ой, не в версту… А там сейчас Вяземский небось с Еленой милуется на простынях-то шелковых… С его Еленой. Прижимает к себе тело белое, подставляется под руки ласковые… Он на этом месте должен быть, он! Губы её сладкие целует, мягкую грудь в ладонях мнёт… Похоть смешалась с лютой злобой. Перед и без того пьяными глазами алая пелена упала. Аж покачнулся. — Плохо тебе, княже? — обеспокоенно окликнула Апраксия. Плохо. Зато сейчас хорошо станет. В несколько широких шагов оказался подле неё, развернул девку лицом к перилам, прогнул в спине, подол задрал… — Батюшка… Никита Романович… Что ж ты… Не нужно… — она пыталась лепетать что-то, наверное, и закричала б, да князь уже зажал ей рот ладонью. Не было у Апраксии ни пышной груди, ни стати, как у дочери воеводской, ни изгибов плавных… Да и Бог с ними… Без плата узорного да под юбкой все девки одинаковы. Какая разница, какую брать… Прямо там, на крыльце, и взял. Вбивался, мучал, брал, пока не насытился. Когда отпустил измотанную девку, та только на ступени и повалилась, а он, перешагнув, отправился спать. Уже потом, отмывая с себя её кровь, что-то там понял, да не стал об том думать долго. Никита бы и вовсе забыл обо всём этом: о дурманной, пьяной ночи, о подвернувшейся девке, о Плещеевой, что так и не стала его… Да у Бога оказались на это свои планы.***
Чуть более месяца минуло — стоял жаркий июль, когда мать зачем-то к себе позвала… Заплаканной Апраксии он не удивился: ключница ведь, всегда при княгине должна быть. Но дело было в другом. — Что ты за князь, Микита?! — напустилась мать. — Уд в штанах удержать не смог?! Серебряный опешил: ладно б сразу на него нажаловались, а сейчас-то какой смысл кулаками махать? — Да кто по молодости девок сенных не щупает. Отец, небось, тоже давал лиху… — Замолчи! Отца он поминать вздумал! Другие, может, и щупают, да знают, как, чтоб девка не понесла! — С чего ты взяла, что от меня? — Прибью паршивца! От кого ж ещё?! — Да мало ли у ней было… — Рот закрой. Сам как будто не видишь: сама ещё ребенок… А ты??! Девку спортил — и в кусты! А я и гляжу: её всю неделю выворачивает наизнанку, как к стенке припёрла, так и узнала, что в тяжести… Я всё ласково спрашиваю: от кого, мол, дитятко… А она как давай рыдать… Так и созналась. Апраксия снова всхлипнула, не поднимая ни на кого глаз, Евдокия Петровна приобняла её за плечи. — Ну всё, всё, девонька, полно. Мы на этой седмице и венчание справим… — Какое венчание? — взвился Никита. — Такое. Это наш ребёнок. И он не будет рождён вне законного брака. Не хотел дитя на стороне — так себя в руках бы держал. А то ты смелый только девок портить. — Не может… не может… княжич Серебряный от рабыни быть рождён… -Князь Владимир Святославич был рождён от рабыни! И это не помешало ему стать великим! Я родила князя Серебряного от прославленного воеводы и что?! Он вырос и теперь только и думает, как удрать и ничего не делать??! Не будет так, Никита. Пока я жива, так не будет. Ты женишься на Апраксии, назовешь её своей княгиней. К будущей весне у вас родится дитя. И будет у нас семья — полная чаша. И я не спрашиваю, чего ты хочешь, а говорю, что ты будешь делать.***
Такой невестке Евдокия была откровенно рада: простая, работящая, сама здоровая и детишек таких же нарожает, дай Бог не одного. В её глазах Апраксия была куда лучше некоторых боярских дочерей. И уж точно лучше Елены Плещеевой. Венчание было справлено, Вяземские были приглашены нарочно: посмотрите, мол, и у нас не хуже вас всё вышло. Никита не желал даже смотреть в сторону жены. Как ни повернет голову, так и натыкался на её взгляд: нежный, преданный, умоляющий… Она и рада была бы простить, полюбить, да князь не давал и шанса, слова доброго не говорил. А как самой подступиться не знала. Зелёные искры только мерцали в синих омутах. Боярин Морозов успокаивал, сочувствовал, говорил: ну пускай она сначала родит. Маленькая ведь совсем, а дитя ещё доносить надобно. А коли доносит — так ведь не так плохо сына заиметь. Дети быстро растут, вот увидишь, Никита. Серебряный смотрел на спящую рядом Апраксию и постепенно смирялся с мыслью, что бывшая ключница теперь его жена. Сын и вправду неплохо. Дети быстро растут… Он будет ещё молодой, сын рядом: в три года на коня сажать положено, к семи — первый меч в руку вкладывать… Будут ездить на охоту, на рыбалку, на рать с басурманами… Хорошо, когда будет сын… А там… Может, поладят с женой, да и ещё одного народят… Скучно ведь станет княжичу без брата. Ледяной февраль разбил все мечты молодого князя. Апраксия заболела, кашляла так тяжело, что казалось родит прямо в следующем приступе. Не помогали ни лекари, ни отвары. Никиты в то время не было дома: он дела правил в Ивангороде вместе с молодым царём да Андреем Курбским. По возвращении его ждали одна худая весть, одна добрая. Хотя сам князь считал обе вести худыми. Апраксия не пережила родов: как хлынула кровь, так и остановить не смогли, измученная болезнью княгиня не справилась и отошла ко Господу. А вот ребенка, несмотря на пуповину, успевшую обернуться вокруг тонкой шейки, спасли. Родилась девочка. Слабенькая, совсем крохотная, но живая девочка. — Что, Никита Романович, пресёкся род твой? — буркнул тогда Морозов. — Дочка замуж выйдет да таких же щенков безродных, как она сама, нарожает. Рабскую кровь ничем не перебьёшь. — А что ж делать? — Жениться тебе надо снова. Будут у тебя сыновья, продолжат ветвь Серебряных по славной дороге. А девчонку в монастырь отдать, чтоб не наплодила таких же, побочных… Да и ты сможешь забыть всю эту историю. Оступился, Никита Романович, ну, с кем не бывает. Видишь, как вышло оно всё: не надо ни жену постылую терпеть, ни перед людьми позориться. — Жениться? — мать поджала губы. — Ради Бога. Только на той, кто твою дочку как родную примет да в ласке воспитает. И не смотри на меня так: от себя не дам никуда увезти! Она наша кровь, наша порода. А что от девки простой — так ведь здоровее будет да посмышленей тех, кто с золотой ложкой во рту. Окрестить дитё надо бы. Уж и похороны прошли с поминками, и девять дней… Как дочь-то назовёшь, Никита? Может Ярославой? Или Оленькой? Княжна ведь у тебя будет расти. Подходящее имя нужно. — Забавой окрестим. Княжна она только наполовину. Как с матерью её позабавился, так и… Пусть своё место помнит. — Ты в уме ли?! — Ещё хоть слово поперёк — окрещу Еленой! — Серебряный ударил по столу. — Я здесь хозяин!***
Так и не женился больше. Не хотелось выбирать, стараться, перед матерью лебезить. Проще уж так. Мать не вечная, а там и Забаву никто не помешает в монастырь отвезти. Тогда уж и женится. Тогда уж и заживёт. Дочка росла болезненной. То ноги промочит, то с осипшим горлом мается… Евдокия Петровна сама выхаживала травками, вареньицем, мёдом пахучим… Забаве, конечно, правду никто не рассказывал. Бабушка и скормила ей какую-то сказку о любви князя к простой девушке, а ребёнок и рад поверить. К десяти годам девочка окрепла, осмелела. На него стала похожа. Те же светлые волосы пушистые, как у лисёнка, тот же волевой подбородок, те же движения руками. Только вот глаза материнские. И выражение в них — что у собаки, которая готова и на пузе ползать, только чтоб погладили. И это выводило по-страшному. Никаких сил смотреть на это не было. Кричал. По столу опять хлопал. — Ты дочка княжеская или кто?! Всю жизнь так стелиться под всех будешь?! Глаза вечно в пол, плечи ссутулены! — Как прикажешь, батюшка, так и буду… — Что ты блеешь?! Спину расправь, прекрати меня позорить! Когда началась война с Ливонией, Забаве было только восемь. Серебряный так и ездил между Москвой и Ивангородом на протяжении почти четырех лет, когда Иван Васильевич приказал ему в Литву ехать. Послом. Там о мире договариваться. Никита сообразил, что пока его дома не будет, княгиня шустро Забаву, уже почти двенадцатилетнюю, сосватает. А там… А тогда… Привязаться к дочери так и не сумел. Как тут привяжешься, когда она — живое напоминание о позоре, о неудаче, об отвергнутости? Выбери Елена его — и не было б ничего этого. Отправил в Рязань. Были у него там небольшие угодья, за службу полученные. Как раз по соседству с землёй воеводы Алексея Плещеева, не то двоюродным, не то троюродным дядькой Елены. И уехал в Литву. Да вот только не знал, что на долгих пять лет.***
Учудила дочка. Сам виноват — доорался. Вот она, выросла, теперь по-своему всё делает. Не спрашивая, не угождая отцу. И спину не сутулит. Много ему про опричников успел порассказать Дружина, многое и своими глазами увидел. И вот на тебе. Дочка там. Единственная. На минуту промелькнула мысль, что уж лучше б была замужем, чем в опричнине. — Дочку больше трогать не смей, — рыкнул Годунов. — Тебе этого так не оставят. — Я лично не оставлю, — добавил старший Басманов. — Ладно ты! — оскалился Серебряный в сторону Бориса. — А тебе-то что до Забавы, Алексей? — А не твоего ума дело.***
За сына любимого было тревожно. Знал Алексей Данилович и что в царской опочивальне делается, и как царёвыми кравчими в шестнадцать-то лет становятся. Не мог не знать. И придумать, как Федю вырвать из этого, уберечь, тоже не мог. Уже не сберёг ведь. Зимой ещё подумалось, что свадьба была бы выходом. Иван Васильевич должен понимать: одно дело со вчерашним рындой… резвиться, другое — с молодцем женатым. Обмолвился, что, мол, пора бы Федюшу женить, а царь, бывший в ту пору чем-то довольный, на радостях-то и пообещал выдать за него Варю Сицкую, одну из многочисленных племянниц царицы Анастасии. Да вот только дальше обещания дело никуда не пошло. Басманов не наглел, не напоминал, не злил царя. Только больше тревожился. Царёва племянница — это, конечно, хорошо, но… А ну, как нашепчут ей что люди добрые — и не пойдет она за Федю. А то и сам царь нашепчет и прикажет женой быть токмо на словах, ну, чтоб перед людьми стыдно не было. А по ночам продолжится грех содомский… И тут, словно из сказки, возникла царь-девица… Забава Серебряная. И государю по сердцу пришлась, и Феденьке… А главное: вот она, здесь, рядом, хоть завтра сватайся. И что жена из неё выйдет любящая да верная, сомнений нет никаких. Как она тогда сына прямо с плахи вытащила — одному Богу известно. Хорошая девушка, красивая, умная. По родовитости Захарьиным уступит, конечно, ну так не всем же царицами быть. А Плещеевы-Басмановы и Оболенские-Серебряные всегда на примерно одном положении были на дворе государевом. Да и будь она менее знатного рода: пусть. Знатностью поделиться не жалко. Лишь бы сына любила.