***
Забава проспала почти до следующей вечерней зари. В горнице она была одна. Шум и звон в голове прекратились, осталась только тяжесть, какая бывает, если спишь слишком долго. Тянуло наружу, подышать свежим воздухом, но княжна боялась вставать. Неизвестно, не кончится ли это головокружением… Девушка осторожно спустила ноги на мягкий ковёр, но никак не решалась обуться: стоило только наклонить голову, как в висках начинало тревожно стучать. Дверь резко отворилась, и Забава не сразу поняла, от чего, а потом увидела: Фёдор, в обычных чёрных одеждах опричника, держал в руках поднос, а дверь открывал по-простому, ногой. — Проснулась, княжна? — искренне улыбнулся юноша. — Ага. — Смотри, что у меня для тебя есть! Миска наваристых щей, ромашковой настойки с листиками мяты и даже краюха свежего хлеба не так восхитили девушку, как горстка самой-самой ранней малины. — Фёдор Алексеевич! Сине-зелёные глаза смотрели на него с обожанием, с настоящим восхищением. Растрёпанная, тёплая ото сна, родная-родная девочка… Он накормил её, помог набросить ферязь поверх рубахи и надеть сапожки. Был допущен и до высшей награды — расчесать её шелковистые волосы и переплести косу. Княжна смущалась, но до того мило, что хотелось делать для неё всё на свете. Ведь нет такого, чего он не умеет. — Я бы прогулялась, Фёдор Алексеевич, — мягко попросила Забава. — Можно? — Отчего ж нет? Идём, — он бережно подхватил её под руку, не давая оступиться.***
На внутренний двор опускался тёплый летний вечер: вдалеке, за рекой, полыхала догорающая заря. Казалось, что дворовые люди расходятся по делам после какого-то… собрания? — Поднялась уже, Забава Никитична? — окликнул её князь Вяземский. Девушка приветливо улыбнулась. — Как ты? Всего ли хватает? — участливо спросит келарь слободского ордена. — Хочешь, я скажу Елене, она к тебе пару девок приставит? А то случилось что — и кричать-то некому. — Я… Получше, Афанасий Иванович. А… Неудобно, наверное, Елену Дмитриевну просить будет… — Неудобно, княжна, на руках ходить. А это — удобно, — настоял князь. — Не уследили мы за тобой. Не уберегли, — мужчина покачал головой. Забаве очень не хотелось заново переживать вчерашние события: от этого сдавливало грудь и знобило. Поэтому она спросила: — А батюшка где? И Борис Фёдорович? — С государем. По Литве надо дела решать. Ходят слухи, что теперь они к нам с посольством явятся. На Москву. Надо думы думать, что с ними дальше делать. Вот государь и думает. С Годуновым, естественно, с Никитой, он же у нас по Литве… Главный… Там и твой батька, — подмигнул Федьке Вяземский. — И Малюта. — А… Максим? — уточнила княжна, похолодев. Чувство незащищённости больно укололо: неужели Максим сейчас так же ходит по двору и может снова причинить ей вред? Страх, унятый вчера в крепких руках Фёдора, вернулся. — Так казнили его. После заутрени сегодня. — А… как его…? — Раздели, привязали к лошади, да и пустили ту в галоп, — неожиданно ледяным тоном произнёс Басманов. — А вслед — собак. Чтоб нечего хоронить было. Негоже таких уродов по-православному отпевать, — юноша положил ладонь на девичье плечо, крепко сжал. Серебряная почувствовала странный покой. Должна бы ужаснуться, изумиться, да хотя бы ахнуть… Но не тянуло даже перекреститься. Всё внутреннее напряжение вдруг испарилось, по телу тёплыми волнами разлилось умиротворение. Скуратова-младшего больше нет. Больше никто не подкараулит, не будет насмехаться, хищно ухмыляться в трапезной. Никто не будет бить, хватать, увозить в лес… — Своди её к реке, пусть проветрится, — сказал Афоня. — Сам знаю, — усмехнулся Федька. — Можешь не советовать. Я и в науке кравчего сам разобрался, и… — Да будь ты хоть трижды кравчий, ключи от погребов-то у меня, — рассмеялся Вяземский.***
Мысль, впервые возникшая в Рязани, теперь пульсировала сильнее. Княжна была во сто крат красивее тщеславного кравчего. Только сейчас это вовсе не вызывало в нём раздражения. Наоборот, хотелось снова и снова любоваться нежным лицом, точёной фигуркой, улавливать малейшие движения бровей и взмахи ресниц. А ещё оказалось, что красивее всего он в её глазах. Они сидели у реки, где царила тишина и покой, плеск воды успокаивал и даже баюкал. — Фёдор Алексеевич, я… — замялась Забава, не зная, что говорить и какими словами выразить свои чувства. — Я из терема тогда выбежала… От дяди Бориса… Я всё поняла. Я… Я не хотела тебя оттолкнуть, просто запуталась… И тогда хотела увидеться с тобой, сказать, что я всё равно… Всё равно буду с тобой, если… И я боялась, что так и не успею, не сумею тебе этого сказать. — Я знаю, Забава, — кравчий сжал её руку в своей, сжал надёжно и крепко. — Ты такая одна. Мне краше тебя нигде не найти. И добрее, и ласковей… — А если б… Если б случилось вчера что… дурное… — тихо произнесла девушка. — Ты бы не… Не отказался бы от меня? — Да как же я от тебя откажусь, княжна?! — он притянул её ближе, так, что Забава свернулась тёплым калачиком на его груди. — Моя ты хорошая… Золотая девочка. Он ласково коснулся губами её макушки, уткнулся носом в медовые волосы. Девушка льнула к нему, искренне, по-настоящему, отдавая всё, что только имела. Это и пьянило сильнее любого вина фряжского.