Княжеская забава

— Позови меня царь к себе, я не стану молчать, только он не позовет меня. Не нужен ему больше Дружина Морозов! — только что не причитал боярин. Никита Романович был рад увидеть старого друга семьи, да вот только разговоры были что-то совсем нерадостные. Морозов, узнав о том, что государь намерен продолжать войну, всполошился, на лбу мужчины выступил пот. — А всё эти! Звери его цепные! Посмотри, кем окружил он себя! Наши отцы и в холопы таких не взяли б! Нашёптывают царю, крови жаждут, а он и рад слушать! Сколько людей полегло, сколько ещё поляжет, а ему хоть бы хны! И чего толку запад грызть?! На юг надо, на юг, собаку крымского хана прищучить! Давно уж пора, а царь всё медлит, мол, не сдюжим… Войска вернуть бы из Ливонии — вмиг бы Крым наш стал. Серебряный помолчал, не решаясь вслух осудить Грозного: у любых стен нынче есть уши. — А что ж с царскими ближниками? — Про Скуратовых никто слова доброго не скажет. Чёрт знает, откуда они вылезли и чем это всё для нас кончится. Князья Телятевские не шибко высовываются, по военным поручениям больше ездят, земли в пользу опричников оттяпывают. Хворостинины воеводствуют, всё больше на юге, в московской крови не мараются. Но эти-то и не ближники. Васька Грязной — ему б в псари, а не на государев двор, да кто ж нас спросит. Вроде и пьяный вечно шатается, да вот только гнусности творить это ему не мешает. Бориска Годунов, ты и сам знаешь: и отца, и мать продаст, да ещё и детей даст в придачу, лишь бы повыше взобраться, всадит тебе нож в горло, да ещё и поклонится с ухмылочкой своей сволочной. Князь Афанасий Вяземский один там высокого роду. Опозорил он и себя, и нас всех, окаянный пёс, что с опричниками якшается. Ну, и уж, конечно, Басмановы. Отец и сын, уж не знаю, который будет гнуснее. — Отчего ж так? — Сказывают на Москве, мол это Алёшка Басманов государю-то про опричнину и нашептал… Долго нашёптывал, почитай с того, как Курбский убёг. Дошептался… Оно и ясно: Плещеевы — род старый, да не шибко знатный. Никогда б они так не поднялись, ежели б чего особенного не случилось. Случилось. Старый лис Басманов тут уж постарался: всю родню за собой протащил. Особливо сыночка любимого… — с ненавистью добавил Морозов. — Как царёвыми кравчими в 16 лет становятся, знаешь? — Не знаю, — простодушно ответил Никита. — Иные мужи по десять лет в ножках государевых ползают, а и то недостойны оказываются. А этот — взлетел соколом… Дай Бог, чтоб грохнулся поскорее. Занемог наш царь грехом содомским… И то ли сначала занемог, а потом ему Федька подвернулся, то ли… Говорят ведь, что младший Басманов с колдовством рука об руку. — Да ты что, Дружина Андреевич! Разве ж можно такое?! Да про государя??! Мало ли чего бабы на базаре трепят? — А в том — то и дело, Никита, что это не трёп бабский. Все знают. Странно, что тебе в Слободе никто не сказал, там-то это вообще не секрет, мы на Москве делаем вид, что не знаем… Красив лицом молодой Басманов, кто б спорил. По-бабьи красив. Но уж как душой гнусен. Он и предаст, глазом не моргнёт, и отравит. Даром, что кравчий. Князь Серебряный взволнованно запустил руку в светлые волосы, пытаясь привести мысли в порядок. — Ну и чего отродясь не бывало — так это чтоб баба в ближнем круге была. Да про Забаву я, про Забаву, про кого ж ещё! Не смотри так! А то сам не знаешь! — Я видел. Но не понимаю — хоть убей. — А никто не понимает, не переживай. Уж чем она так царя-батюшку подкупила… Ей такое позволено, что более никому не можно. — О чём ты? — Не любит Иван Васильевич печалований… Да вот только уж дошла до Москвы одна слободская история… Как Афонька и Федька с колдуном спутались, а твоя дочка так царю зубы заговорила, что их даже не наказали никак. Может, тоже колдует, а может, Бориска её чему науськал. — И что ж мне теперь с ней делать? — А всё уже. Надо было раньше. Теперь её и из Москвы никуда не отправишь без государева ведома, и замуж за приличного человека не отдашь — все приличные люди в земщине остались. — Кто бы государя войну продолжать отговорил… Забава не сумеет ли?

***

Пока литовские послы не были отправлены восвояси, Никита Серебряный и с ними успел встретиться. Амадей, Вилкас и Хенрик князя тоже ждали на посольском дворе. Знали они его очень хорошо, с ними-то и вёл он дела в эти годы в Литве. — А скажи-ка нам, Никита Романович, — привычно растягивая слова, произнёс Амадей, — что это за краля нам каравай поднесла вчера? — И только ли каравай она подносит, а то, может, и полотенце в бане подаст? — хитро прищурился Хенрик. — В общем, чья такая девчонка? — подытожил Вилкас. — Моя. Дочка, — коротко ответил Никита. Амадей раздосадованно всплестнул руками. — Нехорошо, князь, — ощерился Вилкас. — У тебя в Москве такая красота была, а ты нам ни полсловом не обмолвился? — Сказал бы раньше, мы бы тебе и с королём помогли б… Что сказать научили б… — Да зачем вам… — Мне-то лично незачем, — хмыкнул Амадей. Он был куда старше и опытнее своих товарищей и за девками лет семь уж как прекратил гоняться. — А вот Хенрик со вчерашнего дня только про неё и говорит… Глаза, мол, у ней волшебные. Серебряный скрипнул зубами. Дочери, о которой раньше и вспоминал-то через раз, теперь стало слишком много в его жизни и разговорах. — Отдай за меня дочку, Никита Романович. Была русской княжной — станет литовской. Ничем не обижу ни её, ни тебя, — глаза мужчины блеснули. Князь шумно вздохнул. Казалось бы, чего проще: сплавить девчонку в Литву и дело с концом. Как он и хотел. Да вот только теперь это было не так легко сделать. — Государь дозволения не даст. — А ты разве должен его спрашивать? — Боюсь, что должен… А то, Хенрик, спроси ты сам на вечерней трапезе. Если царь разрешит, то и я девку удерживать не стану.

***

Из посольского зачем-то заехал на Опричный двор. Так-то Никита по приезде в Москву вернулся в родной дом. Забаву вообще-то тоже звал домой, но вмешался Годунов, сказав, что княжна может государю понадобится, нечего её через весь посад дергать туда-сюда. На дворе с ней же и столкнулся. Дочка была в том же белоснежном облачении. Она теребила свой серебряный пояс, играясь с бахромой и кисточкой. То ещё дитя ведь, а туда же… в опричнину, прости Господи. Завидев его, Забава взволновалась, тут же подошла, заговорила негромко: — Батюшка, мне дядя Борис сказал, что ты к боярину Морозову ходил… Не делай так больше! — Яйца курицу учат? Тебя пороть давно надо, да руки не доходят. Девушка заметно стушевалась, но продолжила: — Морозов опальник, каких мало. Сегодня его государь простил, а завтра он опять взбрыкнёт… — Ты как про боярина говоришь? Совсем стыд потеряла? — Батюшка, послушай, умоляю! Если Морозов чего удумает сотворить, а ты с ним будешь… Я тебя вытащить больше не смогу… — Ну, конечно, ты ж только опричников-колдунов вытаскивать умеешь. — Князь Афанасий — хороший человек… — судорожно вздохнула княжна. — И он ни в чём не… — И Федька твой? Тоже хороший? — Фёдор Алексеевич… — А ты знаешь, как он кравчим-то сделался?! — Знаю! — И якшаешься с ним? По углам себя зажимать даёшь содомиту проклятому? — Перестань, ради Бога перестань… Я же хочу как лучше… Никита смолк, хмуро глядя на дочь. — За посла литовского пойдёшь замуж? Лицо Забавы стало одного цвета с её ферязью. — Ты этого не сделаешь… Не отдашь… — она испуганно обернулась, точно искала хоть какую-то поддержку. — Ну ступай, жалуйся. До дяди Бориса сбегай, а то и до царя. Коли из твоих уст про то услышат, им, может, и понравится. Ты, говорят, умеешь сказать по-красивому.

***

Посреди вечерней трапезы княжна вошла в кухню на трясущихся ногах. — Что с тобой, Забава? — тут же подхватил её Фёдор. — Ты со мной обычно в кухне не крутишься, да и не пристало тебе. — Не гони… — с трудом вымолвила девушка. — Да я приду ведь сейчас. Только вот по шее счас как дам больно кое-кому! — окликнул Басманов стольников. — И сразу вернусь. Иль там случилось чего? — Просят послы, чтобы я им чарку поднесла… и один… смотрит так… недобро… — А государь чего ж? — Рукой махнул… Он с их старшим всё разговаривает, на других и не смотрит… Фёдор сгрёб княжну в охапку. — Не пущу. Оказавшись к нему так спасительно-близко, княжна прошептала: — Отец сегодня сказал… За посла отдать замуж хочет… Они с ним об том говорили… А если царь согласится, а если… Я не хочу… не хочу… — Отдаст тебя кто, как же, княжна! Ну я им… Зря что ль кравчим расписан? Ты иди, Забава. Всё хорошо будет. — А чарка?.. — Сам. — Аль не мил тебе больше, царь-батюшка, что вы за вином девицу посылаете? — ухмыльнулся Федька, расставляя кубки. — Это кто ж посылает? — Да вот, гости твои дорогие. Иван Васильевич только засмеялся. — Ну уж нет, мне княжна молодая для других дел нужна. Правда, Забава? — Правда, Иван Васильевич, — тихонько улыбнулась она. Всю ночь литовские послы не могли отойти от нужника, кляня на все лады и князей русских, и их дочек, и царя, а особливо — кравчего окаянного. А наутро уехали восвояси.