***
Годунов перевёл на родственника внимательный взгляд. — Угомонись, Никита. И Морозова своего угомони. — А то что? — А то ты не знаешь, что. Не доводи до беды. Сам ведь увидел: опричнина — любимое детище государево. Он за него кому угодно глотку перегрызёт. И решения опричные считает единственно верными. И не нам его судить. Он помазанник Божий. А с земщиной Иван Васильевич дел больше иметь не желает. Натерпелся от стервятников Шуйских по малолетству — теперь до самой смерти на бояр будет огрызаться. — Но война ведь, Борис… Никому не нужная, долгая, страшная война. — Это тебе она не нужная. И Морозову не нужная, и Мстиславскому, и Воротынскому. И Адашевым была не нужна, и Курбскому. Вот и доигрались. Вы ж не за людей беспокоитесь, княже. А всё побольше земли хотите заграбастать. Пожирнее кусок оттяпать, да чтоб плодородной, да чтоб с крестьянами. Скажешь — не так? Князь Серебряный нахмурился. — Ты не понимаешь, Борис… — Понимаю. И поболее твоего. Продолжения войны боишься? Так тебя туда пока никто не пустит. — Это ещё почему? — Во-первых, ты в Ливонии проманался — мама не горюй. Уж как государь на тебя надеялся… Но — будет об том. Хватит. Ругать тебя смысла нет, советовать что-то — тоже. Ты ж всё равно не слушаешь. — А во-вторых? — А во-вторых, у тебя, Никита Романыч, дело сурьёзное. Тебе осенью дочку единственную замуж выдавать. — Ну и за кого её сосватали, меня не спросив? — А пока ни за кого. — Почему? — Ты и сам убедился: Грозному наша девочка особливо нужна. Не за красивые глаза в опричнину взяли. За боярина её отдать, чтобы он девку в тереме запер хозяйство вести? Это царю неинтересно. Он бы и рад из Забавы царевну сделать: да Феодор мал больно, а Ивашка, дурак, взбеленился, мол, не в версту мне княжна. И тут не в княжне дело. Просто старший царевич, как подрос, всё стал поперёк отцовского слова делать. Из вредности характера. По уму государь хочет Забаву замуж выдать. И девочку не обидеть, и какого верного опричника наградить. Много их у нас, молодых да дерзких. Не всем же вотчины раздавать. Иному можно и красавицу-умницу жену за взятую крепость предложить. А от царских подарков, особенно — таких, дураков нет отказываться. Сами, пока царь добро не даст, к ней свататься тоже не будут. Бог знает, для кого государь такую прелесть припас.***
Разговоры с отцом наедине обычно заканчивались для неё слезами. Оттого согласилась задержаться после обедни Забава с большой неохотой. Летнее солнце ласково заглядывало в глаза, приятно пригревало, но даже это не доставляло радости. В этот дневной час все возвращались к делам и работе, оттого на улице почти не было прохожих. Серебряные остановились напротив Храма Покрова на Рву. — Что опять случилось? — Поговорила б ты с государем, дочка. Забава почувствовала, как от сказанного отцом глаза стремительно расширились, а волосы на макушке зашевелились. — Хватит народу русскому кровь лить на берегах западных. — Так пойди и сам это царю и скажи, — тихо ответила княжна. — Он не послушает. Ни меня, ни бояр. — А я при чём? — А тебя послушает. Девушка решительно покачала головой. — Уж кому-кому, а не мне о войне рассуждать и уж тем более государю что-то советовать. За кого ты меня принимаешь? Есть что умного сказать — там сам говори, батюшка. — Дружина уже договорился! До опалы договорился! — Боярин Морозов? И что же он говорил? — Не сдалась народу русскому Ливония! Нет там для нас ничего и не было никогда. Продолжим воевать — так токмо голод и смерть свою там найдём. — Не сдалась народу или боярам? — осторожно уточнила княжна. За месяцы, проведённые рядом с царём в Слободе, она научилась кое-что понимать. — Не хочешь для отца родного сделать — сделай для России. Забава вздрогнула от резкого тона. — Я супротив государя ни за что в жизни не пойду. — Даже ради своих кромешников не пойдёшь? Она обняла себя за тонкие плечи. Посреди летнего дня девушку вдруг пробрал озноб. — Как бы тебе, батюшка, в опалу не попасть. За такие-то речи. — Против рода идёшь? — Против измены.***
Прохлада Успенского собора успокаивала. Сладковатый запах ладана тут же забился в нос. Расставшись с отцом, Забава и сама толком не поняла, зачем пришла сюда. Богослужение уже прошло, и в храме было чарующе тихо. Княжна сделала несколько шагов и остановилась между столбами с изображениями всех святых мучеников. Воин с копьём да при щите, в алом плаще смотрел на неё с мудростью. Светом сияли глаза его. Она, конечно, видела его. И хорошо знала. — О святый, славный и всехвальный великомучениче Феодоре Стратилате! Молим тя пред иконою твоею святою: моли с нами и о нас… — тихо прошептала девушка. — Ещё же молим тя, святый победоносче Феодоре Стратилате, разруши силы возстающих на ны врагов, видимых и невидимых… Аминь… В непростом решении своём княжна только укрепилась. Теперь дорога была одна — к государю. Рынды пропустили её, стоило только появиться на пороге царских палат. Видимо, Иван Васильевич заранее отдал такой приказ, но Забава не подумала об этом, а расценила происходящее как ещё один знак свыше. Иди, мол. Путь свободен. Государь, перебирающий за столом бумаги, был сосредоточен, но умиротворён. — Царь-батюшка, — в пояс поклонилась девушка. — Здравствуй, Забава Никитична. Случилось чего? Княжна закусила губу, глубоко вздохнула, а затем выдала: — Дружина Андреевич Морозов среди бояр смуту наводит…