***
Годунов хорошо помнил тот день, когда ему впервые дали на руки это дитя. Смышлёного юношу приметила ещё царица-матушка Анастасия, незадолго до своей смерти. Шепнула государю про талантливого Годунова. Стал Борис и в боярские семьи вхож. А уж в доме Серебряных оказался — до смешного — по милости самого Никиты Романыча. Были они ровесниками. Завёз ему Годунов, бывший в ту пору рындой, грамоту от государя, а на улице страшная непогода разыгралась. Сам князь и сказал: мол, пережди, переночуй, Борис, жалко тебя под таким дождём мочить. Он и остался. Разговорился с матерью Никиты, которая, как и Анастасия Романовна, по-настоящему оценила ум юноши. Мельком был познакомлен и с женой князя Апраксией — совсем девочкой на вид, с огромными печальными глазами. С тех пор Евдокия Петровна всегда привечала Годунова у них дома, никогда не отпускала его просто так, без трапезы, ежели он заезжал к ним по государевым делам. А потом умерла любимая царица, дел на дворе стало совсем невпроворот, и он, казалось, целую вечность не был у Серебряных. И гром грянул второй раз, когда Евдокия Петровна сама его пригласила. — Борис Фёдорович… Не откажи в просьбе, дорогой. В родах невестка скончалась. Дитё без матери. Окрестить надобно… Братья двоюродные Никиты, Пётр и Василий — на годовании… Вяземского сын не возьмёт в крестные. Хочет потащить Морозова, но тогда уж я сама в гроб лягу. Вот тогда-то Годунов и узнал всю правду о женитьбе Серебряного. Тогда-то ему на руки и передали свёрток с младенцем. — Лоб Никитин. А глаза материнские, да? — улыбнулся он ребёнку. — Ну здравствуй, княжна. Детей Борис любил искренне. Им с дядькой Димитрием уже было понятно, что поднимать сестру Иринку не кому-то, а им. А где одну девчонку поднимут, неужели вторую не возьмут? К ребёнку Борис привязался совершенно. Наезжал к Серебряным постоянно, никогда не забывал крестницы. С ним пошла, с ним начала говорить. Грамоте он учил: подвернулись под руку худо написанные грамоты для послов, которые так и так переправлять было нужно. Знал бы тогда, сейчас бы так не усмехался. Пытался и с князем отношения выстроить сызнова, и объяснить ему что-то, да всё без толку… — Я возьму Забаву на ярмарку? Обещал дитю. — Обещал — бери. — А может, сам сводишь, Никита Романыч? Ты же отец, ты… — Я помню! — Орать-то зачем? Ты пойми: она не всегда ведь маленькой будет. Подрастает, спрашивать станет… — Я ей спрошу! Спорить было бесполезно. Девочка росла смышлёной, красивой, Годунов истово молился за её счастье. — Лоб-то Никитин, да? — Не дай Бог мне ещё одного такого упрямого ребёнка, каким этот был! — всплёскивала руками княгиня. — Может, и не упрямая… Но вот упёртая, стойкая… — А глаза материнские. — Сколько ещё княжичей с ума сведёт, правда? — Правда. И в Рязани старался присмотреть, как сумел, и людей приставить, и так всё обставить, чтоб девочка не знала нужды и горести. И вот теперь — замуж её выдавать. Совсем взрослая стала, получается… А он, кажется, и не заметил…***
Александрова Слобода гудела радостным возбуждением. Августовский полдень блестел в речных водах, низкое небо было без единого облачка. Знали все: царёв кравчий Федька Басманов до княжны Серебряной свататься идёт. Весёлой гурьбой подкатили к терему: били в бубны, на ходу играли на балалайках. На крыльце терема важно стоял Годунов. — Здрав будь, Борис Фёдорович! — огладил бороду воевода Басманов. — И ты будь здрав, Алексей Данилович! — Слыхали мы, ездил ты по рязанским украинам да привёз товар красный. — Ездил, было дело. — Дак вот у нас на твой товар есть купец: лицом пригож, умом сметлив да при должности государевой. Федька ни на одном пиру так не волновался, как сегодня. Старался терпеть, лишний раз не одёргивать кафтан, шитый золотом, не поправлять волосы, серёжку и то б вынул — да за то уже царь-батюшка укокошил бы. — Ну ежели при должности, — рассмеялся Годунов. — Забава, свет мой, тебя спрашивают! Она вышла на крыльцо, надеясь, что никому не видно, как она вытирает взмокшие ладони о подол рубахи. Кипельно-белая, с красными строчками по вороту, подолу и рукавами, указывающими на положение княжеской дочери, рубаха только подчёркивала нежную стать. Через несколько дней на венчание она будет вся в красном: уже видела и даже трогала великолепную, чарующую душу ткань, из которой в самый быстрый срок пошьют для неё платье. — Тут вот Фёдор, сын славного воеводы Басманова, в жёны тебя просит, — с усмешкой проговорил Борис. — Пойдёшь за него? Забава встретилась с кравчим глазами. Они оба понимали: то не для них зрелище, для народа. А они и так всё знают. — Пойду! — голос княжны впервые за несколько дней прозвучал звонко и весело.***
— Матушке бы с братом написать, да? Успеть бы… — задумчиво произнес сын. — Матушке сюда точно приезжать не нужно, — твердо, но спокойно отрезал Алексей Данилович. Федька с удивлением уставился на отца. — Как же это? Свадьба ведь… Там же и обряды нужные, да и матушка нас сама съест, коли узнает, что без неё меня женили. А ведь узнает! — Федя, — мягко произнёс воевода. — Ты сам скоро станешь мужем. И должен понять, что твоя святая служба — оберегать жену и детей. И не всегда «оберегать» значит «хвататься за меч и крушить басурман». Иногда это означает, что не нужно тревожить жену лишними волнениями, чтобы она могла и дальше спать спокойно. Помолчал, собираясь с мыслями. — Ты же понимаешь… Что матушка услышит в первую очередь, едва прибудет в Слободу. Надо ей это слышать, ты как считаешь? — А может не… — Без «может». Сам посмотри: как мало народу знало правду про Морозова… А девочку всё одно не сберегли… Это на сына подействовало лучше всех мягких уговоров, хоть и знал Алексей, что бьёт его этим ниже пояса. Федька сразу же посуровел, скрипнул зубами. — В этом нет твоей вины, сынок. Ни в чём. Но не след матушке всё это знать. — Не след, — кивнул отцу. — А как же обряды справим? — Ну, мало ли баб в Слободе… Дорогую, разлюбезную родственницу Елену Дмитриевну попросим, в конце концов… Басманов-старший не всё, что думал, сыну сказал. Было и ещё одно… Славный воин Басманов совершенно не представлял, как будет смотреть в глаза жене и видеть там явный укор: не сберёг. Сыновей он любил одинаково сильно. Однако, соображал: дети у него поздние, дай Бог, старшего самому поднять. Саблю держать научить, в седло посадить, с собой в поход взять, чтоб при нём сынок был. Не при дядьке, не при чужом воеводе, а при отце. Отец ведь и пожурит, и подучит, и подскажет, и подсобит. Как жеж не научить, не подсобить, коли это твоя кровь родная? Потому с ранних лет Федьку таскал с собой. Жена выла белугой, куда, мол, ребёнка в походы берёшь, обезумел ты, Алексей Данилович, раньше срока из ума выжил. Но Басманов делал по-своему. Он при дядьках вырос, отца в жизни в глаза не видел, не застал… Некому было помочь, везде пробивался сам… Не такой судьбы он хотел своим детям. Хотя бы для старшего. Петька был тремя годами моложе Фёдора, через год ему положено было начинать службу. Алексей Данилович уже предвидел очередные бабьи слёзы и жалобы, но не отступится, сделает по-своему, и Петьку в Слободу к себе заберёт. Хотя толку от сидения в Слободе? К Охлябининым бы младшего пристроить, али к Очиным… Понимал, что воеводой Басмановым кличут по старой памяти. Скоро уж старший сын, если Бог даст, будет в воеводы поставлен. Последние два года царь опричников при себе держал, и Алексей Данилович сознавал, что в будущие походы его уже не распишут. Басманову шёл пятьдесят третий год, здоровье было совсем уж не то… А боярыня-то как плакала тогда: куда под Полоцк-то сына тащишь, окаянный?! Как знала… В том-то походе царь себе людей верных подбирал… Тогда и Федьку заприметил… Спрашивал ещё, чей, мол, такой шустрый… Сыну и пятнадцати не было ещё… Потом было велено, коли шустрый, скакать в Старицу, о победе докладывать… Хорошее поручение, почётное, Федька страсть, как гордился собой… Кто бы знал, что через год будет Рязань, бегство князя Курбского, отъезд в Слободу, опричнина… А ещё через год — роспись сына в кравчие в шестнадцать-то лет?! Жене, когда наезжал в Елизарово по делам, солгал, что это он сам для сына выхлопотал чин. Не дай Бог такое выхлопотать…***
Сидели вдвоем с Борисом в горнице. С наступлением темноты улёгся весёлый гомон, и можно было обо всём поговорить без суеты. — Ты не переживай, Борис. Мы девчонку в жисть не обидим. Ни я, ни сын, никто из нашего рода. — Знаю, Алексей Данилович. Со спокойной душой крестницу выдаю. — Несмотря на… — Затейник наш государь, сам ведь знаешь. Перебесится, — махнул рукой Годунов. — Ну подумай: за кого ещё мне девочку отдать, как не за твоего Федьку? Кого она знает? Кому она верит? Всегда он за неё вступался, всегда к ней был добр. В самой Рязани ещё. — Я никогда не забуду, что она для меня сделала, — серьёзно произнес Басманов. — И я не про историю с колдуном. — А про что ж тогда? — Забава… Сына мне вернула. Пойми, Борис, сам ведь вырастил, выпестовал… Я знаю, каков мой сын. А в Слободе в него что бес вселился. Всё это жеманство бабское, холодность, высокомерие — это не мой Федя. Я знаю. А с Забавой он опять прежний. Сильный, храбрый, ласковый. — Знаю, Алексей Данилович. Когда Забава с Федькой, я за неё всегда спокоен. Знаю, что не оставит, позаботится. — Любит моего сына княжна. По-настоящему, по правде. Дай Бог нашим детям. — Дай Бог.***
Фёдора окликнул князь Вяземский. — Да подойди ты ближе, не укушу! Басманов приблизился. — Понимаю, что измучили тебя советами, Федя, — вкрадчиво проговорил Афанасий. — Но ещё один дам. Такого тебе ни царь, ни батька не присоветует. Да не закатывай глаза, Господи! И не вздыхай. Забаве сейчас вообще не легче, какими глупостями её сейчас бабы пичкают, страшно представить… Да вот о княжне я и хотел поговорить. — О моей княжне? — изогнул бровь Басманов. — Увез бы ты её куда из Слободы… Прогуляться… — Да я б увёз, ей хорошо бы… Да кто ж её со мной сейчас отпустит, за несколько дней до свадьбы? — Вот поэтому и свози. — Ты в уме, княже? Мне зачем это? Разве ж я ей враг? Или себе? Да и государю обещано… — Федя… Головой подумай: девчонка без матери выросла, бабка померла, вот какие ей сейчас бредни расскажут, она в то и поверит. И после венчания под тобой разве что от страха в обморок грохнется… Фёдор вспыхнул. Он привык к колкостям и пошлостям на свой счёт, но про княжну был не намерен это слушать… — А ты б её свозил куда подальше… За поля, к опушке лесной… Шатёр бы поставил… Чёртову простыню б прихватить не забыл… Не надо так на меня смотреть! Неизвестно, с кого эту простыню после брачной ночи больше спрашивать станут: с тебя или с девчонки! И что на нервах с вами обоими будет! А ты по-хорошему, по-красивому… Ласково, Федя. Вот послушай, как надо… Как не хотелось хорошенько засадить князю, стоило признать: Вяземский прав… А времени до венчания было в обрез.