***
Забаву удивило, что осёдлан был только федькин конь. Но не успела она сделать и пары шагов в сторону стойла со своим сереньким, как была остановлена. — На моём поедем. Ты же знаешь, что он тебя влёгкую выдерживает, снегирёк. — Знаю, но… Басманов бережно подсадил её недослушав. Княжна между хлопотами не успевала переодеваться и была в чёрных штанах и рубахе, даже без ферязи, поэтому ничего не мешало ей удобно устроиться на передней луке седла. Фёдор вскочил позади неё, одна сильная рука сжала узкую талию, вторая — поводья. Забава заметила, как на выезде со двора ей весело подмигнул Афанасий Иванович, но так и не поняла, что нашло на княже Вяземского. Здорово было лететь на быстром коне! На полях уже начиналась страда, и золотым, тяжёлым колосьям недолго оставалось висеть. Низкое летнее небо уже поднималось, словно приглашая их в осень. Но воздух был всё ещё теплым и ласковым, лес продолжал зеленеть по обеим сторонам дороги… Было чувство, что в этом чудесном дне есть только они, а больше никого и ничего, что могло быть помешать и потревожить. Не было в нём ни тревоги, ни страха — только счастье и безмятежность. Девушка, которой планы Басманова и в голову не могли прийти, широко распахнула глаза от изумления, увидев на лесной опушке расставленный, до боли знакомый шатёр. — Фёдор Алексеевич? — Отдохнём вдвоём. Только ты и я. В Слободе вечно дел невпроворот, да и глаз лишних чересчур много. Сил нет никаких. А здесь нам с тобой никто не помешает. Юноша привязал коня к колышку, и тот стал спокойно щипать травку. Кравчий завёл княжну в шатёр. Ей показалось, что места в нём стало как будто бы меньше… Ведь в прошлый раз, когда она ночевала вместе с Басмановым, добрая сажень была между ними… Но в тот раз вообще всё было иначе, и кто бы знал, как оно всё обернётся… — Забава… Девушка обернулась к нему, и в тоже мгновение Фёдор накрыл её губы своими, целуя ласково, но жарко. Как никогда жарко… Воздуха в груди совершенно не хватало, ноги отчего-то подкашивались… Княжна ухватилась за плечи юноши, оказавшись к нему ещё ближе. Он обхватил руками девичий стан, прижал к себе, не намереваясь отпускать её никогда и ни за что. Девушка чуть отстранилась, тяжело дыша облизнула пересохшие враз губы. В глазах кравчего расплескалось небо. Он не дал ей толком отдышаться, припал губами к белой шее, горячие ладони его скользили по её затылку, спине, прожигая даже сквозь ткань. — Фёдор Алексеевич… На мгновение Забава точно очнулась, осознав, что происходит. — Что же мы делаем?.. — вопрос вышел с придыханием. Пересказывать ей слова Вяземского Фёдор не хотел. Лгать — уж тем более. Сказал полуправду: — Не хочу тебя ни с кем делить… Хочу по-настоящему. Без подслушиваний чужих, без грязного хохота, без стуков в дверь, без суеты этой чёртовой… Чтобы ты была только моя. — А что мы… Ну… Кровь ведь… должна быть… Спросят… — она замялась, колдовское очарование поцелуя совсем с неё слетело. Басманов кивнул в сторону, и Забава увидела, что тюфяки аккуратно застелены белой простынёй. Сердце подскочило и забилось где-то в горле, а кровь отлила от красивого лица. Она взглянула на кравчего, нервно сглатывая. — Господи, княжна… — он обнял её, позволив девушке спрятать лицо у себя на груди. — Я дурак. Честное слово, дурак… Про себя он ругался ещё сильнее. С чего он взял, с чего Вяземский взял, что милая, наивная, чистая девочка вот на это пойдёт?! Странно, что она вообще с ним разговаривает, не сбегает, не визжит, осыпая проклятьями, хотя имеет право… В его объятиях наступил привычный, тёплый покой, который обволакивал со всех сторон. И первый испуг сошёл на нет. В самом деле… Фёдор Алексеевич… старше, опытнее её… Может, знает и понимает больше, чем она? И Забава точно верила: не обидит… Отчего бы и… нет?.. Сегодня или завтра — какая разница в конце концов? Она осторожно подняла голову и нежно прижалась губами к шее Басманова. — Княжна… Его кожа здесь была тоньше и мягче, и в одном месте билась жилка… Было так хорошо целовать его и слышать прерывистые выдохи… Позабылось, когда он развязал пояс, стянул через голову рубашку. Федьку не переставали дразнить за то, что борода не растёт. Да зато и на груди его не оказалось мохнатой поросли — здесь была такая же гладкая кожа, и оказалось очень приятно прикасаться к нему. Княжна забыла, как дышать, когда юноша осторожно развернул её к себе спиной, и его руки не спеша оказались под её рубахой. Его пальцы мягко очертили круги на её животе, и Забава узнала, что такое стонать… Из горла сам собой вырвался звук, неведомый ранее, который стал только громче, когда кравчий накрыл её грудь. — Дыши ради Бога, — полунасмешливо прошептал ей Фёдор, обжигая дыханием ухо. Он и сам едва мог говорить и соображать. — Не хочу, чтобы ты свалилась без чувств. Забава попробовала, было, хихикнуть, но смешок всё равно перешёл в стон. Когда он снял с неё рубашку, княжну едва не накрыла паника: как повернуться, куда деть руки, себя, как смотреть ему в глаза, или не смотреть, или… Кравчий ласково накрыл её инстинктивно скрещенные руки. — Не бойся меня. Басманов наматывал на кулак остатки разума. Это оказалось непросто, потому что быть в шатре с полураздетой княжной, невестой, женой без одного дня было вовсе не тем, как подсматривать за теремными девками в бане в Елизарово… Потому что где теремные девки, а где княжна Забава Серебряная… С бледной, нежной кожей, тонкими руками (как ласково она его ими трогала, Господи Боже…), острыми ключицами, совсем ведь худенькая, вон, даже ребра просвечивают… С высокой, девичьей грудью, которая так и просилась в ладони… Он пропал. Раз стоило осторожно прикоснуться — и всё. Вечность бы трогал, гладил… Юноша бережно подхватил княжну, та зажмурилась от неожиданности, мир в глазах перевернулся вверх тормашками, под спиной оказался мягкий тюфяк, над ней — страстный, сходящий с ума кравчий, который припал губами к шее, груди, жарко, порочно, выбивая из головы абсолютно все мысли… Забава узнала, что такое истома. Возбуждение скрутило низ живота, заставляя дрожать от нетерпения, тянуться к Басманову всё ближе и ближе, ни на миг бы с ним не рассталась… Стоны смешались с всхлипами, девушка бы металась под ним, но Фёдор крепко прижимал её к себе и к тюфяку, зацеловывая до умопомрачения… Ему удалось раздеться и раздеть княжну так быстро, что она не успела смутиться. Прижался лбом к её лбу: — Да?.. — Да… Второй раз выяснилось, что Забава Никитична и теремная девка — две большие разницы… Фёдор про то знал всегда, ему такие подтверждения были не нужны, но… Девушка не понимала, ни как расставить ноги, ни как расслабиться, и это нервировало её, оборачивало всё сладострастие в стыд… — Всё хорошо… Сам. А с княжной это всё было ещё более неловко… Как сумел бережно раздвинул стройные ноги, первозданный инстинкт подсказал, что делать, и девушка сама подалась тазом вперёд… Касание одной разгорячённой плоти к другой свело бы с ума окончательно, если бы не резкая, сводящая зубы боль… Забава пискнула, зажмурилась, закусила губу. — Моя хорошая… Родная моя девочка… — он гладил её, успокаивал. В сине-зелёных глазах плескался огонь, испуг, боль, желание… Столько всего… Кто бы знал в Рязани… Фёдору подумалось, что он-то знал. Просто сам не понимал ещё… Он толкался вперёд, стискивая её бедра, вжимая в себя, кажется, только теперь до конца осознавая, что такое любовь и настоящая страсть… С княжной можно было быть самим собой — сильным, смелым, рычащим от возбуждения, ахающим от её нежных касаний, любящим до хруста рёбер. Девушка вскрикнула, сжимая его сильнее, и это стало последней каплей… Господи, как же с ней хорошо. Ни с кем в жизни не было так хорошо. А он, дурак, шутил, что холостым хочет остаться.***
Горячий морок сладострастия спал, и Забаву забила мелкая дрожь. Она свернулась калачиком под боком Басманова, подтянув колени к животу, желая этим уменьшить ноющую боль. Фёдор набросил на неё покрывало и крепко обнял, дав удобно устроиться. К своему сожалению, он-то понимал, что в такой момент очень нужен кто-то, кто прикроет тебя тёплой тканью, обнимет и приласкает, даст подремать и привести мысли в порядок. Дыхание княжны постепенно выровнялось, озноб прошёл, и она действительно прикорнула. Кравчий осторожно гладил её спутанные волосы: коса, естественно, растрепалась; короткими поцелуями осыпал светлую макушку. — Моя княжна… Забава точно знала, что не хочет спать, но уставшее сознание просило отдыха. Она чувствовала ласку Фёдора, слышала далёкое щебетание птиц, с удовольствием вдыхала свежий летний воздух, но открыть глаза никак не могла. Наверное всё-таки задремала, потому что через какое-то время потеряла нить мысли… Встрепенулась, сбрасывая сонное марево. Басманов убрал руку с её талии, давая девушке подняться. Та чуть отодвинулась, приподнявшись, прижав к груди край покрывала. Видно, ей было неудобно — маленькое ушко покраснело: отлежала. Фёдор заправил за него прядку волос и прыснул со смеху. — Что-то не так? — княжна смущённо подняла брови. — Ты такая красивая сейчас, — он звонко поцеловал её в лоб. — Поехали, пока нас не хватились. Краска снова бросилась Забаве в лицо. Басманов поднялся, натянул штаны, а она всё сидела, стискивая в руках ткань. — Я… Ты… Отвернись… — она попробовала встать на ноги, но низ живота ещё мучительно тянуло. — Я раздевал, я и одену. — Фёдор Алексеевич! — Руки подыми. У него и фляга была с водой, и гребень в седельной сумке. Несчастную простыню в конец смущённая княжна проводила таким взглядом, что кравчий свернул ткань и убрал как можно быстрее. Легко сложил шатёр, примотал с другой стороны седла. — Едем, снегирёк. Ты боком садись, тебе будет больно по-другому. Прижав к себе девушку, Басманов погнал коня шустрой рысью. — Я тебя очень люблю, Фёдор Алексеевич. Ты знаешь? — Знаю, Забава.***
Елена Дмитриевна Вяземская, Плещеева-Очина в девичестве, ходила взад-вперёд по Забавиной небольшой комнате, давая наставления. Это была светловолосая, моложавая женщина, при одном взгляде на которую становилось ясно, почему за ней в молодости бегали все княжичи. Она и сейчас сохранила стать воеводской дочери и горделивую походку. — Мужу не перечь. Сапоги снять не забудь: обычай, Забава! Будь покорной. Будет больно, а ты терпи. «Не так уж и больно» — подумала юная княжна. Пришлось закусить губу и ещё ниже опустить голову, чтобы не выдать смущённой улыбки. Произошедшее днём казалось почти сном. — Не ори, не стони, как блудливая баба. Ты княжна, сохраняй достоинство. Понимаю, что тяжко… Не такого мужа тебе отец бы подобрал… Забава прокусила нижнюю губу до крови. Только сейчас ей стало ясно: Елена Дмитриевна, а, может, и ещё пол-Слободы считает, что её отдают за Басманова в знак позора отца… Хотелось вскрикнуть, что это неправда, что всё не так, внутри у девушки бушевала целая буря. Шумно выдохнула, сдерживаясь. — Я к тебе завтра ещё зайду, перед… ночью… Подсоблю… А то этот содомит окаянный не только себя, но и тебя опозорит… — Фёдор Алексеевич не… Княгиня Вяземская отмахнулась. — Не на людях ведь, можешь его не защищать. Я-то всё понимаю, девонька. Хочешь плакать — поплачь. Забава мотнула головой. Выдавила из себя благодарность. — Спасибо тебе, Елена Дмитриевна, за науку. — Да уж не за что.***
Ночью почти не спала, всё ворочалась. Перед сомкнутыми веками мелькали то воспоминания из шатра, то мечты о будущем, то тревога за завтрашний день. Красное платье село как влитое: нарочно ведь на неё шили. К нему — красные сафьяновые сапожки по ноге. Светло-жёлтое оплечье, расшитое жемчугом, и золотой вышитый пояс только подчеркнули её стан. Волосы в первый раз разделили и заплели две косы, скрутили на затылке, накрыли белоснежным убрусом. На лоб было надвинуто жемчужное же очелье. Княжна, увидев себя в зеркале, только ахнула. Какая она взрослая, сильная, гордая… Подстать Фёдору Алексеевичу. И в дни первых своих пиров молодой кравчий не был так леп. Золотой с красным кафтан, белоснежная рубаха с золотой вышивкой по рукавам, новые, светлые сапоги, чуть выше, чем он носил обычно. А глаза его сияли ярче любых яхонтов. Венчание княжна толком не запомнила, всё прошло как в сладком, тягучем бреду. Привычный запах ладана сегодня кружил голову, от раскуренного фимиама к горлу подкатывала тошнота. Венец казался слишком тяжёлым, было трудно держать спину прямо. Ноги тряслись не то от волнения, не то от вчерашнего… Рука, держащая свечу, дрожала, голос, произносящий молитвы, плохо её слушался, пальцы и то не хотели складываться в крестное знамение. Было так много людей, так много таинств русской церкви, а Забаве всего-то и хотелось остаться с Басмановым вдвоём, прильнуть щекой к его плечу, закрыть глаза. Широкое кольцо из царской казны приятно холодило палец. Солнце радостно блеснуло на золоте, когда они вышли из церкви под радостный звон колоколов. А ещё ведь пир… А на пиру, как ни странно, сумела развеяться. Тут было шумно, но весело и легко. Можно было радостно расцеловаться с дядей Борисом, князем Афанасием, свёкром Басмановым, подойти под ласковую руку царя-батюшки. Тут все были за них счастливы, не было места укорам и наставлениям, а только добрым пожеланиям. На памяти Басманова это был едва ли не первый за долгие-долгие месяцы пир, который правил не он, и было так непривычно ощущать себя даже не гостем, а главным участником. — Молодой жене в опочивальню пора, — как-то чересчур уж слащаво улыбнулась ему Елена Дмитриевна, уводя за руку Забаву. — И ты не засиживайся, ждать ведь будет голубка. Ему б поспорить, вскочить на ноги, сказать, что вот сейчас сам, с молодой женой и пойдёт, но что-то удержало на месте. Когда через четверть часа Фёдор вошёл в собственные покои, убранные по-праздничному, сердце забилось быстрее. Казалось, ну с чего бы, всё ведь было, всё ведь видел, да и сегодня (хоть понимал, как сложно будет сдержаться) не собирался трогать: Вяземский и об том упредил, что девчонке будет попросту больно. Но вошёл — и потерял дар речи. — Это что? — только и выдал. Ожидал увидеть всё, что угодно, но только не Забаву, съёжившуюся на кровати, раскрасневшуюся, дрожащую, от того, что та была совсем раздета. — Елена Дмитриевна… сказала… так тебя… соблазнить… а то ты не… — в голосе княжны звучали слёзы. — Под одеяло живо. Она послушно юркнула под пуховую тяжесть. — А сапоги, Фёдор Алексеевич?.. — совсем тихо спросила Забава. — Сам уж как-то справлялся до этого, верно? — он рычал, но не на неё, а от злости на происходящее. Крепко задвинул засов. Из ларя сразу достал вчерашнюю простыню, швырнул подле кровати, чтоб с утра им всем в рожу ею тыкнуть. Вчера ещё сомневался, стоило ли слушать Афанасия, а сегодня воочию убедился — стоило. Стянул чёртовы сапоги, расстегнул кафтан, сдёрнул рубаху, но остался в штанах: с княжны явно хватит впечатлений. Резкие движения помогли выпустить пар, и в постель он забрался куда спокойнее, чем был. — Фёдор Алексеевич… — Елену завтра урою, — кравчий привлёк её к себе, и тут злость накрыла новой волной. Стоило только сжать её плечики, обвить рукой талию… Вчера, полупьяный от страсти, об том не думал, а сегодня… Маленькая, хрупкая, она же такая девочка. Совсем девочка… А он вчера… Басманов грязно выругался про себя. Забава, чувствуя его настроение, мягко провела ладонью по его плечу. Фёдор перехватил её ручку, поднес к губам. — Ты… в целом… Как ты, снегирёк? — Я с тобой очень-очень счастлива, — шепнула княжна. — Я так тебя люблю, ты себе и представить не можешь. Девушка смущённо улыбнулась, ткнувшись носом ему под ключицу. Фёдор поправил на них одеяло, укрывая как следует. — Ты сейчас согреешься и уснёшь. — А как же… — она ощутимо напряглась под его рукой. — Ну не пёс же я какой, так тебя мучить. Спи. Её облегченный выдох щекотно опалил его грудь. Распущенные медовые волосы в беспорядке лежали и на нем, и на одеяле, часть укрывала девичью спину. Басманов чувствовал их лёгкий травяной запах, кажется, это была ромашка, когда не заметил, как сам провалился в сон.***
Стук в дверь резко выдернул их из сладкой неги. Басманов недовольно нахмурился, провёл ладонями по лицу, пытаясь сбросить сон, бережно переложил совсем ещё непроснувшуюся княжну на подушку. Поднялся, отодвинул засов, вернулся в постель и только после этого крикнул, чтоб так уж и быть входили. Елена Дмитриевна и ещё пара слободских женщин вошли в комнату, рассматривая её так, словно ответ на их вопрос мог быть на потолке. — Доброго утречка, молодые. Забава сделала вид, что широко зевает, закрыв ладонью рот, потому что не желала ничего отвечать. От этого движения одеяло сползло, оголяя её плечо. Это заставило княгиню усмехнуться. Басманов проговорил, обняв жену за плечи: — Моя жена — девушка честная. Вон, посмотри, Елена Дмитриевна. На её удивлённый взгляд, от чего, мол, простыня на полу, а не на постели, он добавил: — Ты мне на грязное предлагаешь укладывать жену спать? Чай, не мальчик, перестелил. Женщины подняли белую ткань, на который были совершенно отчётливые бурые пятнышки. — Елена Дмитриевна! Ещё хоть раз вздумаешь для моей Забавы как лучше сделать — я за себя не ручаюсь. На это княгиня улыбнулась и произнесла: — Как скажешь, Фёдор Алексеич. Когда на женской половине прикажешь покои готовить? — Я женился не для того, чтоб по разным покоям бегать, — твёрдо ответил он, крепче прижимая к себе княжну, словно её могли отнять. Двусмысленность фразы дошла до Фёдора Алексеевича ой, как не сразу. Уже ушли не очень-то званые женщины, хлопнула дверь, смолкли шаги, и только тут он рассмеялся собственной дурости, уткнувшись лицом в девичьи волосы.