***
— Надёжа-государь, по-иному надо церковника поганого извести! — Федьку по-настоящему зло взяло, оттого и не сдержался. — Я тебя об том спрашивал?! Совета твоего просил, щенок?! Ты делай, что тебе велят! А ежели не выходит, так и скажи: дурак, царь-батюшка, приказа твоего не могу исполнить! — Ты ж не ездишь сам к нему… Не видишь морды его гордой, глаз наглых! Всё ему как будто ни по чём, коршуну этакому! Думает, что ему всё можно! Усмирить надобно. Окоротить. Да уж никак не Словом! И не Делом… По уму надобно, с выдумкой. Силу показать… — Ты царя учить будешь?! Больно умным стал, Федька?! Поучения решил раздавать?! — Да я ж для тебя хочу как лучше! Откуда ж нам знать, что он на проповедях своих трепет, на что народ науськивает?! Так и до беды… — Не каркай! — рявкнул царь. — Указывать он государю вздумал. — Да что толку к Колычёву ездить, ежели проку в том никакого?! Не понимает он, видать, языка русского — так объяснить, значит, по-другому надо… Да сам не знаю, как! — А не знаешь — закрой пасть! — рассвирепел Иван Васильевич. — Мочи нет, как ты мне надоел! С советами лезешь, а у самого и усов нет, не то что бороды! Басманов, растерявшись, потёр предательски гладкий подбородок. — Я царь всея Руси. Без тебя разберусь, что мне делать, кого и как уму-разуму учить! Знаешь ведь, как советчиков подлых не терплю! Досоветовались уж одни там: Адашевы, Сильвестр, Курбский, чтоб он сгорел, собака иудская… И ты нонче туда же! Как вернёшься от митрополита — так и ноешь мне здесь битый час! Сил уж не стало тебя слушать! Сделал бы уж что-нибудь, коли такой умный! — Да как же я сделаю без твоего приказа-то?! — взвился кравчий, запустив руку в волосы. — Вон пошёл, Федя. Басманов шумно выдохнул, прижал уже правую руку к груди, чтоб с поклоном выйти, как тут царь сурово добавил: — Не токмо из моих покоев, Федя. Чтоб глаза мои тебя в Слободе не видели. Порядки стремишься наводить?! Своевольничать хочешь? Вот и поезжай на Переславскую заставу, разбирайся там, куда они порох дели, почему дозор через раз несут… Это, видать, по тебе служба будет? Да и отец твой всё упрашивал тебя куда-нибудь расписать, пристроить… — Во Переславле свой воевода есть, — тихо сказал Фёдор. — А ты и не воеводой поедешь. А государевым опричником. И хватит с тебя. — Спасибо тебе за честь такую, царь-батюшка, — низко склонился Басманов. — А ты уж больно не огрызайся, Федька, да сквозь зубы со мной не разговаривай. Не хочешь в Переславль — пойдёшь на плаху.***
Будь Забава в этот час в Слободе, и как знать, может, и уладила бы всё, может, и уберегла бы мужа от опалы. Да вот только государь отправил её на поля под Александровку посмотреть, как ведёт дела в своей дружине Генрих Штаден: как обращается с людьми, какие разговоры идут в небольшом воинстве. Поначалу, конечно, княжна пыталась отговориться, мол, да что я, царь-батюшка, в военной выучке понимаю? Но Иван Васильевич остался непреклонен: поезжай и точка. Не на выучку едешь смотреть. Не умения проверять. А слушать. Слышать. Измену искать. А Федька, злой, как чёрт, спешно собрался да выехал в сторону Переславля — ни с отцом толком не попрощался, ни жене записки не оставил. Сбылся его худший страх: попрали его с почётной службы, вернули туда, откуда брали. Не нужен стал более, значит… Пусть так… Пусть. Пусть другие теперь послужат, как он служил. Обойдётся и позорным местом на заставе, ничего, перебьётся. Фёдор в эту минуту не думал ни о чём, кроме своей обиды, что ядовитой змеёй укусила сердце. Оттого и не пришло ему в голову ни с отцом по-людски объясниться, ни стольникам толковых поручений оставить, ни уж тем более — дождаться Забавы. Княжна вернулась вместе со Штаденом, ничего не подозревая. Царю-батюшке доложилась как положено. В порядке всё, великой государь. Нет среди людей, что под немчином, ни умысла злого, ни измены поганой. И вроде ж хорошо всё, ладно, небо голубое над головой, в душе мир, да вот токмо тревожно отчего-то… — Батюшка! — окликнула Забава свёкра, найдя его на опричном дворе. — А Фёдор Алексеевич мой где? Потеряла я его что-то… В тереме не столкнулись, и у государя тоже не свиделись. — Ох, девонька… Княжна успела усвоить, что такое начало разговора не могло предвещать ничего хорошего. — Что такое, Алексей Данилович? — тревожно спросила Забава. — Что? — Афонька сказал мне: осерчал государь на нашего Федьку да отправил с глаз долой на Переславскую заставу. — А за что ж? — выдохнула девушка. — Да кто бы ведал, девочка! Кто бы ведал! Я сына так и не видел, всё только со слов Вяземского знаю. Не стал Федька ни со мной про то говорить, ни тебя ждать. Забава нахмурилась: такого раньше никогда не было: Басманов был близок с семьёй, ничего не утаивал, совета исспросить не стеснялся. Так и опала на него раньше не падала. Княжна крепко задумалась, закусив нижнюю губу. Алексей Данилович вдруг заметил доселе невиденное им выражение лица невестки. И неожиданно узнал в нём… себя. Это было то самое, когда вроде слушаешь приказы первого воеводы, а сам уж мыслями не здесь, а в пылу битвы план новой атаки пробуешь… — А есть до Переславля иная дорога, опричь Владимирской? Чтоб покороче? — наконец тихо спросила Забава. Воевода встретился с её сине-зелёными печальными, но решительными глазами. И кивнул.***
Молодая княжна спешно зашла в конюшню, негромко окликнула своего стремянного. — Емеля! Град мой осёдлан? — Нет, матушка, не велела ведь… — Так седлай. — Куда это ты на ночь глядя-то, голубка? — Дело у меня, Емеля. Важное, — Забава, закрутив косу, заправила её под чёрную шапку. И на всякий случай бросила. — Да ежели спросит кто — ты ни меня не видел, ни коня не седлал, понял? — Понял, как не понять! А ежели от государя люди тебя искать будут? — Так тем более не видел. Да Иван Васильевич наш на охоту с царевичами уехал денька на три… А я раньше него обернусь в Слободу. — Когда ж ждать тебя? — Даст Бог, к заутрени. Ты с рассветом жди меня у ворот, чтобы открыть тихонько, когда я приеду. Емеля с готовностью поклонился госпоже. — С Богом, Забава Никитична. Когда боярыня Басманова отправляла его сюда из Елизарово, то строго-настрого наказала Забаву Никитичну беречь, как зеницу ока, да за конём её ходить, как след. Хоть и не знала Марья Ивановна, как тяжела и опасна служба невестки, да сердцем чуяла, что надобно подсобить. Выехав из Посольских ворот, Забава с силой хлестанула коня, пуская того в резвую скачку. Девушка с трудом отогнала от себя трусливые мысли о том, что с ней сделает царь, коли прознает про её своеволие.***
Когда совсем стемнело, разыгрался настоящий шумный летний дождь. — Мда уж, вот тебе и погодка! — хмыкнул Годунов, который зашёл к воеводе Басманову в зернь перекинуться. — И не говори, Борис! — Царь наш бунтует, и вон, хляби небесные вторят. Как он нонче на Федьку-то орал, Матерь Божья, я думал, палаты рухнут. Вот и на охоту поехал, чтоб душу отвести на зверье… И слава Богу, что послов никаких не ждём: царь бы их сейчас живьём сожрал, — Борис Фёдорович покачал головой и добавил. — Надо бы Забаве сказать, чтоб не вздумала к государю соваться насчёт Федьки. Чего доброго, под горячую руку угодит… Она, может, и сама всё понимает, да не лишним будет напомнить. Ты скажи ей, Алексей, хорошо? — Ну вот она утром вернётся, сам ей и скажешь, — буркнул Басманов. — Что значит утром?! Только не говори, что она в Переславль умчалась! В комнате повисла тишина, а где-то вдали громыхнуло. — Какого дьявола ты сейчас молчишь, Алексей? — прошипел Годунов сквозь зубы. — Так ты сам же просил не говорить… — Алексей Данилович! Да ты в уме ли?! Ты куда мою девчонку отпустил?! Ладно она послам сказки плетёт, ты-то как на это повёлся?! Понимаю, что и всплакнула, может, и упросила поехать… Но ты! Взрослый человек, воевода, ты зачем её слушал?! В тереме бы запер — и вся басня! Алексей Данилович молча слушал гневную отповедь Бориса, и именно это красноречивое молчание открыло Годунову истинное положение дел. — Господи, да с кем я разговариваю? О чём я вообще с тобой разговариваю?! Да это ж ты ей и рассказал всё, и в седло подсадил, небось, ещё и перекрестил на дорожку, а?! — Борис! — Я выдал Забаву за твоего сына, чтобы она сама была за мужем, а не его вечно прикрывала! — Ты выдал Забаву за моего сына потому, что это вы на шестнадцать лет заперли девку в тереме! Да кого она кроме Федьки видела?! Ей кто улыбнулся, кто слово доброе сказал, за того она и пошла! — Ещё хоть слово, Алексей… Хоть слово про мою Забаву… Что ты понимаешь! Это у тебя два сына! А у меня дочь… — Между прочим, не твоя. Борис, верно, набросился бы на старого воеводу, но тут дверь отворилась, и в комнату заглянул оружничий. — О! Как знал, что вы тут собачитесь, дорогие родители! — усмехнулся Афанасий в своей обычной манере. — Ну полно! Как дети, ей-Богу. Нашли из-за чего. Забава, может, Федьке на место мозги поставит за ночь, утром вернётся как ни в чём не бывало, придумает, как у государя его… — Так и ты про это в курсе? — сокрушённо промолвил Годунов. — Ну всё, не сносить девочке головы. Что знает Афанасий, то знает и свинья… — Борис, всеку, — предупредил друга князь Вяземский. — Я просто мимо конюшни шёл, случайно услышал, как она со своим стремянным говорит. А кроме их и меня там в такой час и не было никого, не могло быть. Годунов покачал головой. — Учти, Алексей: не дай Бог с Забавой что-то… Я Фёдору сам, лично, ноги повырываю и обратно вставлю, куда следует!***
До Переславской заставы княжна доехала вымокшая до нитки. Зубы немилосердно стучали друг о друга, а пальцы, которыми она изо всех сил сжимала поводья, побелели от напряжения. Она тяжело слезла с коня, едва не свернув себе при этом шею. Дозорные не могли не заметить всадника и уже приблизились, поудобнее перехватив копья. — Кто таков?! Что здесь забыл?! Девушка торопливо сняла с головы шапку. — Я жена Фёдора Басманова. Его к вам сюда… государь… — О, я ж говорил, что не успели Федьку сюда сбагрить, как уж за ним послали! — присвистнул один из мужчин. — Ну, коли жена, то проходи, жене можно, — сказал второй. — Да жена, верно, что жена! Полюбовницы за своими хахалями по заставам не мотаются, — со знанием дела проговорил первый. — Что, девица, кликнуть Федьку, али ты сама его искать будешь? Серенькому Граду даже задали овса, а девушку проводили в каменную Переславскую крепость. Забава растерянно озиралась по сторонам, обхватив плечи руками: запоздалый страх всё-таки накрыл. Что творю, что делаю? Что творю? — Забава?! Господи, ты как здесь?! Девушка радостно обернулась навстречу мужу. — Здравствуй, Фёдор Алексеевич. Я вот, заехала доброй ночи тебе пожелать… — Быстро иди за мной, — отрывисто бросил Басманов, увлекая её в сторону жилых комнат. Нынешняя спальня царского кравчего казалась совсем крошечной в сравнении с домашними покоями в Александрове или их комнатами на Москве. Молодой мужчина подтолкнул жену в сторону лавки, и Забава послушно села. — Зачем ты приехала? Тебя государь прислал? — Нет, я сама… Помочь тебе хотела… Поддержать… — Ах, помочь?! — Алексей Данилович мне ничего толком не объяснил: ты же уехал так спешно, никому ничего не сказал… Я так и не поняла, что случилось, — пролепетала Забава. Ей ещё ни разу не приходилось видеть мужа настолько злым и раздосадованным, и она просто не представляла, как себя с ним вести. — Неугоден я больше царю-батюшке! Не люб! Вот и выслал меня прочь! Всё не так говорю, всё не так делаю! Надоел, говорит, ты мне, Федька! Катись на все четыре стороны из Слободы! — Ну зачем ты так… — Я?! Я?! Да я-то здесь при чём?! — Так я, Федя, тем более не при чём, а ты на меня кричишь… Я помочь тебе хочу, да вот не знаю, как… — Да что ты знаешь! Тебя-то никто с тёплого места не гнал. — Федя! — Помочь хочешь? Правда?! Так не сюда бы ехала, а к государю… Упросила б, уговорила, как ты умеешь. — А то ты не знаешь, что к нему сейчас лучше за версту не подходить! Да и поздно уж было: когда я про Штадена ему докладывала, то ещё ничего про тебя не знала… А после он на охоту поехал. Да и что я могу, Федя?! Что я могу?! Вместе с тобой голову сложить?! Тебе это правда поможет? — с горечью произнесла девушка. Фёдор помолчал, затем тяжело вздохнул. — Ладно. Извини. Погорячился я. Княжна только кивнула. Не такого приема от мужа ожидала Забава. Она, конечно, понимала, что он будет расстроенным и нервным, но никак не предполагала, что Басманов начнет срывать зло на ней. Будь они дома — выбежала бы из покоев, гордость бы показала, упрямство собственное. Только сейчас бежать было некуда: и она устала донельзя, и конь. Свалится от изнеможения в дороге — и что потом делать? — Раздевайся. А то ведь вымокла вся. — Я, Федя, помню, чем это в прошлый раз закончилось, — как могла мягко сказала княжна, надеясь снять напряжение хоть так. Намекала она, конечно, на тот случай, когда по собственной глупости свалилась в Москва-реку. — Ничем это сегодня не закончится, — твёрдо произнёс молодой мужчина. — Я тебе рубашку дам. Потом накормлю и ляжем спать. Тебе ведь с рассветом надо уехать, чтоб не хватились. Забава вздохнула, низко опустив голову. Когда легли на казённую жёсткую постель, то девушка привычно прильнула к кравчему, уронила голову на его плечо, но он не обнял её в ответ, отчего даже под его теплым боком стало холодно.***
Глаз, кажется, и не сомкнула толком. На минуту, может, прикрыла, как рассветный луч больно резанул сквозь веки. Забава накануне нарочно оставила ставни неплотно прикрытыми, чтобы не проспать. Да и без этого наверное и не проспала бы… Уснёшь тут крепко, как же… Мог бы Фёдор Алексеевич хоть слово ласковое сказать. Мужа будить она не стала, осторожно вылезла из постели и быстро натянула на себя просохшую к утру одежду. А его рубашку по привычке бережно сложила на лавке. Всю обратную дорогу молодую княжну мучили тягостные мысли, но в Александровку она каким-то чудом действительно успела к заутрене. Однако кроме стремянного Емели её ждали и дядя Борис, и Алексей Данилович, и даже князь Вяземский. Афанасий и спустил её из седла. — С добрым утром, Забава Никитична, — оружничий тепло улыбался девушке и едва ли не подмигивал. Похоже, мужчину эта выходка с одной стороны, позабавила, а с другой - помогла в очередной раз убедиться в отважности княжны. — Даже не вижу толка ругать тебя, — сказал Годунов. — Если кого и пороть, то Федьку. — А за что ж Федьку? — А за всё хорошее, Алексей Данилович. — Дядя Борис, я… — И слушать не хочу! В баню иди, княжна. — В каком смысле? — опешила Забава. — В самом прямом. Хоть прогреешься после такой-то ночки. Потому что учти: простынешь — никто тебя выхаживать не будет! Чтоб не повадно было за Федькой по заставам мотаться. — Я и так больше не буду за ним мотаться, — тихо произнесла девушка. Годунов ласково придержал её за подбородок и спросил совершенно другим тоном: — Что случилось, девонька? Что он тебе наговорил? — Ничего, дядя Борис. Мы… сами разберёмся. — И правильно, нечего из избы сор выносить… — Вот кто-кто, а ты б помолчал, Басманов! — гаркнул на воеводу Годунов.