Сказки волчьей Луны

Холодное лезвие описало круг и остановилось около лица девушки, настолько близко, что она могла чувствовать холод на щеке, будто от яркого блика на острие. — Считается, что танец с мечами берет свое начало с шаманских практик более пяти тысяч лет назад. Он получил свое развитие в эпоху Коре и Чосон, когда группы танцовщиц исполняли его при дворе для императора и его приближенных. Легенда гласит, что однажды правитель пригласил из вражеского государства мальчика по имени Хуанчанг, который владел танцем с мечами так искусно, что о нем заговорили даже на улочках самых отдаленных стран. Мальчик приехал в это государство и исполнил танец с мечами, а после этого убил правителя и покончил с собой. В память о нем его соотечественники сохранили его танец и передали потомкам… Размеренный голос преподавательницы наполнял комнату, пока её ученицы оттачивали отдельные фигуры танца комму. Енми вращала мечи, пока шелковая бахрома подвесок у эфеса скользила по рукам, и чем интенсивнее были её движение, тем быстрее эти мягкие касания превращались в хлысты. С самого детства она мечтала о сцене. Об адреналине, подстегивающим внутренние силы, о снопах энергии от рукоплесканий зала, о ярком, разноцветном свете, который зрачки выхватывали из темноты. Она мечтала, чтобы её заметили. Чтобы её нашли. В детдоме ей когда-то сказали, что лучший способ найти свою семью ― это позвать её, позвать настолько громко, насколько хватит сил. И тогда Ёнми поклялась, что каждый житель Кореи услышит о ней, а значит и её родители тоже. К брошенным детям, в отличие от сирот, относились иначе ― отстраненно, как к иждивенцам, с которыми что-то не так. И возможно по этой причине, а возможно и по какой-то иной, у Ёнми выработалось острое чувство справедливости и желание обрести настоящего друга. Таким другом для неё стала Хачжин. Именно с ней Енми как-то отважилась пойти в детдом и устроить директору допрос с пристрастием, в ходе которого выяснилось, что у неё есть сестра. И, если переводить на человеческий язык пространный монолог сердобольного мужчины в очках, у семьи не было возможности прокормить двух девочек, и потому вторую отдали ещё в младенчестве. Енми так увлеклась танцем, что едва не поранила девушку, с которой тренировалась в паре. Она схватила меч и резко потянула на себя. — Айгу, ты цела? — воскликнула Дживон, и её глаза расширились от ужаса при виде багровых следов, показавшихся из-под сомкнутых пальцев. — Я в порядке, просто немного ошиблась. Енми поклонилась преподавательнице и выбежала из зала в раздевалку. Бинтов у неё с собой не было, поэтому, недолго думая, она сняла с себя ритуальный пояс «Чон-дай» и обмотала им ладонь. Снимать ханбок сейчас было рискованно, поэтому девушка просто накинула пальто поверх него. На улице боль начала утихать под колыбель пронизывающего ветра. Енми поплелась в сторону метро, прижимая пострадавшую руку к себе. В голове мелькнула мысль напроситься к Хоашин или Хачжин, но на часах было почти десять вечера, и ей было неудобно беспокоить подруг в такое время по несрочному делу. Где-то вдалеке мелькал неоновый баннер с какой-то моделью, рекламирующей парфюм или фрукты ― Енми так и не поняла. Она бездумно смотрела на прыгающие картинки, шмыгая носом от холода, пока озноб не заставил её отвлечься и перевести взгляд на ладонь и красное пятно на голубой атласной вышивке. Черт. — Созерцаете краски вечернего города? Енми интуитивно спрятала руку под пальто и оглянулась, чтобы проверить, что голос ей не померещился. Растерянное выражение её лица быстро сменилось раздражением и усталостью, потому что из белоснежного Bugatti смотрел с не менее отполированной улыбкой Хан Бэкхен. — Госпожа Ли, это правда Вы? Вы в кино снимаетесь? — А вы снова ищите причины отлынивать от работы? ― Енми выругалась про себя, подумав о том, насколько она выделяется из толпы в пестром наряде тысячелетней давности. — Мне недостает трудолюбия моих братьев, признаю, но в данном случае я гоняюсь за вдохновением. Пожалуйста, позвольте мне Вас подвезти, а то совсем замерзнете. Её губы замерли, готовые уже произнести безапелляционный и гордый отказ, но в этот момент больная рука снова начала ныть, а пояс промок ещё сильнее. Енми подавила обреченный вздох и поплелась к открытой двери в салон, из которого пахло дорогим ароматизатором, чем-то средним между акацией и жасмином. ― Это глициния, мне нравится, что она не навязчива, а аромат напоминает весну, ― прокомментировал Бэкхен, последив за её взглядом на флакончик у зеркала заднего вида. Енми не ответила, и он заметил окровавленную вышивку на её ладони. — Вы ранены? Что произошло? — Производственная травма, ― фыркнула девушка, удивленная его искренним беспокойством. Молодой человек заблокировал двери щелчком, и машина тронулась. — Вам нужно обработать рану нормально. И не относиться к себе с такой жестокостью, — прокомментировал он после некоторого молчания. — Айгу, я сказала, что нуждаюсь в ваших нотациях? Вы мне, простите, кто? Коллега моей подруги? — почему-то раздражение вперемешку с обидой перекрыли боль, и сил у Енми прибавилось. Бэкхен не снизошел до ответа. Он остановился у аптеки и, прежде, чем Енми успела что-то возразить, вышел. Енми осталась в тишине горящих спидометров, мерно качающегося флакона с глицинией и собственного дыхания. Шум снаружи становился все более приглушенным, и на Енми накатывали приливы спокойствия и вины. В конце концов если бы не он, Енми пришлось бы надеяться на последний автобус или идти пешком около четырех километров. Дверь снова щелкнула, впуская Бэкхена с мини-аптечкой и двумя картонными стаканчиками кофе в руках. Енми растерянно наблюдала, как он передал в её здоровую руку стакан, а сам принялся распаковывать рулон бинтов и наносить на него заживляющую мазь. — Быть может, я всего лишь коллега Вашей подруги, но это не отменяет того, что я джентльмен. Девушка закусила губу, когда Бэкхен начал освобождать её руку из-под пояса, потому что ткань приклеилась к ране. Он аккуратно замотал её свежей перевязкой и положил аптечку на её колени. — Оставьте себе. Вам нужнее, судя по всему. Уголки его губ дрогнули в улыбке, и Енми тоже улыбнулась, прикладываясь к кофе. Но тут же издала громкое восклицание, пока горячительная жидкость спускалась по горлу вниз. — Боже, он что, с алкоголем? Бэкхен удивленно поднял брови вверх. — Мой любимый кофе, между прочим. Баристы в этой кофейне разрабатывали кофейную карту в Париже. И да, он с ликером. — Вы… — Енми устало вздохнула. — …хотя ладно, спасибо большое. — Не за что. Девушка поймала себя на мысли, что ей начинает нравиться его улыбка и тут же послала эту мысль куда подальше. Тем временем ликер начал действовать, успокаивая душевные и телесные царапины. И девушка заснула под негромко мурлыкающий джаз, пока Сеул провожал их мигающими фонарями. В итоге господину Хану пришлось чуть ли не за руку вести её в квартиру, причем в свою, потому что адреса от сонной девушки он в итоге не добился.

***

Енми проснулась от яркого солнца, разлившегося платиновым озером по лицу. Она сонно моргала, наблюдая прямо перед собой панорамные окна и черное покрывало, которым её заботливо кто-то укрыл. И купил. Потому что она бы на такое не потратилась, как и на… Стоп, что? Девушка подорвалась с кровати тут же застонав от резкой боли в ладони. В голове понемногу прояснялись события прошлого вечера. Она спустила ноги с кровати, в очередной раз разочаровавшись в объёмных старинных юбках, и только сейчас заметила мирно посапывающего на диване Бэкхена в теплом домашнем костюме. — Айгу, что же это, ― выдохнула Енми, понимая, где оказалась. — Не может быть. — Вполне себе может. Доброе, ― зевнул Бэкхен, который проснулся от её голоса. — Как спалось? — Прекрасно, вернее… Это Вы меня напоили, так? Я поэтому сейчас здесь? — Да, и в ханбоке Вы тоже поэтому, ― закатил глаза парень. ― Очень логично. Если бы мне нужно было Вас напоить в определенных целях, я бы не стал заморачиваться с гостеприимством. Енми поежилась, но заметив его искрящийся весельем взгляд, напустила на себя неприступный вид, весьма полезный прием, когда неприизвольно замечаешь, как солнце отражается в глазах, полных непритворной обиды и отдает бронзой от почти идеально лежащих волос, которым оределенно пошла бы какая-нибудь лента. — Допустим. Я уже поблагодарила Вас за помощь, а теперь, пожалуйста, подскажите, где тут выход. Я на работу опаздываю. — В субботу? — В субботу. Девушка решительно направилось в сторону, как ей казалось, входной двери, когда тихий голос Бэкхена заставил её остановиться. — У меня тоже нет матери. Пылинки танцевали в лучах света, пока Енми осознавала его слова. — Как Вы…? — Вы разговариваете во сне. Девушка крепко зажмурила глаза, мечтая провалиться сквозь землю. Бэкхен скрылся на кухне и вернулся к ней, протягивая стакан лимонада. — Может быть, все же останетесь на завтрак? ― он ободряюще подмигнул ей и кивнул на упаковку замороженных круассанов на столе. Через полчаса они уже сидели на том же диване с компании горячей выпечки и не менее горячего кофе. — Моя мать была кем-то вроде удобной альтернативы для Хана Дэсона, чтобы убежать от вечных скандалов с первой женой. Так появились я и Чонгмин. Она умерла, когда мне было тринадцать. По крайней мере, нам так сказали. А потом мы узнали,что она подписала документ об отказе от нас и уехала. Ещё несколько лет длился бракоразводный процесс моего отца, а до той поры он нанимал нам нянь и тренеров. Когда все закончилось, он забрал нас к себе. Вероятно, госпожа Лим настояла. Енми почувствовала, как кусочек слоеного теста во рту начинает горчить. Она положила недоеденный круассан на зеркальный поднос, причем так, чтобы его отражение делало его целым. — Так что, ― продолжал Бэкхен. ― …слухи о том, что у генерального директора Хансан всего три законнорожденных сына ― это не слухи. — Это Ваше? — на стене напротив висела картина, эскиз, напоминающий сцену из древних времен. Несколько изысканно одетых юношей, явно голубой крови, о чем-то беседовали за столом, а над ними раскинул свои длинные крылья то ли пропеллер, то ли неоконченный самолет. Недалеко от них стоял ещё один мужчина в забавной шляпе, напоминающей шлем. — Да, мне иногда снятся странные сны, ― Бэкхен взболтнул в стаканчике уже остывший кофе. ― И я рисую их, чтобы не забыть, в надежде увидеть в одном из них маму. — Она не придет, — Енми запрокинула голову вверх, чтобы затолкать слезы с ресниц обратно. — Я тоже раньше надеялась. Но так даже лучше. — Расскажите мне свою историю? — Что тут рассказывать, ― Енми теребила белые нитки, выбившиеся из бинта. ― Я сирота, выросла в детском доме с младенчества. Все, что я знаю о своей семье, так это то, что они знатные говнюки, потому что бросили меня. Бэкхен ничего не ответил, и Енми отметила, что ей впервые так уютно с кем-то молчать. — Это многое объясняет. — Единственный человек, ― снова заговорила Енми, игнорируя его реплику. ―… с которым я хотела бы поговорить ― это моя сестра, оставшаяся в семье. — Что-нибудь о ней знаете? — Ничего, даже имени, так… ― нервно выдохнула девушка, незаметно вытирая щеку. ― Так захотели наши родители. Знаю только то, что её тоже потом удочерили. — Я могу чем-то помочь? — Бэкхен внимательно смотрел на неё, и от его взгляда почему-то становилось теплее. — Вчера и сегодня Вы доказали, что не такой уж и безнравственный тип. Пока этого достаточно, ― полусерьезно ответила ему девушка и, громко хлопнув ладонями по коленкам, вскочила с дивана. — Спасибо за все, господин Хан. Теперь мне действительно пора.

***

«У тебя мало времени!» Липкий пот скатывался тонкими струйками по шее, падая за шиворот, пока Хачжин прижимала руку к сердцу в попытке успокоиться. Она убеждала себя, что эта леденящая боль и сосущая силы слабость ― не больше, чем искаженная реакция нейронов мозга на внешние раздражители, но сознание просто отторгало эту отговорку. Даже светлеющее небо за окном и ещё прохладный ночной воздух, казалось, липли к коже нехорошими предчувствиями. Во сне было светло, даже слишком светло. Солнце падало в узкие трещинки на столбах беседки, выкрашенной в благородный медно-красный цвет, и превращало их в золото. Этим золотом пропитались и столбики иероглифов на тонкой рисовой бумаге. Беседку окружал цветущий сад с одной стороны и пруд с лотосами ― с другой. Цветки лотосов нежно белели на поверхности ровной водной глади и только изредка плавно покачивались, если по ней проходила рябь от южного ветра. — Что ты пишешь? ― спросила Хачжин у Сеуль, которая сосредоточенно выводила тонкий зигзаг под ровным кружочком. Девочка забавно сомкнула брови домиком и подняла на неё вопросительно-серьезный взгляд. — Своё имя. Ты же сама меня этому научила. — Я… — Хачжин решила, что признаваться в том, что она не умеет читать ханча и в своем времени учила иную письменность ― не очень хорошая идея. Она уже приготовила забавную шутку, чтобы сгладить неловкость, и в этот момент впервые почувствовала это. Словно под левую грудь вставили шприц с жидким азотом, который впрыснули вместе с кучей кристалликов льда. Она тихонько вскрикнула, когда холод сменился болевым спазмом. Как ни странно, Сеуль совершенно не испугалась и даже не удивилась. Она только взглянула на неё своими карими блюдцами, наполненными совсем недетским пониманием и горечью, и положила маленькую ладошку на её локоть. Боль понемногу отступила, дыхание нормализовалось, и Хачжин попыталась улыбнуться. — Н-ничего…это, наверное… — У тебя мало времени. — Что? — Твое сердце… — Сеуль поднесла вытянутый указательный пальчик к тому месту, в котором только что был айсберг, судя по ощущениям. — Оно болеет, только папа может тебя спасти. Ты не должна больше так страдать, мамочка. — Что? — Хачжин совсем забыла про сердце и обернулась к малышке, но та будто не слышала её вопроса. Она схватила с тарелки медовое пирожное с полынью и откусила большой кусочек. — А теперь расскажи мне сказку. Ты обещала. Про принца и принцессу, — робко добавила Сеуль, заметив её нерешительность. — Ему очень грустно… — вырвалось у Хачжин прежде, чем она успела подумать. — Принцу-волчонку. Так его называли в народе. — Его мама была волчицей? — Нет, она была человеком, ― тихо ответила Хачжин, и снова подавила в себе приступ праведного гнева на такую несправедливость. ―…а хуже волчицы. Иногда люди способны ранить словом больнее, чем животные когтями. — И она ранила волчонка? — Да, ― Хачжин заметила, как один из лотосов потерял свой листок, и тот поплыл, подгоняемый бесшумными волнами, к берегу. ― Его сердце кровоточило, и он пришел к принцессе, чтобы она его обняла. То есть… — смущенно кашлянула девушка, услышав, как хихикнула Сеуль. ― Она утешила его, потому что никогда нельзя оставлять тех, кто в беде. — Эту сказку тоже тебе рассказала Луна? — Вроде того, — Хачжин печально улыбнулась, возвращаясь из воспоминаний. Тем временем солнце скрылось за облаком, и на душе снова стало неспокойно. Наверное, Сеуль это тоже ощущала, потому что бросила кисточку на лист, и от неё поползла клякса. — Аккуратно, ты же… — маленькая ручка закрыла её рот. — Ммм?! — Прячься, — прошептала Сеуль. Она вся дрожала. Хачжин смотрела на неё огромными от какого-то непонятного страха глазами. Сеуль убежала, ничего не сказав, но сон не заканчивался. Хачжин медленно поднялась с колен, вышла из беседки на узкий каменный мостик и, пройдя по нему, вышла к зарослям, слева от которых была большая пустая дорога. Она уже сделала к ней шаг, когда услышала голоса. И как минимум один из них казался ей смутно знакомым. Раздраженная на собственное любопытство, девушка цокнула языком и развернулась в противоположном направлении, пробираясь через заросли бамбука и каких-то мелких кустарников. Вскоре её руки уперлись в живую ограду из живой изгороди в виде ровной аллеи жимолости. Прямо за ней, на зеленой, низко постриженной траве, перед чьим-то красивым ханоком с традиционно завитыми к верху крышами стояла…она сама. Хачжин рассматривала эту копию себя в кремово-белом платье и нефритовых цветах в сложной прическе, совсем другую, строгую, с безупречной осанкой и сложенными на животе руками, взрослую и надломленную, изнеможденную. Девушка стояла к ней в полоборота, но Хачжин все это чувствовала, как если бы могла одновременно существовать в двух телах. — Су… Твое лекарство готово. По ступенькам, ведущим ко входу спустился высокий молодой человек, в таком же традиционном темно-синем халате, расшитым серыми лентами. Мужчина показался ей знакомым, и, когда Хачжин его узнала, ей пришлось отвести руку назад и опереться о первое попавшееся дерево. Она поднесла руку ко рту, едва сдержав крик. Йонгван. Это же её лучший друг, Йонгван! И они с этой девушкой, то есть с вот этой её версией…женаты?! Судя по тому, как именно мужчина касался своей собеседницы и по тону его голоса, а также учитывая все обстоятельства разговора, иначе быть и не могло. — Это невозможно, он же мне как брат, я никогда бы не… — Хачжин зажмурила глаза и покачала головой. За её спиной раздался треск ― кажется сломалась какая-то ветка. Хэ Су повернула голову на звук и Хачжин присела, закусив губу, когда ветка жимолости полоснула её по голой коже на шее. — Идем, Су. Ты должна беречь себя. Там никого нет. — Я просто подумала, вдруг… — голос девушки оборвался на полуслове и поник, будто бутон увядшего тюльпана. Через несколько минут на лужайке стало тихо и Хачжин, кряхтя, поднялась. Во рту у неё пересохло, а сердце, ещё недавно чуть не остановившееся, билось так, что пришлось постучать себя по груди. Хачжин прикрыла глаза, прислушиваясь к себе, и уже в следующий миг безоблачный, солнечный день Корё сменился влажным мраком современного Сеула. Конечно, она была готова к чему-то подобному, насколько вообще можно быть готовой к встрече со своей прошлой версией, у которой, судя по всему, судьба была куда интереснее. И все же… Странная тоска, накатывающая гулом в голове, как приближающийся поезд, теперь вернулась к ней. Когда она впервые встретилась с Сеуль, это чувство проявляло себя токающей в районе сердца болью, будто кто-то вышивал на нем рисунок, периодически продевая иглу в предсердие. Но сейчас рисунок оживал и расползался по венам сотнями таких игл, требуя вспомнить и оправдать какое-то всепоглощающее чувство вины перед самой собой, перед Лим Суен, перед Кьянваном и его братьями. Хачжин сделала несколько глубоких вдохов и поднялась с матраса. Она подошла к стене, к которой, как детектив из американского сериала, приклеила бумажки с подписями, соединенные линиями карандаша и стрелками. Последние две недели она присматривалась ко всем вокруг, пытаясь понять, кто ещё мог переродиться из того времени, и как все это связано. О Йонгване она тогда почти не думала, с того злосчастного рождественского бала они так нормально и не поговорили. Парень постоянно ссылался на занятость, но Хачжин, знающую его с семнадцати лет, ему было не провести. Он обижался на неё, думая, что она предпочитает ему его старших братьев и компанию «Хансан», с которой он не хотел иметь ничего общего. Если судить по родственной связи, то в том мире его звали Ван Чжон, младший сын королевы Ю, будь она не ладна. Она и в этом мире выглядит устрашающе, а уж какой тогда она была в том… Хачжин снова помотала головой, отгоняя тревогу. Как иронично, что она твердо решила игнорировать просьбы врачей, касательно её врожденного сердечного порока, а теперь это напоминание пришло ей совсем в иных масштабах. Что ж, выходит теперь ей нужно поговорить не только с Ван Чжоном-Йонгваном, но и с его старшим братом. Вот только…что она ему скажет? «Господин Хан, здравствуйте. Чудесного Вам рабочего дня! Вы, кстати, знаете, что у Вас есть дочь? А я её мать, правда в прошлой жизни, но это и не важно, потому что она сказала, что моё больное сердце можете вылечить только Вы». Стыд-то какой… Хачжин закрыла лицо руками, издав отчаянный всхлип. Легко представить, в какие дали, да подальше от «Хансан» Кьянван-Ван Со её пошлет. Думая об этом, девушка промаялась до самого утра. Она записала все свои мысли в дневник, туда, где уже были некоторые цитаты из дневника Чжи Мона. Кинув дневник в сумку, она мельком взглянула на часы. Через два часа у неё состоится урок травологии с госпожой Лим, на которой опаздывать было категорически нельзя. Не то, чтобы Лим Суен ставила ей какие-то условия ― просто она как-то сама интуитивно это понимала. Нужный автобус пришел быстро, и в назначенный срок Хачжин уже улыбалась Чжиен, домоправительнице дома семьи Хан, когда та открывала ей дверь. — Госпожа Вас ожидает, — привычно приободрила она девушку и уплыла на кухню, готовить шоколад. Хачжин чуть ли не подпрыгивала от радости. В прошлый раз Лим Суен заболела, и урок пришлось перенести. Здесь, как и в день их первой встречи, господствовали чистота, изысканность и уют. Комната Лим Суен с первых минут окутала её покоем и терпким запахом полыни. Вокруг снова было солнце, но не такое, каким она его запомнила во сне. Янтарное и мягкое, оно успокаивало тремор и возвращало сознанию сосредоточенность на настоящем. Сегодня хозяйка дома была одета в халат из серебристого шелка, украшенный рисунками бархатцев, а волосы послушно лежали в свободном высоком пучке, оттеняя красивые, прямые брови, будто нарисованные кистью искусного художника. Хачжин не заметила, как, повинуясь интуиции, сложила руки под грудью, в районе солнечного сплетенья, и медленно поклонилась, чем вызвала ласковый смешок Лим Суен. — Выразить почтение к травам сегодня более, чем уместно, но все же будьте увереннее ― растения не любят нервных рук. — Да, госпожа. Женщина подвела её к столику, на котором уже была приготовлена керамическая ступка и две пиалы, а также пучки трав, связанные тонкими нитями и разложенные в определенном порядке. — В Квачхоне, маленьком городе, где я родилась, отец часто водил меня на старый рынок, где продавали лекарственные травы и лечебные корни ― жители выращивали их сами. Вы знаете, что это за травы, Хачжин? — Это ревень, ― девушка указала на бело-красные побеги с большими шершавыми листьями. ― А это…это…горькая полынь. Хачжин была абсолютно уверена, что никогда не читала об этих травах и точно не смогла бы угадать их визуально. — А какая ещё бывает полынь? — Сладкая? Ой, простите, госпожа, ― Хачжин снова опустила глаза вниз под мягким, укоризненным взглядом своей наставницы. — Тогда вам нужно запомнить, что у полыни есть несколько видов. Она бывает лимонная, морская, молочноцветковая, рутолистная, индийская, лечебная… Хачжин едва успела вытащить из сумки небольшой коричневый блокнот, чтобы успеть записать все, что она говорит. Лим Суен не торопила её, и её голос негромко и величественно доходил до её сознания, запечатлевая в нем правильные мысли. -…однако чаще всего мы используем именно эту, горькую полынь. Её легко узнать по светло-серым листьям, похожим на серебро, и трубчатым желтым цветкам. А теперь подойдите сюда и как следует измельчите сухие листья. Хачжин послушно убрала блокнот и закатала рукава тонкой белой блузки. Она аккуратно сорвала несколько листьев, опустила их в пиалку и принялась за работу. — Сбор полыни обычно происходит в июле и августе, пока она цветет. Лучше срезать только тонкие стебли, и не в коем случае не мыть траву перед сушкой, а просто перебрать. Затем полынь должна оставаться в сухом и темном месте около недели. Если после этого её листья станут ломкими, и их можно будет перетереть между пальцами, значит, она готова к использованию. Полынь считается женской травой, тем не менее, её можно смешать с чайной ложкой перетертого корня ревеня и добавить немного меда, если необходимо помочь больному вылечить желудок, но только не с имбирем ― он противопоказан в таких ситуациях. » ― Придворная дама не может позволить себе такую ошибку. Ты сегодня чуть не отравила наследного принца, но, слава небесам, я вовремя заметила твою оплошность. То, что ты принесла и заварила ― это не корень ревеня, а корень имбиря, и его нельзя пить при острых болях в животе. Увесистый том «Краткого классифицированного сборника медицинских трав» Ким Е Монга лег на и без того нелегкую стопку, от которой её слабые руки вот-вот грозили сломаться. Но девушка упорно пыхтела, хмурилась и продолжала стоять на коленях, отбывая заслуженной наказание главной придворной дамы. ― Простите меня, госпожа О. Впредь я больше никогда не отравлю наследного принца!» Хачжин едва не выронила ступку, под которой листья уже превратились в пыль, когда поняла, что сказала это вслух. Девушка оставила в покое пиалку и подняла взгляд, встретившись с неподдельным удивлением Лим Суен. ― Хачжин, как Вы меня назвали? Это какой-то старый анекдот? ― Я…― Хачжин все ещё пыталась как-то разграничить свое непонятное видение с реальностью, потому что Лим Суен выглядела точно так же, как и три минуты назад, сидя за широким деревянным столом в Древнем Корё с взволнованно-строгим выражением лица. ― Простите, наверное, я просто не выспалась. Привидится же. ― Можно быть, нам лучше перенести урок? ― Нет-нет, что Вы…― замахала руками Хачжин. ― Пожалуйста, давайте продолжим, я очень хочу всему этому научиться. Её упорство и любознательность отразилось россыпью жемчужин-воспоминаний в глазах Лим Суен. — Вы немного напоминаете мне меня саму лет пятнадцать назад. Знаете, я могла проводить в нашем саду целые дни, наблюдая, как растут посаженные отцом цветы. Теперь я вспоминаю о нем каждый раз, когда прихожу в свою клинику, на Инсадоне. Она находится недалеко от галереи Хаккочже. Пока Лим Суен отмеряла необходимое количество теплой воды для настоя, Хачжин вспомнила, что не так давно слышала от Енми о косметической клинике, где главный врач сам выращивал лечебные растения для уходовых средств. Подруга обещала, что, как только накопит денег, сразу принесет ей оттуда большой набор с розовой водой и сывороткой из розмарина для волос. ― Получается, это Вы основали «Дом девяти трав»? ― горький порошок растворялся в теплой воде, которая все меньше отражала белый потолок комнаты. ― Да. С некоторых пор он стал моим вторым домом. Эта фраза была произнесена очень легко, с той печальной легкостью, которая остается на отболевших шрамах. Хачжин знала, откуда они берутся, и потому ей пришлось сдержаться, чтобы не обнять наложницу О, ведь именно так её звали там, в другом мире. Теперь она вспомнила. После уже ставшего традиционным горячего шоколада Хачжин возвращалась домой, наполненная и готовая взлететь к небесам от вдохновения. Правда, микро-шок от слишком большого пустого пространства в сумке тут же спустил её с небес на землю, потому что там не было дневника. Он пропал.