Коллекция упавших звёзд

      Лотта и не помнит, когда в последний раз выбиралась в сад, чтобы просто посидеть под сенью раскидистых деревьев в обнимку с холстом и потрепанными кистями. Все ее выходы были связаны или с поиском наложников, или с потребностью наведаться в конюшни, но сейчас министр решила, что раз уж придется покинуть родное поместье на долгие четыре месяца, нужно успеть попрощаться и с садом тоже. Аркана подняла голову, щурясь от света вечернего солнца, просачивавшегося сквозь резные листья фамгусного дерева, привезенного с планеты Тэйки. Она помнила, что дерево до удивительного легко прижилось на чужеродной земле, и это подарило ей надежду, что просторы поместья Арканы так же легко примут в свои объятия всех привезенных ею наложников, а те, в свою очередь, обретут потерянный дом.       Альфа блаженно зажмурилась, неожиданно философски придя к такому выводу, что вынужденный отъезд — всего лишь временная трудность на ее счастливом пути. Всего лишь неприметная кочка, как и множество до нее, всего лишь то, с чем она справится и вернется домой победительницей. Лотта открыла глаза, уставившись на почти законченный набросок пейзажа с беседкой, что раскинулся по ту сторону пруда, на берегу которого они с Олли устроились.       — Здесь так спокойно, — проговорила Аркана, ни к кому в особенности не обращаясь. Сероглазый наложник тут же вскинул голову, с улыбкой на нее поглядев.       — Ваша правда, госпожа. Досюда не долетают переживания и грусть, — серьезно добавил он, и светлые брови его сошлись на переносице, а Лотта перестала улыбаться.       — Когда-нибудь вы поймете, — проронила она, взглянув на Олли внимательно и долго. Тот взгляда не отводил, только придвинулся ближе. — Когда-нибудь вы простите меня за то, что вынуждена оставлять вас, когда сама же и взяла на свое попечение.       — Самое болезненное во всем этом, госпожа, — тоном профессора начал наложник, отложив в сторону новые, только подаренные кисти, — то, что каждый из нас познал любовь в вашем лице. И это не притворство, это не чувства по нужде.       — Я знаю это, знаю, Олли, — зашептала Лотта испуганно, словно бы невольник вдруг озвучил самую страшную ее тайну. — Но когда придет время, вам придется… — Тут она замолкла, осознав, что сболтнула лишнего.       Мысли ее лихорадочно заметались, и это не укрылось от вездесущего эмпата. Сахарец нахмурился пуще прежнего, желваки его заходили, и Аркана уже начала продумывать путь словесного отступления, как Олли мягко поднялся с садовой травы и направился к ней, не сводя взгляда единственного серого глаза. Лотта выпрямилась, и тревога ее испарилась, оставив лишь уверенность и непоколебимость. Куда бы не завел их разговор, она не заберет свои слова и чувства назад.       — Придется — что? — тихо спросил Олли, опустившись около нее. Лотта опустила голову, но была осторожно приподнята за подбородок. — Что же вы задумали, моя госпожа? Я слышу ваше беспокойство.       — Прости меня, любимый, но это тебя не касается, — сквозь зубы процедила Аркана, чувствуя тепло его тонких пальцев на своем лице. — Я со всем разберусь сама. И все у вас будет хорошо. У всех вас.       — Но это совсем не то, о чем вы думаете, моя госпожа, — осторожно произнес Олли, скользнув ладонью по ее щеке. Лотта закусила губу, отведя взгляд. — Вы хотите нас оставить? — в лоб спросил невольник, а Лотта даже вздрогнула.       — Я уезжаю завтра, это неотвратимо…       — Я не об этом, — мотнул головой невольник, и лицо его исказила боль.       — Я никогда вас не оставлю, — вздохнув, отрезала министр и отняла его руку от своей щеки. Олли втянул голову в плечи, скривив губы. — Но грядут перемены, мой милый, и они затронут каждого, и вам придется с этим смириться. Я улетаю на Коургу завтра, и эти четыре месяца я планирую провести не только за бумагами и чертежами плазмопровода. Но я никогда, — слышишь? — никогда вас не оставлю.       — Я верю вам, госпожа, — тихо ответил Олли, и Аркана раскинула руки для объятий, и невольник тут же в них нырнул, прижимаясь к сильному телу своей альфы. — Просто знайте, что мы никогда вас не предадим и не разочаруем. Доверьтесь… нам.       Лотта не ответила, только примкнула губами к седой макушке, огладила пальцами выступающие лопатки, прошлась по вздрагивающей спине. Поцеловала ветвистый рог под тихий сиплый вздох, нахмурилась, но все же не отстранилась, продолжая сжимать омегу в прощальных объятиях. У них всегда так было — долгие разговоры о вечном и бесконечном, а после такие же долгие целомудренные объятия с привкусом сладости самой странной любви дома Арканы. Бывали моменты, когда Олли позволял себе чуть больше, чем обычно, бывало, когда и сама Лотта едва сдерживала страсть. Но сейчас все было по-другому. Сейчас будто бы все готовы к тому, чего ждали долгие годы.       Олли вдруг выгнулся в ее руках, а министр подумала о том, что совершенно не готова все сделать так, чтобы не было ни боли, ни дикого желания. Но она ведь обязана, по-другому никак.       Омега сам нашел ее губы, все так же сипло дыша, и Аркана не смогла ни увернуться, ни предотвратить жаркий поцелуй, да и не стремилась. Губы эмпата были мягкие и теплые, жаждущие, и леди нахмурила темные брови, в голове скользнула мысль о том, что сахарец определенно что-то предчувствовал, чего-то страшился. Разлуки? Покинутости? Лотта не знала, только лишь продолжала отвечать на его пылкие ласки и лихорадочные поцелуи.       — Тише, тише, — шептала она, когда домашняя блуза уже была расстегнута на половину пуговиц. — Олли, нежный мой, хороший, что же ты? — голос ее был рычащим и клокочущим, но бесконечно ласковым.       — Пожалуйста, госпожа… — умолял невольник, вдруг подняв на нее полный грусти взгляд, но на самом дне его зрачков леди различила пламенное желание.       — Я не буду спрашивать о твоей уверенности в этом, — отрывисто проговорила Лотта, зацеловывая его уродливый шрам, — но все же, Олли… послушай…       — Я готов, моя госпожа, давно готов, — так же тихо проговорил невольник, жмурясь от удовольствия и ласк. Он торопился, и Лотта это видела, поэтому решила не мешкать. До темноты остался один час, и совокупиться прямо на садовом газоне — это не звучит благоразумно, только вот выбора уже не осталось.       Аркана почувствовала, как задрожали ее плечи, как похолодели кончики пальцев только от вида распаленного Олли, невинного в своем понимании и слишком напуганного жизнью, чтобы решиться на такой шаг. Не нужно быть эмпатом, чтобы догадаться о том, с каким трудом он сделал такой выбор. Стать ближе, подарить себя и не дать усомниться в своей верности. Только вот Лотта и без этого всего была уверена в любви своего рогатого наложника, и всем сердцем любила его самого. Так зачем же он это делал? Зачем так трепетно прижимался губами к ее обнаженным плечам, зачем с упоением касался жарких волос, зачем глядел в ее лицо раскаленным серебром?       И она прекрасно знала ответ — ради нее самой, ведь иначе ее наложники доказать свою любовь не могут — так уж повелось. А у нее не хватает мудрости убедить их в том, что не требует от них ни тел, ни чувств, лишь счастливы были — да и только.       — Что вы?.. Госпожа… ах! — Олли вновь выгнулся, когда министр прощупала пальцами его позвонки и одарила шею ласковыми поцелуями. Это было не в первой — уже знакомы и касания, и поцелуи. Но Лотта до сих пор не верила, что у сахарца хватит смелости пойти дальше.       А он таял в ее руках, растекаясь теплым воском.       Министр сосредоточенно нахмурилась, ловко избавляясь от его льняной рубашки, вымазанной краской, и внимательно посмотрела ему в глаза, считывая малейшую эмоцию страха или сомнения. Но таковых не было, только лишь немое разрешение сделать со своим телом все, что Аркане будет угодно. Она рыкнула, припечатавшись губами к его худой груди. Невольник взвыл и тут же закрыл рот руками, давясь воздухом, когда Лотта вобрала в рот мягкий розовый сосок, распробовав нежную кожу на вкус. Вздохнула тяжко и властным жестом повалила омегу на земь, продолжая расцеловывать трепещущую плоть.       — Почти семь лет минуло, — шепотом проговорила Лотта, оторвавшись от груди, и тонкие ниточки слюны натянулись промеж ее губ и его кожи. — Почему сейчас, Олли?       — Я боюсь, — задыхаясь, ответил невольник, и Аркана мигом отпрянула. — Не вас, — поправил он, схватив ее за руку и притянув обратно, — а того, что долго вас не увижу.       — Я часто улетаю, — мотнула головой министр, но ласки все же продолжила.       — Не в этом дело. Я не знаю, госпожа, но, пожалуйста… — всхлип, и леди судорожно вздохнула. Ресницы ее задрожали, а сама она метнулась к родному лицу, осторожно касаясь приоткрытых губ. Невольник выгнулся, а Лотта хаотично соображала, что бы предпринять, чтобы закончить все это быстро и безболезненно. Она готова была завладеть Олли, каждым сантиметром его тела, но вопрос в том — готов ли он?       — Готов, — безошибочно разгадал ее беспокойство сахарец, приподнявшись на локтях и улыбнувшись краешком рта.       Лотта не ответила, только нервно фыркнула, огладив ладонями обнаженные бока. Ее бронзовые руки так контрастно смотрелись на бледной коже Олли, исписанной застарелыми шрамами и долгое время не заживавшими отметинами язвами. Болезненные следы остались на нем, как отпечатки страшной болезни, и министр шумно выдохнула. Чувства захлестнули ее неумолимой волной, и она уже не понимала, правильно ли поступала, так легко пойдя на поводу Олли, но отступать уже было поздно.       И леди припала вспухшими губами к худому животу, параллельно орудуя руками в области пояса легких штанов.       Частью своего не затуманенного еще страстью сознания она думала о многом. О скорой командировке, о четырех месяцах разлуки, о предупреждениях господина Рика и о тэнгуне, томящемся в лазарете. Думала о том, куда пойдет после, что сделает и с кем поговорит. Это так несправедливо, но полностью отдаться своим наложникам леди никогда не могла — именно поэтому она разрабатывает законопроект о правах рабов. Она видела и прекрасно знала, что не все наложники сэйканцев живут в таких же условиях, как ее семья, тот же Нито Каплана известен своими изощренными пытками по отношению к омегам и даже к альфам захваченных планет. Лотта Аркана всем сердцем желала, чтобы больше никто не страдал так же, как ее милый Олли, как сотни несчастных невольников Республики Созвездия Водолея.       Министр жаждала напомнить всему миру о человечности.       Пальцы ее вдруг нащупали почти незаметный побелевший шрам на внутренней стороне бедра, и Лотта болезненно зажмурилась, тихо выдохнув и припав к бледной коже губами под сдавленный стон Олли. О, она бы многое отдала, чтобы найти всех тех, кто причастен к изувечению омежьего тела. Всех, кто поставил многочисленные раны и следы от зубов, кто не оставил на Олли и живого места, усеяв тонкую кожу синяками. Лотта нередко вспоминала о том, каким увидела сахарца в первый раз. Фиолетово-синим от гематом, красным от крови, слабым от болезни и обезвоженным, словно нерадивый пустынный странник. Безрогий. Безглазый. Тощий и жалкий.       А Грэг тогда вновь завел старую песню о том, что, мол, министр Аркана заслуживает всего только самого лучшего!       А она и получила это лучшее.       В приливе нежности, Лотта принялась целовать острые колени, сведенные вместе, а потом взглянула в лицо своему наложнику, замечая его дрожащие в предвкушении губы, его руки, цепляющиеся за траву, его лихорадочно сверкающий взгляд. После семи — семи! — лет он решился доверить всего себя своей альфе без сомнений, без страхов, без промедления. И Аркане бы впору гордиться таким процессом, и она бы гордилась, если бы не знала, сколько времени придется провести вдали от Олли без возможности убедиться, что ее действия не навредили ему никоим образом.       Она колебалась.       — Говори мне обо всем, — строго сказала леди, трепетно расцеловывая нежные коленки. — Если будет больно. Страшно.       — Все в порядке, моя госпожа, — шепотом заверил омега, едва успевая хватать ртом воздух. Лотта удивленно вскинула брови. — Я весь для вас, — сообщил Олли, а после развел ноги в стороны, жарко выдохнув.       Уверенности ему не занимать. Аркана незаметно усмехнулась, припомнив, как утром во время завтрака сахарец пригласил ее к себе. Неужели уже тогда знал, куда все это зайдет, хитрец?       Олли тут же вскинул голову, успей она об этом подумать, и Лотта заулыбалась. Да будет так, коли ему угодно. Аркана здесь, чтобы сделать своих омег счастливыми — а уж им решать каким образом она это совершит.       Министр медленно, смакуя мгновение, нагнулась к давно никем не ласканной плоти, незаметно скривив губы при виде почти незаметных шрамов. Они белыми ниточками паутины опутывали округлые ягодицы, кожу паха, и из-за отсутствия волос старые раны были особенно видны в самом сокровенном месте. Кто же, кто же посмел изуродовать столь прекрасное сознание грязными похотливыми руками? Лотта примкнула губами к поджавшимся яичкам, прошлась по всей длине напряженного члена, опалила жарким дыханием трепещущую головку. Стон пронесся над просторами сада и замер где-то в небесах, пока министр Аркана дарила всю свою нежность распластавшемуся под ней омеге. До такого они тоже доходили. Один или два раза, но леди слышала подобный вскрик наслаждения.       А дальше?       А дальше он начинает лихорадочно дрожать. И Лотта торопливо целует член, предчувствуя скорую разрядку. Снова она даже не коснулась, снова даже не поглядела на то самое сокровенное, что Олли желал отдать ей целиком.       — Госпожа! — застонал и излился, стыдливо закрывая лицо руками, а министр устало вздохнула, слизывая с губ сперму.       — Ничего страшного, — она попыталась улыбнуться, только вот при виде выступивших слез это было сложновато. Снова Олли плачет, ведь считает себя виноватым. — Эй, послушай меня, — серьезно заговорила леди, притянув оголенного и плачущего омегу к себе и усадив на колени. — Когда-нибудь все случится, слышишь? Когда-нибудь, но не сегодня.       — Госпожа…       — И не надо считать, что я тебя не принимаю или сторонюсь, — продолжила Аркана, обратив взор на небо. Оно было чистым и бесконечным, темнеющим над ними и ослепительно-оранжевым — на горизонте. — Просто все случается в свое время, и так будет всегда… Ну что же ты плачешь? — Лотта нахмурилась, сцеловывая слезинки с его щек и попутно натягивая на наложника льняную рубаху, валявшуюся рядом.       — Я люблю вас, госпожа, — прохрипел Олли, тюкнувшись носом ей в плечо.       — Я тоже люблю тебя, милый, — отозвалась леди, ничуточки не слукавив.       А сердце ее болезненно сжалось. Как она сможет отпустить его, когда придет время? Да и должна ли?       Солнце ласкало прощальными лучами их лица: заплаканное и серьезное, изуродованное шрамом и прекрасное от природы. Однажды выбор настигнет всех, и тогда уже колебаться не придется.