Люди — сложные существа, к ним нельзя относиться пренебрежительно.
Джеймс Болдуин «Комната Джованни»
Билл
Всё началось в школе, на уроке испанского. Тонкие красные нити, несомненно, тянулись именно оттуда. Возвращаясь после реабилитации в знакомую и уже порядком опротивевшую обстановку, я и представить не мог, какие перемены меня ожидали. По сей день передёргивает от воспоминаний. Опротивевшая обстановка приобрела молчаливые депрессивные краски. В некогда шумных стенах опустело, словно всё живое скинуло плоть, а сами же стены обклеили плакатами о суициде. Они гласили, что «ты не один», «твоя жизнь важна» и всё в этом роде. Серые окружающие с нескрываемым сочувствием глядели вслед, оставляли мнимые постылые ощущения на коже даже через ткань одежды и шептались между собою. Наверняка думали, что это незаметно. Случайные столкновения с Картером Лунманом, школьным консультантом, который приступил к работе незадолго до моего… до моей ошибки, участились. Порой думалось, он специально маячил перед глазами, чтобы я добровольно пришёл к нему в кабинет и попросил о помощи. Но доктора Бёрнса было предостаточно. Я так и сказал, когда мистер Лунман, не став больше ждать, обратился ко мне первым, однако даже после этого наши столкновения с ним никак не прекращались. Наверное, всё надеялся быть пригодным. Чужие попытки поддержать, в действительности, дико раздражали, я чувствовал, как что-то неистово гудит внутри, словно ветер в трубах во время бурана. Скрывать раздражительность получалось всё хуже и хуже, иногда я мог вспылить лишь из-за простого интереса о моём состоянии. Себя я оправдывал тем, что приставали они с идиотскими вопросами не к месту. Злость на людей и на самого себя сливалось со страхом, который сопутствовал мне всё время и усиливался, стоило лишь кому-то подойти. Признаю, я боялся осуждения. Боялся, что все думают об одном и том же. Из-за парня решиться покончить с собой? Ничего серьёзного, просто подростковая драма. У кого не бывало желания покончить со всем раз и навсегда, чтобы больше не пытаться держаться на плаву и прилагать для этого усилия? Многие об этом думали. Часто или нет, но думали. И я не был исключением, только… я думал не всерьёз. Когда размышления доходили до таких деталей вроде, как я сделаю это, когда и насколько будет больно, то я давал заднюю. Подробности меня отторгали, сердце заходилось быстрее, а внутри возникало противное прохладное ощущение, будто я уже сделал непоправимое. Я не понимал, как люди решаются на самоубийство. Что должно произойти, чтобы человек смог взобраться на небоскрёб и, несмотря на страх высоты, спрыгнуть с него? В любом случае, у меня не было такой серьёзной причины, которая смогла бы подтолкнуть меня к краю. И даже после Тома она не возникла. Возникла депрессия, явившая мне прозрение, что причин и не надо. Что жизнь — сама сплошная причина. Как же невыносимо было находиться в этих стенах. Словно заключённый, которому предстояло отмотать немалый срок. Однако родителям я этого не говорил — боялся, что они ухватятся за эту информацию и переведут меня в частную школу, как и хотели. Стараться влиться в новый коллектив, когда слухи о причине перевода разойдутся быстрее молнии, было бы намного хуже. Помню, как ребята старались ненавязчиво держаться рядом. Они и прежде держались — иногда на совместных уроках, бывало после них, на тренировках, — однако в то время я ещё спокойно мог быть где-то отдельно, не осведомляя никого о своём местоположении, и никто не поднимал тогда панику. Никто не старался с большой осторожностью подбирать слова во время разговора, и никто с тревожностью не поглядывал на меня, если вдруг, к примеру, Лайла подходила к Липпу и, забывшись, быстро прижималась губами к его щеке — настолько частый для них жест, что порой они делали так автоматически. Но потом, после возвращения, это время казалось таким далёким, будто совсем чужое. Хотя, возможно, оно и было чужое: время, которым некогда жил другой — вошедший в ванную комнату — Билл. А настоящее принадлежало мне — тот, кого вынесли из неё. Временами я завидовал тому Биллу. Его бесхитростному умению окружить себя людьми, которым он не был безразличен. Кто бы ни подходил, все смотрели, как мне казалось, с неподдельным переживанием во взгляде, интересовались о моём состоянии. Однако потом я вспоминал до чего добрёл тот Билл. Период реабилитации был тяжёлым. Я не знал, куда спрятаться, где укрыться, чтобы переждать пока бдительность всех не ослабнет и их внимание не переключиться на то, чем они изначально были заняты. Куда ни взгляни, отовсюду хлестала гиперопека, все нарывались вписаться мне в няньки, проконтролировать всё вплоть до мелочей. Одни посещения у психотерапевта чего стоили: помню, что в первый раз мне показалось, будто я попал на телешоу «Доктор Бёрнс и тысяча несвязных вопросов, которые быстро сумеют довести до белого каления». Я успевал сотни раз пожалеть о содеянном за сеанс, настолько тяжело это давалось. Не думал, что последствия окажутся такими грузными. Не думал, что последствия в принципе будут — скорее, ожидал очутиться у ярких высоких ворот, окутанные в светлые коконы мягких облаков. Там бы выпала вывеска «Билл Мосс Браун — вход воспрещён» и я бы на месте рухнул в преисподнюю. Суицидников ведь в Раю не жалуют. Спроси меня, прошли целые годы от моего последнего пребывания в школе. Время тогда тягуче капало капля за каплей и в какой-то момент я потерялся в этом промежутке, как корабли в Бермудском треугольнике. Моё возвращение совпало с твоим поступлением. Ты тогда перевёлся из солнечной Калифорнии сюда, в Нью-Йорк, и во время короткого представления перед всеми мимолётно упомянул, что здесь тебе не хватает морской свежести. Точнее, миссис Нельсон задала пару вопросов, пытаясь разговорить тебя, но единственный, на который ты ответил, а не уклонился, как от предыдущих, был вопрос, по чему ты скучаешь больше всего. — Океан, — ответил ты негромко, после короткой заминки, по которой видно было, что сказать хотел совсем другое. Я тогда поймал себя незаметно улыбающимся: как раз, глядя на тебя, разглядывая пленительные голубые-голубые глаза, я вспомнил океан. Невольно сравнивал их прозрачность с морской водой, которая мирно прибывала к тёплому мягкому песку и смывала все следы, оставшиеся на нём. Ещё во мне зародился интерес. Хотелось узнать, о чём ты умолчал, и почему показалось, будто океан для тебя не просто остался позади, а высох. Но потом я с ужасом опомнился. Спросил себя, что делаю и попытался оправдаться тем, что просто засмотрелся на красивого человека. Это ведь ещё ни о чём не говорило, верно? Ты занял свободное место, а я подумал, какой же я идиот, опустив взгляд на лист тетради и не слушая учительницу, которая уже начала урок. В руках я держал ручку, бессознательно сжимал её сильнее, грозясь вот-вот сломать, а миссис Нельсон, насколько помню, объясняла тему, связывая её с одним известным произведением Мигеля Де Сервантеса. Как же было тошно. Несказанно тошно от самого себя. Не мог описать, как хотелось, чтобы кто-то сильно, вдрызг избил и в конце концов выбил из меня это. Эту дрянную часть, которая безудержно стремилась к чему-то опасному. Я не понимал, как можно даже после всего, что произошло, всего, что я натворил, и чему подверг близких, всё равно тянуться к огню, словно мотылёк. Можно ли сказать, что тогда раздался предупреждающий звонок, пытающийся вытянуть меня из трясины, в которую я уже шагнул? Должно быть, это и был он. Я его не услышал или бездумно проигнорировал. Долгое время я старался подавить это в себе, старался не думать о возникших чувствах, которые уже по-тихому сжирали моё сердце, наивно полагая, что таким образом смогу обойти хорошо знакомые грабли. Но иногда, словно неожиданное мерцание в темноте, на поверхность всплывали мысли вроде «не все как он», «я не должен бегать от этого, не должен бояться», «когда-нибудь придётся сблизиться с кем-то, ведь такова человеческая природа». И, как ни странно, в ушах слышался голос доктора Бёрнса. Я не упоминал на сеансах твоё имя и то, что снова начинаю тонуть всё в той же трясине, но доктор Бёрнс осторожно прокладывал путь к тому, чего я так боялся и стыдился. Возможно, мне стоило поблагодарить его как следует, но, возможно, стоило поднять такой бунт, чтобы родители больше не заставляли снова ходить к нему. Как-никак сделать шаг к тебе я решился именно из-за его наставлений. Однако в то время я определённо был ему благодарен. С твоего перевода прошло уже несколько месяцев, и каждый раз на наших совместных занятиях я украдкой глядел на тебя. Редко бывало, чтоб ты занимал место рядом со мной: ты часто садился за парты, которые находились впереди, и тогда мне оставалось смотреть на твои мягкие, сияющие на свету волосы. Не счесть сколько раз я представлял, как запускаю в них пальцы и убеждаюсь, что, да, действительно мягкие. Я засматривался на твою шею с несколькими родинками, которых я находил очень трогательными; узкими плечами, ровной спиной. Когда ты поворачивался в сторону, улыбаясь кому-то из одноклассников, виднелись такие же трогательные ямочки на щеках. Время тогда будто приостанавливалось, как в фильмах, и образ твой прочно впивался каждый раз, словно я отчаянно пытался сохранить эти мгновения снова и снова. А в те редкие моменты, когда ты садился рядом, я продумывал свои действия вплоть до самого выдоха. Сидел я как на иголках. Глаза всё время хотели взглянуть в твою сторону (я боялся, что после одного из таких уроков один глаз да начнёт косить), ладони часто потели от волнения, тело не слушалось и принимало самые неловкие позы, которые с потрохами выдавали мою нервозность. Иногда взгляд всё же скользил к тебе и тогда бывало трудно отвернуться. Я напоминал себе одержимого: пытался найти в толпе учеников светлую макушку и, когда не находил, погружался в тоску, а когда всё же удавалось — улыбался, чувствуя как что-то происходит с сердцем в груди. Я был уверен, что это новый диагноз. С этими буйными чувствами я и позабыл, что некогда был влюблён в другого человека, который своим предательством подверг меня долгому сплину. В человека, который перевернул весь мой мир с ног на голову и ночами приходил в мои сны, на утро вызывая отвращение со злостью и к себе, и к нему. И к Клоду. Клод вообще был последним человеком, виновный в том, что я сходил с ума от негативных эмоций. Он абсолютно точно не прикладывал к произошедшему руку, ведь он был всего лишь таким же игроком, как и я, и не мог предугадать, что его друг на одном из матчей влюбится в парня. Том был учеником школы, с которой у нас должен был состояться матч, и наша с ним встреча произошла, как нечто необратимое. Так должно было произойти, но я неделями искал иной выход из ловушки, перебирая в голове множество уже бессмысленных «если бы». Если бы не тот матч, если бы не прошедшая простуда, если бы не Клод… Том стал для меня проводником в другой, неизведанный мной, мир, который я долгое время отрицал и ненавидел, но в итоге всё же принял и полюбил. На самом деле он существовал во мне с самого рождения, просто чтобы его увидеть, как оказалось, нужна была посторонняя помощь. Не могу сказать рад ли я, что помощь оказал именно Том, но теперь всё словно стояло на своих местах. В этом мире лучи лились через задёрнутые занавески на окнах. Руки касались теплом по лицу, а запах кофейных зёрен плотно окутывал по особенным утрам. «Неужели я сопротивлялся этому?» — с изумлением задавался я вопросом, когда чужое лицо прижималось к моей шее, а недлинные волосы щекотали подбородок и щеку — докуда дотягивались. И так день за днём. Тепло, нежность и порождённое ими счастье. Доказательство того, что я испытал любовь, ощутил каково это — быть любимым. Невероятное чувство. Словно смог вспорхнуть и дотянуться до пика счастья. Но теперь, вернувшись на землю, меня не покидает мысль, что я всё это выдумал. Вообразил любовь из-за своей одинокой, но верной влюблённости и притворства человека, к которому эта любовь тянулась. Том пылко заверил меня, что любил. «Любил и люблю, а это… Билл, посмотри на меня. Пожалуйста, взгляни, ты всё не так понял». А что там можно было понять не так? Всё вырисовалось предельно ясно, будто клишированная сцена из фильма: полуголый блондин на заднем фоне, он, быстро завязывающий ремень на штанах с помятым видом и раздражением на лице. Всё было очевидней некуда, и в тот момент я ясно понял, что мой новый мир не такой идеальный, каким он мне представился. Не думал, что смогу дважды испытать это чувство во всех красках, как в первый раз, нет. Я был убеждён, что у меня был шанс и он был один, никаких вторых попыток. Но вторая попытка была. И теперь она тоже провалена.***
Раздался громкий хлопок взорвавшегося шарика, и многие из учеников вздрогнули. Цепкие пальцы резко вцепились в локоть, мня белый рукав футбольной куртки. Билл взглянул на стоящего чуть позади него и застыл, пока на фоне ошмётки розового латекса разлетались по сторонам. — Итак, — начала мисс Сивилли своим вечно бодрым голосом, — это был чистый кислород. Звук громкий, правда? Но ни пламени, ни тепла. Луи коротко кинул взгляд в ответ и отпустил руку, словно ничего не произошло, словно он не испугался. Билл, быстро опомнившись, последовал его примеру — вернул внимание учительнице, которая уже потянулась за вторым шариком. — А этот наполнен стопроцентным водородом. — Она снова поднесла огонь к шару, и за новым взрывом последовала яркая вспышка огня, исчезнувшая за секунду. Вздрогнув во второй раз, стоящие вокруг отступили. Краем глаза Билл уловил, как Луи вновь дёрнулся. — И вот вам взрыв. Были соблюдены три условия для этого: пламя от спички, кислород из атмосферы и топливо из водорода. Последнее слово перекрыла трель звонка, и все, стянув с себя защитные очки, засуетились, чтобы поскорее выйти из класса. Мисс Сивилли ещё что-то да говорила, но никто уже не слушал. Билл забегал глазами по чужим головам, наклоняясь за сумкой. Правая рука ощущалась словно и не своя вовсе. Он стоял там, будто бы одно касание, и то через ткань, смогло парализовать его, начиная от самой руки до пят. Сердце забилось сильнее и дыхание спёрло. От представления, что будет, если Луи коснётся его оголённой части тела, кровь прилила к лицу. В аудитории стало невыносимо жарко, несмотря на то, что она почти опустела. — Это глобофобия, — донеслось сзади, и Браун обернулся. Увидев, кто стоит перед ним, он вновь застыл. — Что? — Глобофобия, — повторил Луи, еле улыбаясь. — Боязнь воздушных шаров или что-то вроде того. Извини. — Да нет, всё в порядке, я понимаю. В смысле, не то, чтобы она у меня тоже есть… Поняв, что уже скатывается в неловкость, Билл замолчал. Хотя от этого она, напротив, начала стремительно сгущаться. Чужой смешок среди образовавшегося гула разбавил паузу и заставил его собственные губы дрогнуть в улыбке. — Конечно. Капитану чужды какие-то там фобии, они для слабаков. — Склонив голову набок, Луи внимательно осматривал парня. Глаза Билла распахнулись. — Н-нет, я не это… — начал было он объясняться, однако Луи рассмеялся, что ввергло Билла в ступор. — Просто шучу, расслабься. Лазурные глаза хорошо гипнотизировали и затягивали на дно того самого океана, от них невозможно было оторваться. Благодаря им Билл удачно отупел и растерял все мысли. Знай он, что сегодня с ним заговорит Луи, сперва потискав его за руку, приготовил бы план для продуктивного разговора. Возможно, тогда получилось бы как-то зацепить его, заинтересовать, что привело бы ко второму разговору. А там глядишь и третий. Но это… «Это полный провал». — Ладно, капитан, свидимся на астрономии. — Луи неторопливо попятился и зашагал к дверям. Билл, разочарованный скорым окончанием такого момента, провожал его взглядом. Пока он размышлял, что ещё можно сказать и при этом не выглядеть жалко, Луи обернулся и с ухмылкой кинул перед выходом: — Обещаю больше не лапать. Не улыбнуться не получилось. «Надеюсь, ты скрестил пальцы», — подумал Билл.***
Обещание было нарушено первый раз на лестничном пролёте, после двух дней от совместного урока астрономии. Билл с Райаном и Филиппом спускался на первый этаж, когда кто-то толкнул его в плечо. Он обернулся, чтобы взглянуть на желающего обрести неприятности, но сразу же сдулся, увидев Луи. Тот, коротко извинившись, обогнал их и исчез так же неожиданно, как и появился. — Под ноги смотри, — прикрикнул ему в след Липп, а Билл заверил, что всё в порядке. Вдруг человек просто оступился и чуть не свернул шею? Второй раз тоже нельзя было со стопроцентной уверенностью назвать умышленным нарушением обещания. Это было на уроке математики. Билл зашёл вслед за ребятами в аудиторию, глаза бегло прошлись по сидящим в поисках свободного места. И неожиданно мелькнувшая среди присутствующих белая макушка приковала к себе внимание. Филипп, Джейсон и Клод прошлись вдоль парт и заняли последние места, а он, отстав от них, неуверенно подошёл к Луи. — Можно? — спросил он, тиская лямку рюкзака и не замечая недоумённых взглядов друзей. Миллер отвлёкся от телефона и вопросительно поднял голову. — А. Да, конечно, — отозвался он, увидев, что Браун указывает на пустующую парту рядом. Вспомнились дни, когда у них с Луи бывали совмещённые уроки. Та же возбуждённость вкупе с нервозностью. Боязнь сделать что-то не так и выглядеть в чужих глазах каким-то чудиком. Всё это присутствовало в нём и сейчас. Одна ошибка и расстрел. — Рано или поздно мы всё же вызовем сатану, — попытался он разбавить неловкость шуткой, доставая из сумки необходимое. Взгляд самовольно скользнул к соседу и, увидев улыбку на его лице, Билл улыбнулся сам. — Ну, если учесть, что мистер Шелвуд здесь, то-о, — протянул Луи, пожимая плечами. — Думаю, мы уже. Не удержавшись, Браун тихо засмеялся и взглянул на учителя, который чертил какой-то график на доске. Услышь злобный старик о чём они тут толкуют, отправил бы прямиком к директрисе. Однако Билл был бы не против. Если таковой являлась цена за общение с Луи, то можно было бы привыкнуть и к ежедневным походам в директорский кабинет. Они ещё переговаривались тихо, чтоб учитель не услышал. Шутили. Билл пытался понять, флиртует с ним Луи или же ему так кажется, и ещё пытался не палиться. Голос Луи, его глаза, улыбка, бесшумный смех, ямочки, движения — всё завораживало. Завораживало настолько, что сидящие в одном с ними классе любопытные ученики превратились в сплошную серую массу. Вдруг посреди фразы Миллер протянул руку к его лицу и большим пальцем потёр где-то у подбородка. Это было настолько неожиданно, что Билл замолк и даже перестал дышать на мгновение. Он знал, как это выглядит со стороны, и всё же продолжал смотреть на парня, еле улыбающегося от, наверное, неловкости происходящего. Тот убрал руку, объясняя, что там была паста от ручки, но Билл всё пребывал в прострации. «Вот я и понял, что будет, если он прикоснётся к моей коже, — подумал он и сглотнул. — К моей не самой чувствительной коже…» Придя в себя, он постарался ухватиться за нить разговора, а Клод с Филиппом настороженно переглянулись.***
Билл, откинувшись на спинку кресла, выжидающе смотрел на Клода и зажимал ручку в пальцах обеих рук. Клод выдержал напряжённую паузу, прежде чем ответить: — Я… Если честно, я даже не знаю. Билл понимал, что друг вряд-ли обрадуется таким откровениям. Признаться, что ты снова влюбился после попытки суицида из-за первой влюблённости, тяжело. А услышать это и бояться снова получить шокирующее известие через трубку — тяжело вдвойне. Клод всё ещё не мог избавиться от страха перед звонком другу. На него накатывала тревожность, когда тот не отвечал через гудок. Вот сейчас телефон возьмёт миссис Браун, она скажет, что Билл в больнице, потерял много крови, и всё начнётся заново. А, возможно, и не начнётся. Возможно, в этот раз он больше никогда не увидит Билла. Сглотнув, Браун заёрзал на месте. — Я уже рассказал об этом доктору Бёрнсу. Он говорит, что мне следует попытаться. Он наблюдал за тем, как Клод продолжает молчать в неуверенности, и поэтому добавил: — Я до последнего надеялся, что это пройдёт, но… Минуло полтора месяца. Он мне действительно нравится. Билл всё крутил ручку, пытаясь преодолеть чувство стыда перед другом. Старался решить, что будет делать, если тот не одобрит его желание начать что-то с Луи. Наконец Клод поднял на него взгляд. — Если ты уверен, Билл, — сказал он. И Билл облегчённо, но в то же время нервно улыбнулся. «Конечно я уверен, — думал он, вспоминая Луи и время, проведённое вместе с ним. — Как я могу быть не уверен?» Они ещё не раз разговаривали после того урока математики. Билл, бывало, поднимался изо стола спортсменов и, не обращая внимания на их недоумённые взгляды, подходил к Луи, чтобы пообедать вместе. И во время совместных занятий опускался рядом с ним. Предлагал работать вместе, если на то была возможность. А Луи соглашался. Наверное, он был просто вежлив. Наверное, он не знал, что делать с таким напором от футболиста и поэтому пускал всё на самотёк. Наверное, он думал, что обрёл друга или просто знакомого, которого приятно видеть среди толпы незнакомцев. Билл думал об этом. Допускал самые разные мысли о том, что парень продолжает общаться с ним. Но он был влюблён. Горячо и безрассудно влюблён и потому не мог прекратить эти общения.***
— Говоришь, что внешность не важна, а сама встречаешься с Филиппом, — усмехнулся Луи, вертя в руке ручку. Эта была фраза из диалога Миллера с Лайлой, которую Билл услышал, опускаясь на стул рядом. — Привет, — сказал он и перевёл глаза от Луи на сидевшую за соседней партой девушку. Поздоровавшись в ответ, те вернулись к обсуждению. — Я согласилась встречаться с ним не из-за красивой внешности, — сказала Лайла. — Ну да, греческий профиль и стройное тело тут ни при чём. Признайся наконец, что внешность имеет значение, в этом нет ничего зазорного. Билл взглянул на Луи, а Лайла, недовольно выдохнув, вернула внимание к уроку. — О чём спорили? — спросил футболист, чуть наклонившись в сторону соседа. Луи глянул на него, продолжая улыбаться. — Да так. О значении красоты в фундаменте отношений. Билл негромко фыркнул. — Ясно, — протянул он. — Серьёзная тема. — Почему вдруг стало плохо признавать, что ты бы не встречался с человеком, которой тебе не нравится внешне? Тем более, если «красота» — понятие растяжимое. Билл поджал губы, мол, сам не знаю, сглотнул и бесцельно обвёл класс глазами. Но через полминуты, не удержавшись, вновь взглянул на Луи. — Значит, — начал он неуверенно, — ты считаешь Филиппа красивым? Миллер посмотрел в ответ и пожал плечами. — Конечно. И, думаю, не я один. Браун понимал, что следующий вопрос, возможно, выдаст его с потрохами, но удержаться не смог. Он задумчиво пожевал некоторое время губу и потом спросил: — Объективно или… Луи глядел прямо ему в глаза и по мере осознания сути неполного вопроса на его лице расцветала улыбка. Билл затаил дыхание. — Я думал, ты уже понял, что я — гей, — зашёлся в тихом смехе Миллер. А Билл разлепил губы, чтобы ответить что-то, но, так и не поняв, что именно, опустил голову и неловко заулыбался. Тогда в голове у него возникла целая куча новых вопросов, которые бились о стенки мозга, не давая возможности сосредоточиться ни на одном. Хотелось получить от Луи ответы, спросить, а что он думает насчёт него. Считает ли красивым? Если да, то будет ли он покрасивее Филиппа? Задумывался ли он когда-нибудь о том, чтобы начать встречаться с кем-то в этой школе? Задумывался ли он когда-нибудь о том, чтобы встречаться с ним? Но Билл себя осадил. Такой мощный поток мог и отпугнуть парня, а этого Браун точно не хотел. Вместо желания завалить Луи вопросами он задумался над информацией, с которой он поделился. Билл не замечал за Луи ничего, что помогло бы верно определить его ориентацию, а спрашивать напрямую было неудобно. До этого времени. «Значит, вполне возможно, что мне не показалось и он действительно флиртовал со мной. Или это просто у него такая манера общения…» От мысли, что Луи ведёт себя с ним так же, как и со всеми, стало обидно, поэтому Билл рылся в воспоминаниях, ища новые подтверждения того, что его чувства могли оказаться взаимными.***
«Если ты уверен», — вспомнилось ему, когда на вечеринке в честь начала нового учебного года он впервые поцеловал Луи… — Прекращай, — смеясь, взвизгнула девушка и осторожно пробежала перед Биллом на каблуках. Вслед за ней побежал и Седрик с полупустой бутылкой от воды в руке. Отшатнувшийся Билл провёл их недоумённым взглядом и вошёл на кухню. — Эй, капитан, — позвал его знакомый голос. Браун поднял голову и увидел Луи, который, спрыгнув со столешницы, направился к нему. — Привет, — удивлённо поздоровался футболист, застыв на месте. Он принялся упоительно разглядывать ухмыляющегося Луи — единственную причину, из-за которой Билл так ждал конца этих каникул. — Привет. Глобальные изменения в Миллере не виднелись. Только казалось, парень схуднул чуток и обрёл синеватые мешки под глазами. Последнее Билл оправдал тем, что Луи, должно быть, не смог уснуть из-за сбившегося режима сна во время каникул. А вот первое вызвало глухое беспокойство. — Мне кажется или ты стал больше? — нахмурился Луи, оглядывая футболиста с ног до головы. Билл фыркнул. — Надеюсь, не кажется, ибо мои каникулы со штангой прошли напрасно. — Господи, — протянул Луи, посмеиваясь. А Билл с глупой улыбкой наблюдал за ним, думая, как он, оказывается, соскучился. Раньше выходные дни проходили быстро, словно одно мгновение, но не в этот раз. И Билл знал: причина крылась в том, что он хотел поскорее увидеть Луи. Спохватившись, он взял стаканчик со стола и потянулся за пуншем. — Не советую. Фрики вылили туда что-то, испортили вкус, — предупредил его парень, покосившись на напиток, а когда футболист растерянно поднял глаза, протянул свой стаканчик. — Вот, попробуй. Билл взял его, чуть не уронив от неожиданного соприкосновения с чужими пальцами, и, поглядывая на парня, преподнёс к губам. — Ну как? — М, — довольно протянул Билл, когда распробовал. — Что это? — «Последнее слово». Нашёл в шкафу лондонский сухой джин и зелёный шартрез. Наслаждайся. — Луи подмигнул ему и ушёл с кухни. Браун непонимающе провёл его взглядом, потом посмотрел в стаканчик. Он сидел на диване, допивал свой коктейль, в то время как остальные, рассевшись на полу, играли в карточный поцелуй. Джейсон, Райан и Филипп тоже были в их кругу. А вот Клод отсутствовал: сказал, что не сможет прийти из-за матери, которая уезжает на утро в командировку. Ребята звали Билла присоединиться, но он отказался, предпочитая и дальше скучать в стороне с выпивкой. К тому же среди них не было Луи. «Сунул мне свой коктейль и кинул. И где он пропадает?» — думал Браун. Самуэль прервал игру на третьем круге, поцеловав Тару, и игроки разразились громкими одобрительными воплями. Поняв, что больше не выдержит, Билл поднялся. Голова начинала пульсировать. Выпитый за весь вечер коктейль не оказал никакого эффекта. Впрочем, он и не собирался пьянеть. Билл направился на второй этаж, открыл первую попавшуюся дверь, но увидев, что комната занята, закрыл. Заглянул в следующую, хотел было снова закрыть, заметив силуэт, но взгляд распознал в парне Миллера. — Луи? — позвал он, чтобы убедиться, и когда ему вопросительно промычали в ответ, зашёл, закрывая за собой дверь. — Что ты здесь делаешь? Миллер сидел на подоконнике, вертел в руках телефон. — Зашёл, чтобы ответить на звонок, — сказал он, взглянув на Брауна. Билл медленно подошёл к нему и сел рядом. Луи подтянул ноги, освобождая больше места. — Всё нормально? — Да, — повёл плечами парень, — вполне. В комнате наступила тишина, разбавленная шумом внизу. Билл хотел спросить, почему он оставил его, они же давно не виделись, не общались, (неужели ты не соскучился?) но передумал — парень и так выглядел подавленно. Усугублять его состояние Билл не хотел. Наконец спустя минуту он решился снова подать голос: — Каникулы… прошли просто ужасно. — Он посмотрел на Луи и поймал его взгляд. — Почему? Билл притих, раздумывая, признаться или нет. И всё же решил быть откровенным. — Не было возможности увидеться с тобой, — с вопросительной интонацией ответил он, внимательно заглядывая в чужие глаза. Он словно выискивал в них эмоции. Однако комнату освещал лишь тусклый свет с улицы, и невозможно было даже определить цвет глаз, не говоря уже о чём-то глубинном. Луи долго молчал. Хотя, возможно, и недолго. Возможно, Биллу так показалось из-за того, что он нервничал. — Ты пьян? — Миллер устало хихикнул, откидывая голову. — Нет, — ответил Браун, удивлённый вопросом. Нагрянула вторая тишина. На улице было темно, в оконном проёме как в зеркале отражались двое парней. И то ли «Последнее слово» всё же ударил в голову, то ли атмосфера так повлияла, но Билл неожиданно — даже для себя — выдал: — Ты мне нравишься. Он следил за чужой реакцией. Следил, как парень, взглянув на него, ухмыльнулся. И, наверное, многие на его месте ожидали бы услышать столь заветное «ты мне тоже» в ответ, но Билл не ждал. Ему было достаточно и того, что он решился признаться для начала сам. — Я знаю, — тихо сказал Луи, не сводя с него глаз. Сердце забилось сильнее, а тело охватил жар. «Если ты уверен», — вспомнились слова Клода, и Билл, наклонившись к парню, прижался к его губам. Это мгновение должно было стать хорошим, прекрасным воспоминанием, но оно сильно омрачилось. Билл сидел в тёмной комнате, как тогда, занял место у подоконника. Горло стиснуло, глаза обожгли слёзы и, не сумев сдержать их, парень затрясся в рыдании. Завтра он возвращался домой. А через день возвращался и в школу. Мысли о том, что он скоро увидит Луи, что ему придётся с ним сталкиваться, больше не приносили былой радости.