рассветы, закаты, подростки

В машине над панелью болталась фотокарточка, у меня смешной боб каре, у Ромки дурацкая клетчатая рубашка, 2007 год — тогда все так носили. Ксюша как-то не сговариваясь со мной, села на заднее, посидела с пару секунд, поерзала, а потом и вовсе легла набок, подтянула к носу коленки. Ну и ладно. Потом попрошу пересесть, чтобы не вырубиться на трассе. Не беда, что разбужу. Беда будет, если меня вырубит.  — Возьми плед из кармана на чехле.  — Спасибо, Ань, спасибо…  — Отдохни, ехать долго. Она закуталась с головой. Свет фар подсвечивал заасфальтированную дорогу впереди, плавно истаивал где-то в темноте. Шары фонарей впереди не думали гаснуть, но за пределами посёлка наступала тьма. Всего лишь нажать на педаль, и авто преодолеет ворота, дом начнёт отдаляться, чтобы потом и вовсе раствориться далеко позади, здания по бокам превратятся в смятую полосу, полоса затем станет тёмно-зелёной, как только въедем в тёмный лес. Всего лишь нажать на педаль. Дверца открылась, ко мне потянулся тёмный — фонарь неудачно падал — силуэт. Силуэт коснулся лба Ромкиными губами и Ромкиным голосом произнёс: — Будь осторожна. — И ты, — нашла его губы губами, неловко потянувшись навстречу, стреноженная ремнём безопасности. — Буду. Его торопливый шёпот, у нас и правда не было времени, ладонь по моей шее (хорошо, что с утра решили не-спать), под рубашку к первому позвонку, его запах, его вкус. Мы наперебой целовались, то практически задыхаясь, то рассматривая друг друга и друг другу позволяя дышать. Затем я скользнула языком по его щеке. И он рассмеялся, чмокнул в нос и чуть-чуть отстранился, но не ушёл, пока не дождался ответного: — И я. Рома убрался из машины, снова стал силуэтом. Опёрся рукой на крышу, а затем по ней постучал: — Ну, ни пера, ни пуха, ни порванного гандона, — точно, всё как в далёком студенчестве, далёком 2007. — К чёрту! — со всем возможным энтузиазмом, и в этот момент я действительно верю, что всё возможно. Почти девятнадцатилетние Ромка и Анька улыбчиво соглашаются с фотокарточки. Кажется, он смеялся. В носу засвербело. Кто бы только знали, как я его люблю. Чёрт, лишь бы не расплакаться, когда выеду со двора. Не расплакалась.

***

Ксюша вылезла из-под пледа, когда промчался, оставаясь в прошлом, указатель на Коины. Вгляделась в темноту за окном, наверняка ничего не разглядела, неловко пригладила рукой волосы. — Можно к тебе? — Только за. Пролезай. Мне было стыдно за сцену, что мы устроили, пока она дрожала от страха, а поэтому неловко. Воображение живо представляло, как я сжимаюсь под довольно-таки тонкой, ещё немного и станет проницаемой, тканью клетчатого пледа, а надо мной мечутся тени — и спасение до безумия далеко. Ей, конечно, о многом хотелось спросить. Мне бы точно хотелось. Но она молчала. — Смотри, триста километров осталось. Там возьмём блаблашку, или ты при паспорте? Головой покачала. Уставилась во все глаза. И снова подтянула колени к груди. Боже, чистой воды ребёнок. — Ну и плевать, так даже безопаснее будет. Так вот, сперва зайдём в аптеку, возьмём тебе посткоиталку, потом бросим машину где-нибудь и заброним блаблашку, — я вдохновлённо вещала, не отпуская руля, не отрывая глаз от пустой дороги, — поедем пересадками, попетляем. И остановимся в Москве. А там уже видно будет, хорошо? — У меня… денег нет. И родители, ну… И пост… посткоиталка — уже поздно. Он в машине… У неё снова начали трястись губы — если про деньги сказала довольно уверено, про родителей — пожимая плечами (только не пожимая плечами буквально), то когда речь зашла о контрацепции. Фак. Могла бы подумать, Аня. Какой же ублюдок, в машине, господи, какой же ублюдок. Держи себя в руках. Успокойся, мать твоя, Аня, спокойно! Вдавила руки в руль. Ощущение твёрдого в ладонях успокоило. — Ты не обязана говорить. Но ты можешь. Всё хорошо. Деньги, — не удержалась от смешка, давно мечтала такое сказать, но не в таких же, чёрт его, условиях, Лолитке, судя по всему, посткоиталку тоже поздно было, — не проблема. Это не произвело на неё никакого впечатления. Мне повторно захотелось отвесить себе леща. Конечно ей это уже говорили. Ксюша выбрала говорить. Она закрыла глаза. Я не сбавляла скорости. Если я хоть чуть-чуть знаю Рому — у нас есть ещё примерно два часа форы, а дальше будет погоня. Хотелось позвонить ему и спросить, всё ли в порядке, но это дало бы им лишнюю наводку. Да и Ксюшу перебивать… Но я знала, что услышу. Не знала деталей, но знала суть. Мы все это знали. — Мы с девчонками выходили из клуба, — она оборвала себя вздохом, — он… до этого купил нам по коктейлю. Мы смеялись, танцевали, ничего такого, — я видела это, видела вместо дороги перед собой, цветная фантасмагория клуба, алкоголь вкусный такой, сладкий, но с кислинкой, а может быть горький для самых отчаянных, до жути красивые девчонки, которые этого ещё о себе не знают, которые через пятнадцать лет себе на фотографиях будут казаться одновременно и прекрасными, и «нет, подожди, серьёзно, мы считали это стильным, ну и год выдался, этот наш две тысячи двадцатый», — предложил развести всех. Я знаю, это глупо, но мы ехали вместе в одну точку, и было три часа, и он выглядел таким… Я не знаю. Он всех развез, а мне предложил покататься, и я… Она замолчала. Я видела это, смеющихся студенток, хорошую машину. Им было так хорошо. Ничего не могло кончиться плохо в такую ночь. Всё плохое ведь происходит в другие ночи. А он, наверняка, взял за запястье и пристально взглянул в глаза, прежде чем предложить. Он, наверняка, был в костюме. Волчьи ублюдки пристально следили за своим стилем. — Не глупо, — в горле откровенно першило, словно ангину схватила или песка наелась, но мне нужно было отвечать, нужно было сказать хоть что-то — просто он… Ксюш… Ты не шла с плакатом «изнасилуй меня и похить», — словно на спусковой крючок нажали. В маленьком тельце Ксюши что-то забулькало, она попыталась с этим справиться, попыталась ответить; — Но если бы я… Мало что получилось. Ксюша ревела, кусая кулак, слёзы размазывались по раскрасневшимся щекам, слёзы, слюна и сопли, а я думала о её подругах, которым нужно будет прятать от неё фотографии, когда она к ним вернётся, и очень не хотела думать о том, что перед ним она тоже ревела. Надеюсь, у нас получиться сделать так, чтобы она однажды вернулась. — Без если бы, Ксюш. Без если. Я бы хотела тебя обнять и дать проплакаться, правда. Но нам нужно ехать. Сейчас моим максимум — коснуться плеча правой рукой, пока левая держит руль. Мы постараемся, детка. Она на секунду затихла, чтобы с шумным выдохом заскулить. Её хватило ещё минуты на три, а после она замерла, словно разом оглохнув и ослепнув. Скользнула рукой на её плечо, предплечье, к кисти. Она сжала мою руку первой. — Аня… — Я здесь, детка, я здесь.