Лет пятнадцать назад. Может, меньше, может, больше.
Непонятно, что конкретно пробудило его ото сна: крик чаек, рваный и голодный, шум толпы, которая ревела, казалось, прямо под окнами и специально для него, или же лежавшая под головой и оттого затёкшая рука. Громко всхрапнув напоследок, Кэйа вздрогнул, закашлялся и медленно поднялся на локтях, морщась от ощущений в каменной руке, которую от вернувшегося кровотока начинало неприятно покалывать. Пират завозил вязкой, плавающей башкой по комнате, жмурясь в попытке придать картинке вокруг сколько-нибудь осознанный вид: он видел серый камень с зелеными кляксами мха и пустые бурые бутылки, ощущал затхлый запах соломы и разлитого бурбона, слышал орущих чаек, колокола и людской галдёж, а когда повернул голову, то захватил глазами и кусочек высоко сидевшего зарешёченного окна. Много ума не потребовалось, чтобы узнать в стенах и решетках тюрьму, в голосе чаек – порт, а в человеческих криках с курчавым звуком «р» - что-то фонтейнское. Он быстро вспомнил, что это значит. И что этому предшествовало. Окончательно проснуться помог еще один быстрый взгляд вниз, когда Кэйа понял, что в сырой каталажке на острове, принадлежавшем какой-то фонтейнской колонии, у него забрали его прекрасный камзол, его кожаные сапоги, тканевые ремни и платки, амулеты и, что было хуже всего, его роскошную шляпу. Похлопав себе по бёдрам, он понял, что штаны тоже принадлежали не ему, а рубаха пахла чем-то едким и крепким, словно ее предыдущий владелец проторчал здесь не меньше нескольких месяцев. Досадливо цокнув, он поднялся, унял головокружение, вынудившее его таки опереться о стену и пару раз шумно выдохнуть, поднял со лба волосы и прислушался. Слева полоумный старик (которого Кэйа каким-то чудом вспомнил) орал матерные частушки (услышав, что голос его наконец-то осип, он очень обрадовался), а в дальних камерах кто-то очень сильно хотел, чтобы он заткнулся, и гремел по решётке кандалами. Кэйа посмотрел на свои руки. Кандалов на них не было. «Интересно», - подумал он и выгнул бровь, обнаружив кандалы лежащими в соломе рядом с бутылками. Кэйа поднял одну, сощурил глаз и посмотрел в горлышко – одинокая капля крайне уныло упала ему на ступню. Обидно, конечно, но откуда у заключенных оказалось пойло? Продолжив вспоминать, он отбросил бутылку и разворошил ногой сено в углу, и хмыкнул, когда нащупал одну хлипко лежавшую доску. Тайник. Значит, в каталажку его кинули к кому-то еще, либо он сам проявил чудеса находчивости и принялся проверять каменную стену и деревянные полы, и сам нашел и бурбон, и игральные карты. Кэйа почесал бок, шумно выдохнул, поморщился. Нет, он точно был не один, однако задумываться, куда делся сокамерник, пиратский капитан не стал. Он не мог не заметить отсутствие стражи на этаже, ведь никто не сбежался на откровенный бунт тех самых двух с половиной негодяев, стучавших железками о железки, и быстро сообразил, что это давало ему самому отличный шанс на побег. Один и два сложились в голове и с крайне приятным чувством подвели его к очередной догадке – Кэйа присел перед кандалами, раскидал сено, расчистив пол, и выцепил в щели между досками застрявшую иголку от драгоценной броши, криво сложенную посередине. Кэйа ухмыльнулся. Эту брошь он стащил у губернатора местных земель, пока тот пытался придушить его, не дожидаясь стражи. Кэйа подошел к двери решётки и, протащив руку сквозь них, нашарил пальцами замок. Иголка заелозила, пока Кэйа, высунув кончик языка и слегка его прикусив, то и дело прикладывал ухо и вслушивался в то, как она приминала под себя нужные колки на нужной высоте. Раздался щелчок, тихий и самый приятный звук за сегодняшний день, и дверь плавно, не дожидаясь, пока ее толкнут, отошла вперед. Ругань из остальных клеток затихла, когда Кэйа, захватив с собой пустую бутылку, вышел в коридор. Он широко улыбался одними губами, но перестал, когда его побег заметили. – Э! А я?! – сипло прокричал на фонтейнском старик. Кэйа холодно осмотрел его, как делал это с матросами захваченных кораблей, и ответил на том же языке: – Извини, песенки у тебя на редкость паршивые. Он отмахнулся от ругани и плевка и подошел к лестнице, уходившей вниз. Осторожно выглянув, Кэйа было засомневался в своей затее, однако потом, всё же решив, что терять ему нечего, медленно пошел по стене вниз. Каково же было его удивление, что на других этажах также не было стражи; он встретил одного на предпоследнем – тот как раз обходил заключенных и стоял к нему спиной. Кэйа метнулся вперед, перескочив несколько ступеней, и легко, изящно переступая и почти не поднимая ноги, прошел дальше. Он размышлял так: если здесь так мало стражи, значит, почти вся стража собралась снаружи, там же, где до сих пор галдел народ. А такое сборище могло собраться только на два события: либо острова посетил их королёк, либо вешали какого-то известного и отъявленного преступника. И, получается, на данный момент он, Кэйа Альберих, был не самым известным и отъявленным преступником в маленьком прибрежном городке? На первом этаже таких тюремных башенок обычно – Кэйа это хорошо знал – целую комнату отводили под конфискованные у преступников вещи. Спустившись, он поморщился от света, который бил через широко раскрытые двери, и заметил двух стражников, стоявших по обе стороны дверного проёма. Кэйа недовольно цокнул; осторожно ступая по камням и не отлипая от стены, он прошмыгнул в комнату, наполненную разнообразным хламом. Внутри тоже никого не было, и Кэйа, который уже ничему не удивлялся, принялся рыться в поисках своих вещей. Шпага и пара пистолетов нашлись довольно быстро; он запихнул их под хлипкий ремень и прикрыл рубахой. И каково же было его удивление, когда ни камзола, ни, что было хуже всего, шляпы он не обнаружил даже тогда, когда комната от его поисков стала выглядеть еще более захламленной. Глупо было с самого начала думать, что стража настолько заморочилась, что отняла его одежду и заместо нее выдала что-то другое. Он встал в центре, почесывая затылок, и хмуро осматривал комнату. Кэйа помнил всё, абсолютно всё: то, как пробрался в комнату к дочке губернатора, то, как губернатор поймал их и пытался то придушить его, то выкинуть из окна; как под женские крики его уводили прочь (и шляпа всё еще была при нём!). Однако что случилось потом, в камере?.. Надо было выбираться. Возможно, он найдет того засранца, стащившего его вещи, в толпе у висельного помоста. Кэйа нашарил какую-то тряпку, в которую были замотаны очередные конфискованные шашки, и в несколько раз обмотал ею левую сторону лица и голову, чтобы не вызвать подозрения. Стражники, устав стоять у ворот, ушли к столу у дальнего угла и принялись играть в карты. Оба развернулись к нему спиной. Кэйа подождал еще немного, а потом в два широких шага выскользнул из коридора в ослепительно яркий день. Он быстро затесался в ряды рабочих и вместе с ними попал на площадь, под никого не щадящее солнце, ропот пальм, омываемых бризом, и звон колоколов, которые запели вровень тогда, когда пират Кэйа Альберих поднял ладонь ко лбу. Такой же, как все остальные, колониальный губернаторский уголок тщательно пытался казаться частичкой великого, изысканного Фонтейна. Кэйа понял, что оказался в Петрикоре, по камню, которым вымостили улицы и площадь, ведь позволить себе такую роскошь мог не каждый губернатор. Этот мог. Он вообще себе много что позволял, например – каким-то образом отобрать у него его любимую шляпу. Чиркая босыми пятками по жёсткому камню, Кэйа всё же решил вернуться к площади и посмотреть на казнь; вряд ли стража узнает его в лохмотьях и с перевязанной головой. Он подошел к толпе и стал было толкаться, однако окружающим это не очень понравилось, и те быстро выпнули его обратно в хвост. Кэйа быстро смекнул, что привлекать внимание такой возней тоже не стоит. Он осмотрелся. – Эй, приятель! – окликнул он стоявшего по правую руку пухлого мужчину в поношенном бежевом сюртуке. Тот грузно повернул к нему голову и презрительно сморщился, очевидно, приняв за бездомного. – А кого вешают-то? Поразмыслив, стоит ли вступать в разговор, он всё же решился и заговорил: – Ты что, не слышал? Давеча поймали этого пиратского капитана, Кэйю Альбериха. Его и вешают. Кэйа Альберих странно посмотрел сначала на него, потом куда-то перед собой. Куда-то, где, по словам бакалейщика (Кэйа предположил по запаху табака и специй), сейчас вешали его самого. Сам же торговец посчитал его взгляд за невежество, а потому, притворившись недовольным, хрюкнул и наставительно продолжил: – Это был самый жестокий пират в восточных водах. Говорят, будто он похитил корабль из флота Госпожи Доу, а всех, кто отказался плыть под его командованием, выреза́л по одному в день и выбрасывал в море. По трупам за ним пошли киты, акулы и дельфины, которые потом помогли… – Что за бред, – не выдержал Кэйа, который как никто другой знал, что будет, если пасть в немилость Госпожи Доу. – Да и с чего ты взял, что это – настоящий Кэйа Альберих? – А с чего бы ему им не быть? – А с того, что на большой земле за его голову наверняка назначена награда. Вот губернатор-то и смекнул: найду какого-нибудь пьяницу, одену, как обычно пираты одеваются, и повешу. Услышав такую наглость, купец опешил и вылупился на него во все глаза. – Что ты несёшь, олух? Какой пьяница?! Да ты сам бы хоть просох прежде, чем по улицам шляться и такое говорить! Кэйа хмыкнул, пропуская оскорбления мимо ушей. Бакалейщик, как и ситуация в целом, начали его забавлять, хотя несколько минут назад он не чувствовал ничего, кроме смятения. В какой-то момент он даже подумал, что пеньковый галстук уже сломал ему шею, а все, что он сейчас видит и слышит, было не более, чем посмертным бредом. Кэйа похлопал себя по бедру, ущипнул за плечо, задумался. Его собеседник следил за этим с очевидным замешательством, выступившим на лице вместе с каплями пота от дневной духоты. Кэйа вспомнил о нем и, недоброжелательно зыркнув, косо ухмыльнулся. – А ты его хоть раз сам вживую видел? Ну, Альбериха? – Нет, – честно признался бакалейщик и тут же сморщился в подобии ехидной улыбки. – Но он уж точно не выглядит как какой-то бродяга вроде тебя. – Да ты что, куда мне до вашего великого пиратского капитана! – запричитал он с издёвкой в голосе. А потом рев толпы немного поутих, и Кэйа наконец-то, поднявшись на мыски и вытянув шею, увидел несчастного, которого почему-то приняли за него самого. И одного взгляда ему хватило, чтобы понять, почему сейчас все кричали “смерть грязному пирату”: висельник был одет в его камзол и сапоги, а на его груди чернели нитки с янтарными и нефритовыми бусинами! Ему на мгновение стало до того плохо, что ноги едва удержали его от падения – уж слишком чудно, странно и одновременно жутко это выглядело. Издали, если не всматриваться, действительно казалось, будто это был он сам, Кэйа Альберих, связанный и с верёвкой на шее, и это ему сейчас зачитывали приговор. Он быстро взял себя в руки и выпрямился, шумно выдохнув и закачав головой, и внезапно вспомнил. Воспоминание обожгло сильно, словно бы ему под корку кто-то поставил клеймо: его бросают в камеру к другому ушедшему в разбой моряку и объявляют, не без доли гордости, что время казни пирату назначили на полдень следующего дня. И разве мог последний день жизни не стать поводом для праздника? Кэйа отлично помнил, как от легкого пинка ногой дощечка в углу камеры отошла, и из нее его сокамерник достал бутылки, а сосед с частушками вытащил откуда-то карты; как они играли, уже пьяные, и как Кэйа проигрывал и проигрывал, но не это его злило, а то, что из-за кандалов никак не получалось снять проигранную одежду. Им всем было слишком пьяно и весело, чтобы понять, что он вскрыл старый проржавевший замок на кандалах, сложив пополам толстую иголку от булавки. Приговор огласили, добавив пламенную речь о том, как же все рады, что Кэйа Альберих отправляется к праотцам. Сам же Кэйа Альберих стоял и исступленно и не без доли мальчишеского восторга смотрел на свои руки, которые даже после бурбона смогли доковыряться в замке наручников до нужного щелчка. Он поднял голову, когда толпа вокруг него, и знакомый бакалейщик в том числе, вновь принялись торжественно вопить, вздохнул, приложил ладонь к голове и отнял её, словно снимал шляпу, отдавая последнюю честь повешенному. Утром стража не стала особо разбирать, какая морда больше походила на пиратскую, и взяла того из них, на ком был темно-синий камзол, сапоги и много-много всевозможных побрякушек. – Прости, – одними губами произнес он и невесело улыбнулся. Он не слышал, как хрустнула от напряжения верёвка, как отпружинила вверх, но очень живо представил. Кэйа повернул голову к торговцу, с таким серьезным лицом кричавшему одни и те же слова, и развязно протянул, улыбнувшись. – Эй, старина! Не найдётся у тебя медяка, чтобы помянуть покойника добрым и недобрым словом? Недовольный, что его отвлекают от общей жестокой радости, торговец грузно нахмурился и с явным, плохо скрываемым презрением осмотрел его. И всё же было видно, что в “бродяге” он чувствовал какой-то подвох; веяло чем-то недобрым, бесовским от этого пристального взгляда. Прочие убогие не смотрели в глаза, прося милостыню, а опускали их в притворном позоре. Спрятав то, как по спине пробежали мурашки, он сунул руку в карман жилетки, позвенел немного, вытянул пару медяков и бросил в жесткую смуглую руку. Кэйа улыбнулся шире. Он не опускал взгляда, пока убирал монеты под тряпьё, которым была замотана голова, и пока рассыпался в язвительных, острых благодарностях. Торговец поспешил убраться подальше, а Кэйа, ещё раз вздохнув, осторожно пошел по радиусу толпы. Он сделал вид, что столкнулся с одним из ротозеев, схватил его за плечи, не давая упасть, и, пока причитал и извинялся, залез в карман жилетки и стянул небольшой мешочек с тремя золотыми. Этот улов понравился ему больше. План у него был простой и бесхитростный: отправиться в порт и наняться на корабль, а его, устроив бунт, повести в знакомые места. Смерть подарила Кэйе дьявольскую удачу, предоставив ему такой шанс.***
Никто особо не обращал внимание на очередного бродягу в одном из портовых кабаков, расположившихся у самого края бухты. Да и тот вёл себя почти что прилично, если не наливать ему сверх меры. Иногда он травил захватывающие истории о морских чудовищах, да так рассказывал, что многим хотелось слушать ещё и ещё, а заодно и выпить. Потому, собственно, Чарльз его и не прогонял. Ворчал только время от времени, что вон, молодой, сильный, даром, что калека (Кэйа всё ещё носил повязку), работа для таких всегда найдется, тем более в порту. Нечего лениться, потягивать эль и мечтать о пиратских приключениях. А Кэйа, представившись ему другим именем, всегда улыбался и говорил, что, на самом-то деле, для этого и притащился – для поиска корабля. А через неделю к Петрикору подошел корабль о драных парусах. Остановившись на расстоянии огня, он открыл пушечные порты в сторону Петрикора, и море сотряс разящий женский крик: – ОГОНЬ! Кэйа проснулся вместе со всеми и выскочил на улицу, смотря, как вдалеке по линии берега корабль дрожит от выстрелов, а лодка, полная людей, ловит волны и приближается к суше. В груди у него что-то заклокотало, заворочалось от счастья и восторга, когда он узнал гальюнную фигуру на носу корабля в виде скрюченного единорога. Это был корабль, который Роза заполучила полгода назад. Это был корабль Розы! Это он, разящий и молниеносный, осыпал приморский городок пушечными ядрами, и это люди Розарии сейчас выстрелами красили жизнь таверны на окраине! Не слушая криков Чарльза, Кэйа вскочил, натянул рубашку и помчался, босиком, прочь. Прочь от этих сухих наставлений, которые заставляли его злиться, как зеленого изнеженного мальчишку, прочь от койки под лестницей и душных ночей, к выстрелам и запаху крови! Он шлепал босыми ногами по щебенке, но слегка поубавил пыл, когда над ухом просвистела шальная пуля. Тогда у Кэйи включилась голова, которая вспомнила Розу и ее крутой нрав; тогда же она предложила ему идею. Он метнулся дальше к городу, в звон стекла и хриплый гортанный смех, и во многих лицах узнавал своих ребят, и от этого сердце исходилось восторгом и облегчением: Роза взяла их под крыло! Нашла, не бросила! А пираты не узнавали его, с этой повязкой на пол лица и без привычного камзола, без которого он казался гораздо меньше. Это шло ему на руку; пробравшись через углы и подворотни к пирсу, он спрятался до поры до времени за отсыревшими ящиками, а когда разбойники стали возвращаться на лодки, выскочил с высоко поднятыми руками и упал на колени. – Возьмите меня с собой! – взмолился он, делая голос тоньше и звонче. Перед ним замерли люди Розы, которые не знали его в лицо и не слышали его голоса, но Кэйе было весело от запаха крови, от того, что его собственная сейчас бурлила, била, не давая думать, и у себя в голове он хохотал от их лиц. Легенду придумал быстро: родители издеваются над несчастным калекой, а потому в пиратском налёте он увидел единственное своё спасение. Пираты остолбенели, очнулись, заерзали, отвесили ему оплеуху и выдали что-то нечленораздельное. Кто-то предложил отвести его к капитану, тому ответили четко и ясно, разбавляя речь отборнейшей руганью: Роза просила ее не трогать по пустякам. А Кэйа смотрел на все это и молился, чтобы эти трое не нагнулись и не стали рассматривать его глаз, в котором сейчас плескалось веселье. Он смеялся над ними, держал в голове широкую, искреннюю улыбку, какой уже давно не никто не видел на его лице. Как будто он и правда переродился, получил ещё один шанс заново испытать судьбу, но сам при этом ни разу не умирал. И снова Кэйа запричитал, чтобы скрыть проступающий смех, о своей нелёгкой судьбе, схватился за сапоги одного из разбойников. Те вспомнили о нем, за плечи подняли с колен и пригрозили: чуть что, и он тут же отправится кормить рыб. Кэйа закивал. Ему приказали сесть у сундука с шелками, а в руки всучили ещё один поменьше, ведь он теперь занимал его место на лодке. В темноте и скупом кружочке света от масляной лампы Кэйа разглядывал деревянное днище, и снова в груди у него что-то затрепетало, стоило ему усмотреть во всём награбленном хламе до боли знакомый крой. И сколько же сил ему потребовалось, чтобы не раскидать всех по лодке и не броситься к своим сапогам и камзолу! Изредка пираты обращались к нему, о чем-то рассказывая, и почти всегда их рассказы заканчивались угрозами в его сторону – беззлобными, потому что так надо. Кэйа охотно терпел, потому как азарт ещё не утих в его голове. А потом пираты перешли к главной цели их визита в Петрикор, и не то, чтобы Кэйа не догадался о ней ещё тогда, когда увидел свою одежду. – Жаль, конечно, – покачал головой один из них. – Что на суше концы отдал. Плохая примета. – Да ну, – махнул рукой второй. – Он же не по пьяни, а шею сломал. Эх, жаль, пеньку не нашли, на которой капитана повесили. – Ты что, больной? На кой чёрт тебе верёвка от повешенного? – Так для удачи! Ты подумай, он даже Госпожу Доу обманул, и я не говорю уже о негодяях Татарасуны и о том, что случилось с их «непобедимой» флотилией после одной только встречи с Альберихом! Представь, насколько удачливым станет тот, у кого окажется верёвка, погубившая такого хитреца? За всё время, проведенное им в прибрежной корчме, Кэйа уже привык к тому, что о нём рассуждали, как о мертвом, и сейчас радовался, что сидел в тени. Он облокотился о сложенное колено и слушал, смотря исподлобья на корабль, к которому наконец-то примкнула их лодка. Его податливость и жалобный взгляд исчезли сразу же, стоило взойти на борт. Около сотни людей теперь содержал огромный фрегат, а потому его действительно мало кто его приметил поначалу. А он не стал строить из себя несведущего дурачка: сразу нашел боцмана, сразу получил себе дело. Давно он не чувствовал себя простым моряком, однако чувствовать себя так ему было приятно до тех самых пор, пока в нем, непризнанном и являвшимся для всех неказистым юнгой, не стали видеть козла отпущения. Кэйа и без приказов прекрасно понимал, куда ему лучше всего пойти и что делать; чтобы освоиться на «Улове» Розарии, ему потребовался всего один день. Он помнил, что Роза обычно не занималась мелкой рутиной на корабле, но и не сидела в каюте денно и нощно, а за несколько дней их плаванья он ни разу не заметил, чтобы она выходила к ним. Кэйа быстро смекнул: скорбит. Ох, и устроит она ему, когда всё вскроется… Корабль явно не мог обойтись без своего капитана: офицеры почувствовали свободу и стали гонять простых матросов без повода и туда, куда совсем не нужно было, а по вечерам, выпивая, пускали слухи про хозяйку их судна. И Кэйа, хотя тоже прослыл жестоким капитаном, не мог выносить такое отношение; на корабле у каждого должно быть своё место, а офицер, который не знает, кто где лучше пригодится, был первым предвестником печального конца. Тем более, если сам берется за работу, делать которую не умеет. Такой быстро растерял бы авторитет, если бы не пинал и не бил каждого, кто был с ним не согласен. Тогда-то Кэйа перестал слушать то, что ему говорят, и шел туда, куда просил корабль, и терпел за это пинки и тычки, пока ему не надоело. Пока он не понял: Розу нужно вытаскивать из уныния и капитанской каюты.***
– Э, ты куда?! – жарким утром его схватили за рубашку, и Кэйа узнал в голосе того, кому бросился под ноги в порту. Сейчас он уже не молил ни о чем, лишь развернулся и посмотрел на бородатого мужика холодно и жестоко, и произнес без капли страха: – Подтянуть леер, – ему не дали закончить, сильно ударив в плечо. – Я его только что подтягивал, – он подтянул Кэйю за грудки. – Или ты, шавка, сомневаешься в моих способностях? Жаль, что он оказался менее дальновидным, чем тот торговец, который решил ещё на площади не пререкаться со странным бродягой. Сейчас никто не обратил внимание на его холодный, недобрый взгляд. Будь Кэйа действительно обычным юнцом, то уже трепетал бы от страха, однако у него за плечами скалой стояла вся жизнь, прожитая на корабле. Он легко сдернул с плеча чужие руки. – Кого ты назвал «шавкой»?! Два дня назад я за тебя плёл бакштаг, в котором ты должен был залатать дыры! Что, думал, что от этого ничего не случится? – громко возмутился Кэйа, хотя изрядно сдерживался: звучать нужно было нагло, но не грозно. Он был чуть выше мужика, который от такой наглости обомлел и ещё некоторое время не мог выдавить из себя и слова. Они стояли, окружённые матросами, а те ждали, пока боцман не сделает что-то с наглым юнгой. Он и сделал, собственно, всё, что мог. Занеся кулак, с силой вмазал его Кэйе в челюсть. Тот, не ожидая такой мощи, отшатнулся и повалился на фальшборт, вдобавок больно ударившись затылком. Сильная вспышка боли его ослепила на пару мгновений; не понимая, что происходит, Кэйа спохватился, зажал моментально наполнившийся кровью рот, почувствовал, как она стекает по губам, по подбородку и капает сквозь пальцы. Сплюнув в сторону и всё ещё ощущая странную, острую боль, Кэйа провел языком по зубам и к великому удивлению нащупал мягкую, пустую ложбинку у верхней десны, которая лениво царапала язык осколками зуба. Их окружили; всем было интересно, что будет делать Кэйа, и нужно ли будет подсобить, если «наглый юнец» рискнёт нанести ответный удар. Кэйа же, тем временем, выпрямился, продолжая сплевывать кровь и слюну, сделал два шага вперёд. Старый моряк почувствовал в этом движении начало удара и поспешил опередить его – занёс кулак вровень смуглому, перекошенному от злости лицу. Кэйа этого ждал. Он резко остановился и отклонился назад, чтобы кулак вместо его носа нашел лишь воздух, а сам с силой пнул его в пах и, когда тот согнулся, схватил за волосы, протащил к борту и с такой силой приложил о него, что звук, с котором хрустнули его нос и челюсть, был слышен каждой крысе, лакомившейся в этот момент их отсыревшим зерном. – Ну?! Чего стоите?! – рявкнул Кэйа Альберих и распахнул руки в немом приглашении. Волосы его растрепались, повязка съехала, а улыбка, окрашенная кровью и новой щелью вместо правого клыка, была до того кровожадной, что полчище матросов в момент разорвало тишину яростным рёвом. Потому что как полсотне бравых моряков не удержаться от такого мордобоя? Кэйа только этого и ждал. Кто как не он знает, что даже если против забоя будет стоять один человек, очень скоро драка выбросит его из голов всех участников? Так и случилось, и наглеца быстро потеряли в общей мешанине кулаков и отборной ругани («Ха! – подумал Кэйа. – Розария ненавидит, когда на ее корабле сквернословят. И достанется же вам…»). Он, однако, всё же отхватил в этом шторме ударов парочку по носу, и парочку же сам щедро раздал кому-то, пролетевшему впереди. Его основной целью было добраться до вант, и по ним, темным сетям со стоявшими поперек дощечками, забраться на рею одной из мачт. И он успешно закарабкался, ругаясь на мужиков, которые в своих ударах задевали его ступни и верёвки, и даже смог оказаться выше их голов, как дверь капитанской каюты с грохотом отворилась, и стёклышки, украшавшие её небольшое оконце, с испуганным звоном посыпались под ноги. – Вы что устроили?! – как приятно было услышать голос Розы! Этот громкий, резкий и настолько мощный, что Кэйа был готов поклясться, если ее достаточно разозлить, то своим криком она точно снесёт какую-нибудь лёгкую мачту! Он сощурился, чтобы в ослепительном свете дня углядеть ее лицо, и остался крайне доволен. Розария, сжав кулаки, и сама готова была ворваться в задорный мордобой, но дни, проведенные в закрытой душной каюте, оставили отпечатки своих траурных лап на ее лице. Под глазами лежали синяки, а короткие волосы были смяты, как если бы она лежала неподвижно несколько дней. Отсутствие серьги – такой же, какая раньше была у Кэйи – кольнуло его виной под сердце. – А ну разошлись по разным углам! Я сейчас каждого отправлю за борт! Что, жить надоело?! И это бравое мужичье вмиг замерло, кто-то даже убрал руки по швам – видя это, Кэйа не сдержал тихого смешка. Все тут же принялись искать того, кто первым начал драку; старого моряка, едва державшегося на ногах, тут же нашли, а с поиском себя Кэйе пришлось помочь. Он сложил нижнюю губу под верхние зубы и громко свистнул. Свистеть с новой дыркой между зубами оказалось очень здорово. Матросы увидели его, заелозили, будто он разворошил своим свистом муравейник, и тут же заорали, заспешили схватить его за босые ступни, и Кэйе пришлось быстро вскарабкаться ещё выше. Розария тоже смотрела за ним, все так же хмуро и зло, но вмиг ее лицо изменилось, стоило ему вновь повернуться. – Эй, капитан! – весело крикнул он, повиснув на тросах одной рукой и умостив одну ногу на рейку – в остальном он качался в безветренном небе и спущенных парусах, и лишь после этих слов потянулся к голове свободной рукой. Пальцами он пытался быстрее содрать все бинты и тряпки с носа и головы, чтобы поскорее посмотреть на Розу и команду двумя ясными синими глазами. – Что же ты так не следишь за своими людьми, что те принялись бить друг другу морды, чтобы привлечь твое внимание? Он кричал это и улыбался, будто не слышал заходивший среди экипажа ропот: его люди узнали своего капитана, но никак не могли поверить в происходящее. Широко улыбаясь, Кэйа качнулся, сдул со лба волосы и открыл рот, чтобы снова выдать что-то задорное, но оглушительный выстрел, пролетевший совсем рядом с его ухом, утащил с собой все слова. Он пару раз оторопело моргнул, посмотрел на Розу и дым от её мушкета, дулом смотревшего в его сторону. Переведя взгляд на ее плотно сжатые губы, он уловил, как они беззвучно задвигались, складываясь в самое чёткое и многообещающее «Ты – труп» в его жизни. Кэйа рассмеялся. – Ну?! Чего замерли? Неужели не узнали капитана, о котором так много баек травили в трюме? – Зная, что никто не посмеет и шагу сделать в его сторону, Кэйа съехал вниз и спрыгнул на палубу, прошёлся по кругу, ища в толпе своих людей. Он немного ошибся, и понял это, когда со спины на него, с отчаянным «капитан!» набросилось сразу несколько человек. Разумеется, не для того, чтобы продолжить драку; капитана встречали, его легко подняли на руки, хоть он и вырывался, ему пожимали руки и пытались, пожалуй, если не задушить, то точно сломать рёбра, пока Розария снова не окликнула и не отправила всех работать. До заката оставалась ещё пара часов. После заката, – она мрачно махнула рукой, – они все хорошенько выпьют. На правах не самого последнего лица и в разгаре веселья и счастья Кэйа подтвердил ее слова и даже стал, по привычке, отдавать приказы, но Роза рявкнула, чтобы сильно не зазнавался и тоже бежал работать, пока находится на её корабле. Ему удалось выпросить себе место у штурвала; там Кэйа и провел оставшиеся часы, смотря с мягкой радостью за тем, как Розария ни разу не вернулась в каюту до самого позднего вечера, а вместе со всеми поднимала паруса. К ночи почти вся команда ждала, пока Кэйа расскажет, как же он выжил, и Кэйа рассказал, в лучших традициях историй от Кэйи Альбериха, в которых имели место и морской дьявол, который поспорил с богом за его душу, и его собственной прабабке, и трактирщику Чарльзу, который нашел его за своим трактиром мирно спящим. И они пили – за морского дьявола, бога, прабабку и Чарльза. Когда веселье стало совсем пьяным и душным, Розария незаметно для всех взяла Кэйю за рубашку, подняла и приказала идти следом. Он, недостаточно захмелевший только из-за того, что болтать ему приходилось больше, чем прикладываться к кружке, повиновался. Они прошли за каюту, на корму корабля, когда ночь уже давила остатки света под горизонт. По пути Кэйа взял одну из масляных ламп, которую сейчас поставил рядом с собой на борт. – Дрянь, – остановившись, Розария сплюнула ему под ноги. Кэйа улыбнулся. – Какая ты дрянь, Альберих, и прабабка твоя тоже. И я бы сейчас врезала тебе в твою бессовестную рожу, если бы её ещё утром не раскрасили. Кэйа улыбнулся ей, и Роза поморщилась и тяжело вздохнула, когда он раскрыл руки, нетвердо стоя на корабельных досках. Вздохнула, но приняла объятья, сжав друга сильно и сильно хлопнув ему по спине. Что-то тёплое и щекотное завозилось у нее в носу, когда его теплые руки так же сильно сжали её саму. – Ты пришла отомстить за мою смерть, – тепло и спокойно произнес он. – Теперь и в самом деле умирать не страшно. Розария тут же набычилась и показала ему кулак. – Только попробуй. Я тебе клянусь, из-под земли достану и привяжу к гальюну, проклятый ты пьяница! Ну, рассказывай, как так получилось, – Кэйа выразительным взглядом указал на трюм, в котором уже рассказал историю о своем чудесном воскрешении, но Розария от нее отмахнулась. – Правду, Альберих. И Кэйа с неохотой рассказал, как пробрался в резиденцию губернатора и был пойман, и как тот решил повесить его на следующий же день, но из-за удивительных обстоятельств («Повесили невинного! И за кого, за тебя?! Небеса тебя явно любят, Кэйа, тебе осталось разве что поменьше попадаться мне на глаза») остался в живых, выбрался, потому что стража предпочла посмотреть казнь знаменитого пирата, ушел к берегу, а потом прибыли ребята вместе с Розарией. – Как-то так. О, да, – встрепенулся Кэйа, которому очевидно не понравилось говорить правду. – Сделай мне подарок? Розария жёстко хохотнула. – Тебе? И за что же? – Хотя бы за то, что я не дал бизань-мачте упасть? – она нахмурились, явно ожидая продолжения. – На редкость паршивый боцман у тебя. Очень хотел заполучить себе верёвку висельника, хотя и с обычными тросами справляется на редкость паршиво. Сделай ему от меня подарок, – Кэйа жёстко хмыкнул и кивнул на одну из рей, явно намекая. Розария намёк поняла. Поразмыслив, она кивнула. – Устроим завтра суд. – Прекрасно! О, и ещё кое-что. Я видел, как твои ребята несли мои вещи. Не соизволите вернуть, Госпожа Удача? Она молчала какое-то время, жевала губы и задумчиво смотрела на то, как улыбка на лице Кэйи сменяется смятением, а потом вздохнула и ушла в каюту. Вернулась Роза быстро, резко кинув перед ним громко звенящую кипу. С детской радостью Кэйа осмотрел свой камзол, сапоги, рубашку, штаны, пояса и тряпки, и уже потянулся к нем, но женщина остановила его, резко выставив руку вперёд. Во второй руке он заметил начатую бутылку бренди. – Стоять, – жёстко прохрипела она, а потом приложилась к бутылке. Через несколько глотков она выдохнула, поморщилась, а потом внезапно вылила оставшееся пойло в кипу одежды. Кэйа обомлел; он не успел осознать этот её поступок, когда Розария уже начала другой. В два шага она очутилась рядом с ним, схватила масляный фонарь, вернулась к одежде. А когда Кэйа понял, что у нее на уме, было уже слишком поздно: звон разбитой лампы, и пламя быстро занялось одеждой, и ему осталось в панике ловить ртом воздух и смотреть то на Розу, то на высокий от масла и лёгкой рубашки огонь. – Роза! Роза, что ж ты творишь?! Я же… я же извинился! Роза жестоко фыркнула и пожала плечами. Впервые за весь день на ее лице он не нашел злости и ярости, хотя этот факт его совсем не обрадовал. – Эта одежда висела на покойнике. Хочешь, чтобы он тебя потом преследовал, требуя назад свои сапоги? – вкрадчиво и исключительно ради злой шутки проговорила она. Кэйа яростно скрипнул зубами и всплеснул рукой. – На корабле место только одному капитану, дорогуша. А корабль это мой. Если твои ребята мне не соврали, то свой ты бросил к востоку от архипелага с твоим губернатором, верно? – всё ещё переживающий за одежду, Кэйа хлопнул себя по лицу и тут же зашипел от боли в сломанной переносице, но Розария ждала от него ответа. Он принялся вспоминать и считать. – Да, да. – Хорошо. Теперь иди и молись, как бы тебе не пришлось ждать прилива на необитаемом острове со своим кораблём. – В каком смысле «мне»? Ты что, отняла у меня команду? Розария фыркнула. – Над тобой мы завтра тоже проведём суд, как над бунтовщиком и капитаном, который бросил команду ради разврата и пьянства. – Я не бросал! Все прекрасно знали, что я уйду по делам в Петрикор! – Да пусть так! Дебош сегодня кто устроил? – На это Кэйа ответить не мог. Розария дернула верхнюю губу и цокнула. – Так-то. А теперь – вон с глаз моих. Шляпу отдам, когда причалим. После этого Розария развернулась и, не сказав больше ни слова, ушла в каюту. Но Кэйа слышал только последние ее слова: действительно, ведь в догорающей кипе одежды не было его шляпы! Поняв это, он широко улыбнулся и тихо рассмеялся, запустил руки в волосы, ведь от счастья ему срочно нужно было куда-то их деть, в противном случае он бы замахал ими, как малое дитя. А суда Кэйа не боялся и был готов понести любое наказание, ведь сам он, хоть и являлся занозой для половины грозных пиратов всех океанов и морей, но всегда ратовал за дисциплину на собственном корабле. Было бы глупо, проси он у Розы какие-то привилегии.