Легенда старого маяка

      Следующий день выдался теплее предыдущих, Сухо неторопливо бродил по скалам, размышляя о своей жизни и своём решении. Иногда он с тоской поглядывал на башню маяка – не попытаться ли снова? Что будет, когда сюда приплывёт следующая экскурсия и заберёт его на большую землю?       Интересно, мадам Ким уже поставила на уши полицию, чтобы разыскать его? Она делала так всякий раз, когда Сухо сбегал в надежде освободиться от её гнёта. Но его находили и неизбежно возвращали под крышу театра. Больше всего парень ненавидел длинные нудные лекции о своём неблагодарном поведении и бессовестности, которые мадам Ким обязательно читала ему по возвращении. После того, как осознал, что является для родной бабки лишь способом заработка, Сухо разочаровался в жизни и семейных ценностях. Она никого не любила, даже своего собственного сына – отца Сухо. Видимо поэтому тот решил стать рыбаком, чтобы уехать как можно дальше от хладнокровной матери. Чем больше размышлял, тем больше он понимал свою семью.       Жить с бабкой ему давно надоело, и Сухо хотел бы съехать, но она крепко вцепилась в него, надеясь выжать как можно больше, пока его красота и юность не начнут увядать. С того разговора после изнасилования она каждую неделю предоставляла Сухо отчёт о затраченных на него средствах, так что парень даже есть старался поменьше. Но на него шили костюмы для новых выступлений, он всё ещё рос и требовалась новая одежда, нужно было оплачивать обучение, и было множество других расходов, на которые он никак не мог повлиять.       Начали сдавать нервы. Не имея возможности уйти от бабки, он попытался уйти из жизни. Паренёк резал себе вены и даже бросался под машину, просил помощи по телефону доверия, но стало только хуже. После попыток суицида он оказывался в больницах, где его пичкали лекарствами и неизменно возвращали к жизни, а звонки по телефону доверия приводили к нему психиатров, от их лекарств и «воспитательных бесед» начинало тошнить.       Отчаявшись, парень стал безразличен ко всему и даже отказывался играть на сцене, устраивал голодные бунты и запирался в комнате. Но сколько бы он не упрямился, смерть не шла к нему, даже если долго голодал, снова оказывался в больнице, и его спасали капельницами, а бабка лишь усиливала контроль. Теперь все коллеги по несчастью следили за ним и докладывали директору театра о каждом его шаге.       Поскользнувшись на очередном камне, Сухо ухватился руками за какую-то корягу и остановил скольжение. Его кроссовки после такого путешествия можно выбросить, они ведь не рассчитаны на испытания. Почему он вообще задумывается над тем, что будет потом? Какая ему разница? Потому что Сехун сказал, что ему ещё рано умирать. Парень спустился на самый край острова, где камни были помельче, взял один и забросил в океан. Камень громко плюхнулся в воду, оставив после себя большие круги. Сухо стал брать небольшие камни и со всей накопившейся в нём злостью швырял их в воду один за другим, пока силы не оставили его. Количество камней под ногами заметно уменьшилось, и крошечный пляж углубился так, что теперь он стоял по щиколотку в воде, тяжело дыша. Внутри бушевал шторм, бросание камней лишь раззадорило его, раньше он никогда не выходил из себя, за это можно было поплатиться новой партией таблеток или даже успокоительных капельниц. Но здесь на острове никто до него не доберётся.       Маячник смотрел на него с высоты своей комнаты. Наконец, сумел выпустить эмоции? Это хорошо для него, слишком долго держал их в себе. Странный он, этот актёр. И умереть не может и жить не хочет. Или просто обманывает себя? Если бы он действительно хотел умереть, то не испытывал бы голода и не умудрялся бы получать удовольствие от маленьких житейских радостей, как, например, вкусная еда, хорошая погода или красивый закат. А Сухо получал.       Отчасти Сехун ему завидовал. Самому маячнику местные виды приелись дальше некуда, но у него выбора особо не было, да и попал он сюда с собственного согласия. Но его ещё рано жалеть и поддерживать, надо, чтобы Сухо дошёл до крайнего состояния, чтобы проговорил свою проблему, тогда он сумеет выбраться отсюда и начать жизнь заново.       Из-за мокрых ног стало холодно, и парень отправился на маяк. Он без спросу вошёл в комнату Сехуна, где горел очаг, снял кроссовки и поставил их для просушки, носки повесил на печь, а сам сел рядом, согреваясь. Сехун даже не взглянул на него и ничего не спросил. Это бесило, но не станет же Сухо кричать на него за то, что чужой человек не лезет в его душу? Огонь в печке успокаивал. Сухо наблюдал за невысоким пламенем, пожиравшим выделяющийся в него газ из баллона, и подумал, что было бы неплохо развести дровяной костёр.       Сехун вдруг поднялся и выключил печь.       – Оставь, я пытаюсь согреться.       – У меня не так много запасов газа, чтобы тратить его впустую.       – Но это не впустую! – возмутился Сухо.       – Я же предупреждал, не жди от меня понимания.       – Тогда высели меня отсюда! – взорвался гость, не в силах сдержать эмоции.       – Говорил же, не могу, – спокойно ответил Сехун.       – В журнале смотрителей написано, что они передавали сообщения азбукой морзе или по радио, даже если здесь не осталось более современного оборудования, ты тоже можешь. Передай сообщение и меня заберут.       – Ты можешь нажать кнопку sos на своём телефоне, и они приедут даже быстрее, чем после моего сообщения. Так почему не нажмёшь? – смотритель словно вглядывался в его душу, при этом не теряя самоконтроля, а у Сухо мгновенно краска от лица отлила, и весь боевой дух растворился в пространстве. Он думал об этом способе, но так и не решался его использовать.       Вопреки всему, пребывание на этом острове было для него самым благодатным временем, спасало от всех триггеров, раздражающих на большой земле, и дарило небывалую свободу. И хотя заняться здесь ему было категорически нечем, теперь у него появилось время подумать и проанализировать свою жизнь, отдохнуть, выспаться, и, что самое главное, здесь не было ни одной живой души, никто не читал нотации, и не нужно было терпеть ничьих приставаний.       Сехун не стал дожидаться ответа. Он достал какой-то ящик с бутылочками. Одна была большая, примерно на пол литра, другие значительно поменьше. Какая-то красноватая жидкость плескалась внутри, Сехун отлил немного из большой в одну маленькую бутылочку, потряс её и долго рассматривал. Затем добавил что-то в другую маленькую бутылочку и отлил красноватой жидкости, там выпал осадок, потом повторил тоже самое с третьей. Сухо завороженно наблюдал за ним, замечая, как в большой бутылке остаётся всё меньше и меньше жидкости.       – Зачем ты это делаешь? – поинтересовался Сухо.       – Мне нужна эта бутылка для другой жидкости, но прежде надо её опустошить, чтобы потом заполнить.       Сухо задумался над его словами. Его душа была заполнена злобой и ненавистью на весь мир за то, как с ним обращались. Психологи, к которым записывала его мадам Ким, говорили, что надо учиться растворять злость и избавляться от неё, предлагали для этого аутотренинги и таблетки. Но они никогда не помогали. А сегодня, после того, как он швырял камни в океан и сорвался на Сехуна, ему стало немного легче. Может, это и есть выход? Может, ему надо выпустить свой негатив таким способом, чтобы внутри опустело?       Сухо поднялся, забрал влажные ботинки и отправился к себе спать. Сехун заметил игру эмоций на его лице, прочитал его мысли и улыбнулся. Позже, когда парень заснул, маячник забрал его ботинки и высушил их, а потом незаметно вернул в его комнату – пусть гадает, как они просохли.       На следующий день актёр ушёл к скалам через узкую полоску камней, соединявших островок маяка с полуостровом. Сехун предупреждал, что до вечернего отлива он не сможет вернуться. Сухо это не смутило. Весь световой день он бродил по каменистым уступам, карабкался, раздирая в кровь ладони, ему хотелось взобраться на скалу, на самый верх, преодолеть препятствия, открыть в себе новые горизонты. Но скала будто насмехалась над ним, не давая прохода. Он злился, швырял в нее камни и даже кричал, требуя пропустить его. После небольшого успеха, когда ему удалось подняться на два метра, парень больно ударился, упав на спину, и некоторое время просто лежал так, восстанавливая дыхание. Скала не поддавалась. Такая же непробиваемая, как его бабка, такая же тупая, как его жизнь.       Внезапно на лицо плюхнулось что-то теплое и вонючее. Чайка злобно посмеялась над ним, улетая с места преступления. Сухо вскрикнул и рванулся к воде, чтобы смыть с себя птичий помёт. Сама жижа сошла быстро, а вот запах уходить отказывался. Разозлившись ещё больше, Сухо стал кричать на чаек и швырять в них ветками и камнями. Ему казалось, что птицы издеваются над ним, обсуждая между собой его нелепое с их точки зрения поведение.       Совершенно вымотавшись, парень посмотрел на положение солнца и догадался, что оно скоро сядет. Полоска камней оголилась, наступил отлив, и он перебрался на островок к маяку. Возвращаться внутрь не хотелось, но Сухо понимал, ночью оставаться тут смертельно опасно. Надо остаться на скалах и замёрзнуть там! А ещё лучше, если начнётся шторм и его смоет волной. Отсюда Сехун не сможет его вытащить, и тогда он исполнит то, ради чего приехал. Он даже поднялся и вернулся к переходу, но его уже затопило. Одно дело – умирать от переохлаждения из-за низкой температуры, и совсем другое – мучиться в мокрой одежде, с риском сойти с ума. Он уже представил, как его будет колотить и трясти, как тошнота противно подкатит к горлу и заболит голова. Сухо желал смерти, но хотел её наступления без излишних страданий.       – Возвращайся, покормлю тебя ужином, – раздался зов с маяка. Сехун уже давно наблюдал за ним и даже разочаровался, когда Сухо сдался и направился к маяку, ночь на скалах его бы многому научила. Но потом парень развернулся и собирался вернуться, только вот прилив помешал. Значит, так нужно, Сехун никогда не оспаривал законы этого места, а потому просто позвал его ужинать.       Сухо хотел было ответить, что не придёт, но мозг, услышав слово «ужин», направил нужные сигналы к желудку, и его скрутило, ведь сегодня он совсем ничего не ел и даже не пил. Чёртовы человеческие потребности: есть, пить, дышать…       Смирившись с неизбежным, Сухо направился к маяку, поднялся на третий этаж и вошёл в комнатку смотрителя. Здесь снова ярко горела печь, воздух обволакивал теплом, пахло жареной рыбой, в мисках блестела какая-то похлёбка.       – Сегодня у нас суп и рыба, – дружелюбно сообщил маячник, разливая названное блюдо по мискам.       – Я думал, она только в сетях ловится, – сказал Сухо удивленно, он не заметил, чтобы смотритель рыбачил.       – Почему же? Удочки не менее эффективны, правда много не поймаешь, поэтому я предпочитаю сети. Завтра пойдем смотреть, что там, и собирать улов.       Сухо кивнул, присел на своё место и подвинул к себе миску с тем содержимым, что Сехун назвал супом. Продуктов на острове имелось катастрофически мало, и приёмы пищи не слишком отличались друг от друга, зато вся еда была неизменно питательна и никакой химии. Он смирился с сегодняшней неудачей, попробует умереть как-нибудь ещё, а раз жив, можно и поесть. С голоду он всё равно не умрёт, пытался уже.       – Фу! Чем это воняет?! – возмутился вдруг смотритель маяка.       – Прости. Это от меня, – сам он уже привык к запаху чаячьего помёта, не понимал, что в тепле этот запах может усилиться и стать неприятным для других.       – Ты в дерьмо вляпался? – поднял бровь Сехун.       – Ага. С головой, – согласился Сухо, подразумевая свою жизнь и проблемы, и усмехнулся этому сравнению.       Сехун подождал, пока он поест, затем всучил ему кусок коричневого щелочного мыла и велел отмыть то, что воняет, иначе дальше будет хуже.       За окном наступила полная темень, луны сегодня не ожидалось, Сухо взял масляную лампу и отправился к воде. Он мог бы помыться и в комнате, нагрев себе немного, но всё ещё крыла злость. Ледяная по ощущениям вода океана кололась и жглась, словно крохотными иголками впиваясь в кожу. Парень намылил руки и долго тёр лицо, затем смыл пену, понюхал – кажется, запах сошёл. Вытерев лицо краем своей же футболки, он сделал несколько вдохов и осознал, что немного успокоился. Когда он вернулся в маяк, Сехун снова что-то колдовал над склянками и теперь заполнял поллитровую бутыль чем-то светло-синим.       Сухо не стал даже заходить к нему, оставил мыло на полу у двери и отправился спать.