Легенда старого маяка

      Утром Сехун впервые напоил его кофе, горьким и невкусным, без сахара, не самой лучшей обжарки, но другого не было. Неожиданно Сухо понравилось. Такой жёсткий бодрящий вкус, он никогда не пил ничего подобного прежде. После завтрака надо было идти снимать сети и обрабатывать улов. Снова надев резиновые сапоги, парни отправились к воде.       – Как ты справляешься с этим один? – поинтересовался Сухо, с усилием натягивая край сети, явно заполненной рыбой.       – Никогда об этом не думал.       – Получилось заполнить бутылку?       – Частично. Не всё сразу.       – А что у тебя там?       – Мои секреты.       – Пф… – фыркнул актёр.       Дальше разговаривать было некогда. Они достали сеть, выудили оттуда несколько килограмм рыбы, двух крабов и акулёнка. Малыша отпустили в океан, а крабами решили полакомиться на ужин. Когда весь улов был разложен по вёдрам и ящикам, часть из тех, что закрывались, Сехун опустил в воду рядом с берегом, чтобы рыба не издохла, ею можно будет заняться позже, а другую часть он заберёт на маяк и заготовит на зиму. Сухо он дал поручение вытащить и собрать жерди.       Казалось бы, простое задание, что могло пойти не так? Позже Сухо размышлял над тем, как вышло, что он оступился, нога выскочила из большого по размеру сапога и ударилась об острый камень. Парень вскрикнул, вытащил ногу и с ужасом заметил кровь.       – Твою ж… – выругался Сехун, помог ему выбраться из воды и доковылять до своей комнаты. Когда он снял порванный носок, Сухо зашипел от боли при виде глубокого пореза, кровь мгновенно окрасила пол. Но стоило Сехуну прикоснуться к его стопе голыми руками, Сухо отдернул ногу и снова зашипел.       – Ты что творишь?! – возмутился смотритель. – Хочешь усугубить ситуацию?       – И пусть. Истеку кровью и сдохну, – рассердился Сухо. Сехун посмотрел на него с осуждением и отрицательно покачал головой.       – Увы. Ты не умрёшь. Ты потеряешь много крови, а за ней сознание. Потом она свернётся и кровотечение прекратится. Но без обработки у тебя начнется гангрена, ты медленно и мучительно долго будешь гнить по частям, – смачно рассказывал смотритель.       – Фу, какая гадость! Прекрати! Почему я не могу умереть от потери крови?! – Сухо выглядел таким беззащитным и обиженным, словно растревоженный котёнок, у которого забрали игрушку. Маячнику хотелось засмеяться от этого милого сравнения, но ситуация была не подходящей, парнишка обидится и будет прав. Сдержав улыбку, Сехун принял равнодушный вид и спокойно ответил.       – Потому что серьезные вены не задеты, и ты не потеряешь смертельно-опасное количество. Не выделывайся, я обработаю и перевяжу тебя.       – У тебя есть лекарства?       – Да, тут где-то валялся пенициллин и бинты.       – Просто дай мне их, я сам всё сделаю, – он не станет рассказывать смотрителю, что имеет большой опыт в перевязывании себя.       – Слушай, мне не интересно, что там у тебя в жизни происходит, но если рану не обрабатывать, ты просто будешь болеть дольше, а мне придется выхаживать тебя. Сам ты этого не сделаешь, неудобное место, а если согнёшь в колене, кровотечение усилится.       Сухо не мог не признать его правоты, но чужие прикосновения терпеть не хотелось. Один из его поклонников в театре испытывал особые чувства к его ногам, любил целовать их и даже облизывал пальцы, Сухо едва сдерживался, чтобы не пнуть его, и теперь любое прикосновение к его обнаженной коже будоражило эти воспоминания.       Сехун пошарил в своём сундуке и выудил старенькую аптечку. Там обнаружился жгут, которым он перевязал ногу парня под коленом, чтобы остановилось кровотечение. Нашлась бутылочка с какой-то жидкостью, от которой нога покрылась пеной, Сухо подумал, что это перекись, но уточнять не стал. Затем Сехун присыпал его рану каким-то белым порошком, сильно стянул края и отпустил.       – Чёрт. Глубокий порез, надо бы зашить, но у меня нет ниток.       – Используй леску, – зачем-то подсказал Сухо и тут же пожалел об этом.       – А хорошая идея. Сиди и не двигайся.       Он вышел из комнаты, а когда вернулся, в одной руке держал бутыль с прозрачной жидкостью, а во второй моток лески.       – Что это?       – Чистый спирт, надо просанировать.       – Сожжёшь мне там всё!       – Ну и классно, помрёшь от болевого шока, выкину тебя в океан.       – Изврат, – насупился раненый.       Сехун только хохотнул в ответ, актёр его умилял чаще, чем раздражал, это удивляло. Сехун умел не привязываться к людям и всегда вёл себя жёстко, чтобы и у людей не возникало подобных желаний. Только вот с Сухо не всегда получалось. Смотритель взял пустую миску и плеснул туда спирта, замочил в нем отрезок лески, туда же положил рыбацкий пинцет и не сильно загнутый крючок, выждал немного, затем присел на корточки и взял в ладони ногу. Сухо вздрогнул от прикосновения его горячих рук, нога замёрзла, и на контрасте ощущения были очень яркими.       – Тебе когда-нибудь что-нибудь зашивали?       – Да, но под обезболиванием.       – Ну так не без этого.       Смотритель снова встал и плеснул в кружку спирта, разбавив его водой 1:1.       – Выпей.       – Я не пью.       – Это обезболивание. Пей.       Сухо недоверчиво принял кружку, поморщившись от резкого запаха, затем сделал глоток и едва не задохнулся. Горло опалило, дыхание спёрло на минуту, а в голове мгновенно зашумело.       – Отлично. Вот так и пей, небольшими глотками.       – Я не стану это пить! – возмутился Сухо.       – Куда ты денешься? – усмехнулся Сехун и плеснул спирта ему на ногу. Сухо закусил губу, чтобы не застонать от боли, и вцепился пальцами в стул, на котором сидел, до побеления костяшек пальцев. Когда ноги коснулась холодная сталь крючка, и он проткнул кожу, парень вскрикнул и сделал ещё глоток спирта, заметив, что это здорово отвлекает.       Дальнейшее он помнил слабо. Сехун протыкал его кожу крючком и просовывал туда леску, стягивая края раны, и так несколько раз. Сухо глотал горький спирт, гадая, что убьёт его раньше – боль от процедуры или алкоголь, но к концу операции он уже ничего не помнил, потому что отключился.       Проснулся Сухо с сильной болью в голове и ноге. Поморщившись, парень сел на кровати, осмотрел перевязанную ногу, которая немного опухла, и обвёл взглядом комнату. Это была комната Сехуна и его постель. По привычке Сухо с ужасом оглядел себя. Он был в той же одежде, что и вчера, рядом с кроватью стояла его обувь, никаких неприятных ощущений в теле не обнаружил, ну кроме боли в ноге. Парень облегчённо выдохнул. Он от каждого ждал принуждения и приставаний, даже от смотрителя, который пока ничем даже не намекал на подобное. Дурацкая привычка.       Сехун вошёл в комнату, неся в руках что-то, издающее пар. От него пахло океаном и водорослями, Сухо спросонья удивился, что он снова почти не одет и явно пришел снаружи, где завывал холодный октябрьский ветер.       – Проснулся? – поинтересовался смотритель. – Я принес тебе бульон, лучшее средство от похмелья, и остатки вчерашнего краба. Ты ведь пил натощак.       – Я не пил.       – А как же обезболивание? – ухмыльнулся маячник.       – От больничного наркоза не бывает так плохо.       – Ну так вызови врачей, – ухмыльнулся Сехун, намекая на кнопку sos на телефоне. Сухо пожевал губы. Конечно, он в любой момент мог вызвать службу спасения, вернуться на большую землю и получить квалифицированную медицинскую помощь, но не хотел. Необъяснимым образом здесь ему было лучше. Он принял миску с бульоном и почти залпом всё выпил. Горячая густая похлёбка быстро согрела и облегчила головную боль, затем поел мясо краба и почувствовал себя сытым.       Всё это время Сехун молчал. Ему хотелось пожалеть парня, сказать, что он понимает, как ему сейчас больно, дать понять, что Сухо не одинок, но парень может неверно понять его сочувствие. Когда маячник увидел, что гость закончил есть, он заговорил.       – Я наложил тебе пять швов, снимать тоже будет больно, мы подождем несколько дней, пока основная рана затянется, и затем повторим процедуру.       При этих словах Сухо поморщился.       – Тебе не стоит нагружать ногу и тревожить рану, иначе швы разойдутся и придется начать всё сначала.       – Но я не хочу просто лежать сутками!       – Ходить тебе нельзя. Думаешь, мне приятно мыть после тебя кровь по всей комнате?       – Прости.       – За что ты извиняешься?       – Ну я… за неудобства, которые тебе доставляю.       И снова этот нечитаемый пронизывающий взгляд, под которым парень сжался. Хотелось спрятаться от него, превратиться в невидимку. Сехун не ругал его, не пытался унизить, даже не отчитывал, он словно исследователь, просто наблюдал за действиями Сухо и делал какие-то свои выводы. А выводы состояли в том, что Сухо ещё не всё понял и не готов к дальнейшему. Он по прежнему не ценит себя и не умеет за себя постоять.       – Я же могу делать что-то сидя? Дай мне какую-нибудь работу, – попросил актёр, чтобы избавиться от напряжения, вызванного странным взглядом хозяина этого места.       – Ну теоретически… – сдался смотритель. – Ладно, сегодня поможешь мне чистить и потрошить рыбу, а завтра распутаешь сети и леску.       Чистка рыбы в итоге заняла полных два дня. Сухо не делал этого прежде и не назвал бы этот опыт приятным, а бонусом отхватил здорового отвращения к такой работе. Убивать и потрошить, чтобы поесть – сомнительное удовольствие, однако для людей в таких обстоятельствах – единственный способ выжить. Все же им тут больше нечем питаться, так что выбора всё равно нет.       Сехун приносил новые партии из ящиков в море и раскладывал на столе – хотел заготовить запасы на зиму, когда рыба уйдет глубже и рыбалка будет почти бесполезным занятием. Сухо сидел на одном стуле, а его нога лежала на другом в горизонтальном положении. Это не было удобно, но ничего лучше они не придумали. Для естественных нужд Сехун оставлял ему ведро и выходил из комнаты. Это было неловко и странно, впрочем, смотритель никаких эмоций не проявлял и недовольства не высказывал. Ночевал Сухо здесь же, в его комнате, а Сехун уходил спать в его.       На третий день нога болела уже значительно меньше. Делая перевязку, смотритель констатировал, что заживление идёт хорошо. Каждое его прикосновение пугало даже сильнее, чем испытываемая боль. Сухо вообще не любил чужих прикосновений, только терпел их по необходимости. И даже сейчас, понимая, что Сехун не станет приставать к нему, парень сжался от отвращения к собственному страху. Он вообще не понимал маячника, ни его мотивов, ни его решений. Сехун принял его нехотя и весьма жёстко, но с каждым днём проявлял всё больше заботы, смягчался, всё же не переходя границ личного пространства. От этого внутри Сухо зарождалось незнакомое ему прежде чувство, сам для себя он называл это благодарностью.       Сехун закончил перевязку и странно посмотрел на него, затем коснулся голых пальцев и отметил, как дёрнулся Сухо при касании.       – Ты боишься меня, – констатировал смотритель.       – Не боюсь, мне просто больно.       – Больно, когда я трогаю твои пальцы? – недоверчиво переспросил Сехун.       – А что, не может? – Сухо посмотрел на него с вызовом.       Вместо ответа смотритель склонился к нему и положил руки на его колени, а взглядом впился в лицо. Сухо побледнел как мел и онемел на время, боясь даже вздохнуть. Но Сехун просто убрал руки и поднялся.       – К тебе приставали в прошлом, поэтому ты боишься меня. Но мне это не интересно. Я тебя не трону.       Сухо не знал, как ему реагировать на этот точный вывод, и смог только выдавить из себя безразличное «спасибо».