Легенда старого маяка

      Было тепло и уютно, что-то тяжёлое придавливало сверху, и не хотелось просыпаться и выпутываться из этого уюта. Но дневной свет, настойчиво проникавший сквозь закрытые веки, разбудил Сухо. Приоткрыв глаза, он вздрогнул: Сехун спал, повернувшись лицом к его лицу. Сухо задышал осторожнее, чтобы не разбудить его.       Осмотревшись, он понял, что к кровати его прижимала нога смотрителя, перекинутая через его бедро, и рука, обнимавшая его чуть пониже груди. Впервые он находился настолько близко к другому молодому человеку, поэтому стал рассматривать хозяина маяка. Его кожа не имела ни единого изъяна, была загорелой и упругой, волосы неопределяемого цвета, что-то среднее между каштаном и сединой, вымытые вчера в бане лоснились и блестели. Ему стало интересно, какие они на ощупь: мягкие или жёсткие, как рыбацкая леска? Сухо даже приподнял руку, чтобы коснуться его волос, но вдруг замер.       – Не спишь? – прошептал Сехун, не открывая глаз.       – Только проснулся, – так же шёпотом ответил Сухо, убирая руку.       – Буря стихла, – улыбнулся смотритель.       Сухо резко приподнялся на кровати и вгляделся в окно: там светило солнце и чайки радостно орали под окнами.       – Даже не верится… Два дня кошмара и вдруг солнце. Но, как ты понял?       – Потому что тихо стало. А ещё после бури всегда выходит солнце, так же как после дождя радуга.       – Вот бы и в жизни так.       – В жизни тоже так. Но ты не увидишь радугу, если не поднимешь взгляд от луж под ногами, – Сехун открыл глаза и встретился с красивыми миндалевидными глазами цвета гречишного мёда. Сухо нервно сглотнул, глядя на него, а смотритель просто любовался им, не говоря ни слова. Волосы актера, немного отросшие, выглядели беспорядочно, но вместе с тем живописно, на щеке после вчерашнего шторма появилась тонкая царапина, от которой через пару дней не останется и следа. Губы парня явно просили увлажнения, но здесь не было ничего, чем он мог бы их увлажнить, разве что поцелуями…       Сехуну слишком нравилось то, что он видел, поэтому он притянул парня к себе спиной и прошептал в ухо:       – Поваляемся ещё пять минуточек, ладно?       Сухо нечего было возразить. Ему ещё никогда не было так уютно и комфортно, особенно в постели с мужчиной, который бы не пытался его поиметь. Сейчас он не боялся и доверял Сехуну, он знал, что смотритель ничего не сделает против его воли, и его желание полежать вызвано лишь сонливостью и теплом их тел, которое не хотелось терять. Дыхание Сехуна приятно касалось волос на затылке и пробегалось лёгким флёром по шее. Сухо улыбнулся и замер, не желая нарушать эту идиллию.       Но её нарушили звуки с верхнего этажа. Спасённые накануне моряки проснулись и о чем-то переговаривались.       – Что ж, придется вставать, – вздохнул смотритель и первым поднялся с постели. Сухо укутался в ещё теплое одеяло и укрылся с головой. Сехун засмеялся, присел рядом на корточки и высвободил его лицо.       – Солнце встало и тебе пора, спящая красавица, – добродушно сказал он. Сухо улыбнулся в ответ, но отрицательно покачал головой. В дверь постучали, просунулась лохматая голова. Сехун повернулся к моряку:       – Уже встали? Смотрю, вы нашли свою одежду. Это хорошо. Моя лодка должна быть цела, можете сплавать пока к кораблю, а мы завтрак приготовим.       – Спасибо, смотритель. И доброе утро.       Дверь закрылась, Сухо нехотя выпутался из одеяла и начал одеваться. Когда он застегивал ремень на брюках, в дверь снова сунулись с вопросом и обожгли его плотоядным, как ему показалось, взглядом. Парень вздрогнул и заметно занервничал. Сехун вывел моряка из комнаты, и их разговор продолжился уже на лестнице. Сухо отругал себя за такую явную реакцию, но он не мог бороться с собой, ничего не мог поделать с этим леденящим страхом. Он сбежал от этого, надеясь в уединении заброшенного маяка найти покой, зная, что здесь просто некому будет его тронуть. И вот, пожалуйста. Спасибо, хоть Сехун ведёт себя нормально и защищает его. И всё правильно понимает. Откуда в таком молодом человеке столько мудрости? Сколько ему вообще лет? Сехун говорил, что они сверстники, но Сухо трудно было поверить в это.       Отвлёкшись приготовлением завтрака, Сухо старался не думать о своих страхах. Сехун принес со скал несколько чаячьих яиц и попросил пожарить их, сам же приготовил густой рыбный суп с водорослями, моряки притащили со своего корабля небольшие запасы герметично упакованных сухарей, мясные консервы и мешок муки. Всё это богатство оставили смотрителю в благодарность за спасение. После завтрака моряки отправились дальше разбирать свой корабль и захоранивать в море тела погибших товарищей. Сехун отправился с ними, а Сухо дал поручения по хозяйству. Когда парень сделал всё, что было нужно, он поднялся наверх башни, где заметил, что пока моряки прощаются с командой, Сехун стоит на большом валуне и что-то шепчет, сосредоточенно наблюдая. Странный он, этот смотритель, подумал Сухо в который раз. Зато добрый и заботливый.       Ужинали в тишине. Моряков напряжение после гибели корабля уже отпустило, но беседовать им было особо не о чем. Нарушил молчание Сехун, спросив об их дальнейших планах. Сухо постоянно ловил на себе заинтересованные взгляды, а когда старший моряк попросил разрешения переночевать ещё одну ночь, заметно содрогнулся. Он надеялся, что чужаки уже сегодня уплывут куда-нибудь. Однако ветер к ночи окреп, и пройти по океану на простой моторной лодке было бы очень опасно.       – Разумеется, вы можете остаться. А завтра утром я помогу вам и укажу лучшие пути через скалы.       Когда моряки отправились спать в комнату Сухо, сам парень принялся намывать посуду в тазу, стараясь игнорировать дрожь в руках. Ему казалось, что уж сегодня ночью точно произойдет что-то плохое. Моряки выглядели подозрительно, они могли обманывать доверие хозяев, могли вломиться ночью, забрать всё ценное, убить их или… изнасиловать. Последнего Сухо боялся больше всего.       – Эй, – обратился к нему смотритель, и Сухо повернул голову. – Оставь тарелки и повернись ко мне.       Сухо нехотя оставил посуду, вытер руки стареньким полотенцем и виновато посмотрел на смотрителя. Сехун вздохнул при виде паники в его глазах, а затем подошёл вплотную, приподнял парня и усадил на скрипучий стол. Встав максимально близко, он упёрся руками в стол по бокам от бёдер Сухо, блокируя для него возможность побега, и тихо заговорил:       – Я уже объяснял, что ты ведёшь себя неправильно. Почему не меняешься?       – Они подозрительные, ведут себя странно и так смотрят.       – Как?       – Плотоядно, – ответил парень.       – Они морские пираты, контрабандисты, только современные. В этих водах таких немало. По-хорошему по ним тюрьма плачет, а то и смертная казнь. Но. Они попали в шторм и чуть не погибли. По человеческим законам мы должны были их спасти, так же, как врачи в больницах не выбирают, кого им спасать – хорошего человека или преступника.       – Я понимаю. Но они мне не нравятся. И да, я боюсь.       – Хорошо, что ты это не отрицаешь. Боишься чего?       Сухо запнулся и нервно сглотнул слюну. Кажется, смотритель и сам понял его страхи, так зачем спрашивает? Хочет, чтобы Сухо озвучил их? Зачем? Типа, признание проблемы это уже путь к её решению? Но Сухо слишком слаб, чтобы бороться с этим, как физически так и морально. Он не справится.       – Кто убил в тебе волю к сопротивлению? – Сехун смотрел на него жалостливо, и это неожиданно разозлило.       – Моё сопротивление никогда не приносило пользы, было только хуже. Поэтому я научился смиряться.       – Ты хочешь, чтобы это изменилось?       – Это не изменится.       – С синдромом жертвы можно и нужно бороться. Ты уже многое сделал. Сбежал и пытался покончить с собой, значит, дошел до точки. Но тебе рано умирать. А значит, надо бороться дальше.       – Ты не понимаешь… – вздохнул Сухо. – Невозможно бороться, когда тебе 15, чужая взрослая тетка хочет тебя облапать, а твоя бабка это устроила и велела слушаться. Бессмысленно сопротивляться, когда ты лишь слабый парень в свои 18, а они – сильные взрослые мужчины. Тебе велели быть покорным и уважать старших, ты сопротивляешься, а тебе заламывают руки, связывают, придавливают тяжёлым телом. Ты не знаешь, каково это. Когда причиняют боль, невзирая на твои крики, ты брыкаешься, кусаешься, но они возьмут то, что хотят, и назовут это «поразвлечься». Некому жаловаться, потому что твой единственный родственник сам всё это и организует. Некуда бежать за помощью, потому что нет ни денег, ни документов. Даже к специальным службам нельзя, подросткам не верят, ведь они часто врут, особенно если лгуном их назовёт «заботливый опекун».       – И ты опустил руки?       – После нескольких лет бесплодных попыток.       – Сдаваться нельзя.       – Ты не понимаешь. Тебя никогда не принуждали и не унижали.       – Но всё уже изменилось. Ты сбежал далеко от дома, и здесь нет тех, кто тебя унижал.       – Я вернусь рано или поздно, мне некуда идти.       – Всегда есть. Ты можешь попросить убежища в другой стране.       – На каком основании? Моей жизни ничто не угрожает, у меня есть опекун и контракт, по которому мне работать ещё 5 лет. И я знаю, что не потяну штрафы по нему. Меня посадят за долги, а потом только дворником работать. В лучшем случае.       – Ты уже добился результата. Чтобы двигаться дальше, тебе нужно продолжать бороться, сопротивляться, брать судьбу в свои руки, – пламенно заговорил Сехун.       – Но как?! Я уже всё перепробовал! – вспыхнул Сухо. Щеки его покраснели от злости, дыхание участилось, в глазах что-то заблестело. Сехун сумел надавить в нем на какую-то точку, и его прорвало. – Что я только не делал! Пытался уйти в другой театр, но бабка всех предупредила, и мне везде отказывали. Искал себе другую работу, но из-за возраста никуда не брали. Я сбегал из дома, прятался, пытался уехать в другие города, меня всегда находили и возвращали. Потом ушел в армию и отслужил полтора года, но попал в глухомань и подвергался дедовщине, а после меня забрали обратно в театр, и снова всё повторилось. Она сказала, что будет как прежде, что я никуда не денусь, что должен слушаться и выполнять, что прикажут. Я устроил бунт, испортил спектакль, а она сдала меня в психушку. Я делал всё, что мог, я резал вены несколько раз, посмотри, – он поднял рукава кофты и показал тонкие белые шрамы, – я кидался под машину, даже сам в полицию обращался. Но... Скорая спасала меня, а полиция всегда верила только ей, мои слова не имели веса. От постоянных лекарств, больниц и этих дурацких нравоучений сознание мутилось, от таблеток тошнило, а смерть не приходила. И я сдался. У меня больше не осталось ни сил, ни желания бороться. Ради чего? Меня всегда возвращали к ней, и всё повторялось…       После этой импровизированной внезапной исповеди он почувствовал себя опустошённым и слабым. Хотелось плакать, но Сухо держался из последних сил, не желая ещё больше унижаться перед маячником, так много сделавшем для него. Он никогда и никому не рассказывал столько о себе, поэтому сейчас чувствовал себя неловко. Сехун ничего не ответил, просто обнял его и прижал к своей крепкой груди.       Сухо никогда не знал таких объятий – простых, утешающих. Мадам Ким старалась не прикасаться к нему, коллеги по театру жалели, но тоже не сближались, а меценаты… они просто хотели его и делали то, что им самим нравилось. Его мнения никто не спрашивал, а если и спрашивали, то игнорировали.       В объятьях Сехуна было тепло и спокойно. Большое сердце гулко билось внутри, успокаивая своим ритмом, длинные руки обхватили его, закрывая от всего мира. Сухо не заметил, как по лицу покатились слёзы, возможно потому что они сразу впитывались в свитер Сехуна, а смотритель молчал, поглаживая его по спине.       Сехун давно понял, что обладать высоким уровнем эмпатии тяжело. Он умел чувствовать то, что чувствовал человек рядом с ним, и сейчас ощущал всю ту боль и разочарование, которые выжигали Сухо, ощущал слишком сильно и реалистично визуализировал его рассказ. Он ничего не мог поделать с прошлым, он не мог повлиять на воспоминания, только дать возможность высказаться, поплакать и освободить душу от накопившегося негатива. Эмпатия позволяла это. Сухо не нужно знать, что ему сейчас тоже больно, что страдает вместе с ним. Это уже проблемы Сехуна.       Некоторое время спустя Сухо высвободился из его объятий и поблагодарил за понимание. Он чувствовал себя пустым сосудом: не осталось ничего внутри, ничто не болело и даже страх куда-то исчез. Чувство беспомощности и полного непонимания дальнейшего ещё сильнее подрывало его силы.       В лампе закончилось масло, и они остались в полной темноте. Моряки наверху ещё переговаривались, а ветер стонал за окнами.       – Давай спать, полночь уже, – тихо сказал Сехун, взял его за руку и повел в постель. Как и прошлой ночью, он обнял Сухо, прижал к своему горячему телу, и в этот раз Сухо отключился почти мгновенно, вымотанный непростым днём и своей эмоциональной исповедью.       Богатое воображение решило прожить во сне последние месяцы его жизни, которую он ненавидел. Она состояла из почти ежедневных спектаклей, всё чаще провокационных и двусмысленных, чужих похотливых желаний и полного отсутствия понимания с чьей-либо стороны. Никакие договорённости с бабкой не удавались, она лишь гнула свою линию, заставляя его выполнять то, что было выгодно ей. Так, несколько лет назад она принудила его подписать почти рабский контракт для работы в театре, по которому ему полагались маленькие выплаты на жизнь, а в случае одностороннего расторжения с его стороны – баснословные штрафы, которые он никогда не сможет оплатить. Вариантов обоюдного согласия на расторжение не предусматривалось, а для судебного иска у него не имелось ни средств, ни адвоката.       Он знал, что в городе и даже в целой стране ничего не сможет сделать, не сможет убить себя, его вовремя откачают, а от лечения и больниц тошнило ещё больше, чем от жизни. Он ни разу не сумел так сбежать и спрятаться, чтобы не нашли. Поэтому стал искать способы прекратить свою никчемную жизнь там, где длинные руки мадам Ким до него не дотянутся. И выход нашелся. На улице сотрудник турагентства раздавал листовки о путешествиях, почитав одну, Сухо тут же направил стопы в агентство.       Ему рассказали о разных турах и маршрутах, и он попросил выбрать максимально далёкое от большой земли путешествие. Как нельзя кстати подобрался месячный морской тур по Японскому морю и Тихому океану с заходом в несколько портовых городов, посещением маяков и достопримечательностей. На океанском лайнере он мог жить один в каюте и даже еду получать индивидуально.       И Сухо ухватился за эту возможность, со скандалом вырвал у бабки разрешение на небольшой отпуск, пояснив, что морально выгорел, и ему нужна перезагрузка. Мадам Ким согласовала лишь неделю и потребовала максимально подробный отчёт о путешествии. Она контролировала его каждый день, звонила по нескольку раз. К счастью, когда они отплыли на моторной лодке к этому маяку, связь оборвалась, здесь не имелось никаких сотовых вышек и работали только спутниковые телефоны. Возможно, она ищет его сейчас и пытается добиться информации, где и когда он пропал. Но почему же она три недели не могла найти его?       От этой мысли Сухо проснулся в холодном поту. Сехун лежал рядом, уперевшись локтём в подушку и наблюдал за ним.       – Что снилось? – спросил он так буднично, словно уже лет 50 это делал.       – Что она нашла меня.       – Но ведь не нашла пока.       – Это и странно. Три недели прошло. Она должна была уже всех на уши поднять.       – Может, она пошла по ложному следу? Решила, что ты сбежал на континент и прячешься?       – Возможно, – задумался Сухо.       – Как чувствуешь себя сегодня?       – Не знаю пока. Ничего не чувствую, если честно. Вообще пусто.       – Если сосуд пуст, его можно начинать заполнять. И желательно чем-то совершенно другим.       – Считаешь?       – Угу.       – Но чем?       – Начни с приятного.       – Но… я не знаю, с чего.       Сехун улыбнулся уголком губ и потянулся к нему. Сухо нахмурился, понимая, что его собираются поцеловать. Ему казалось, что меньше всего заполнять пустой сосуд стоило бы новыми приставаниями. Но Сехун замер в миллиметре от его губ и внимательно посмотрел в глаза. И Сухо понял: он не станет принуждать. Он даёт выбор, возможность решать самому. Сухо сейчас может как оттолкнуть его, так и поцеловать. Вдруг стало интересно, что он почувствует? Его никогда не касались молодые люди, все его поклонники были старше 50 лет, их кожа и губы уже подверглись старению, и Сухо с трудом терпел их прикосновения. К тому же он ненавидел интимные отношения, потому что они всегда были принудительными, нередко болезненными для него и часто отвратительными. Но Сехун молод, красив и силён. Каково это будет с ним? За окном снова поднялся ветер, тучи заволокли небо, хотя ещё пять минут назад светило солнце. Почему-то это удивило актёра, но он отвёл взгляд от окна и посмотрел на маячника. Тот терпеливо ждал, улыбался едва заметно, в глазах его что-то искрилось.       Сехун уже и сам не понимал, почему не смог устоять и предложил поцелуй, предложил себя. Ему нельзя так тесно контактировать с человеком, если только тот сам не пожелает. Но ведь Сухо боится, он не попросит. Испуганные медовые глаза расширились от переполнявших его эмоций, губы чуть приоткрылись, а дыхание участилось. Сехуну неимоверно хотелось поцеловать его, показать, что не все бывают грубы, что целоваться приятно. Но только если Сухо захочет.       Сухо нервно сглотнул и всё-таки сделал этот последний шаг навстречу, прикоснувшись к нему первым. Упругие мягкие губы Сехуна обхватили его нижнюю губу и несильно сжали, затем огладили верхнюю, кончик языка неторопливо прошёлся по кромке губ, прося их открыться, что Сухо и сделал, и тогда смотритель углубил поцелуй. Его теплые пальцы легли на скулу Сухо, поглаживая её, а язык настойчиво, но нежно изучал рот. Сухо никогда так не целовали, словно боялись навредить, и он сам тянулся навстречу этим новым ощущениям.       Их прервал стук в дверь, Сехун первым отстранился от него, посмотрел так пронизывающе, словно пытался проникнуть в его голову, и ласково погладил пальцами по лицу.       – Мы ещё поговорим об этом, – прошептал он, затем поднялся с постели, натянул свитер и ушел к морякам.       Сухо спрятал лицо под одеялом. Это было так … по-другому. Так нежно и трепетно. Так ласково. Его настоящий первый поцелуй. Сухо отказывался вспоминать те, другие, часто насильные и неприятные, с людьми, которые не нравились. А Сехун нравился. Он улыбнулся.