***
Жарко. Алеют, лопаются и трещат угли в огне. Блики пламени лениво играют на стенах из тёмно-бордового, почти чёрного кирпича. Каменный барельеф, высеченный над камином, встречает посетителей в равной степени гордыми и недовольными физиономиями вождей. Судя по выражению их лиц, представители коренного населения Америки, привыкшие к бескрайним степям и каньонам, явно не рассчитывали оказаться в сыром Петербурге на другом конце света. В мотобаре Олега много деревянных и каменных фигурок — орлов, индейцев и, конечно, волков. Здесь они повсюду. На стенах висят застеклённые ретро-постеры с рок-звёздами семидесятых-восьмидесятых годов. На каждом столике лежит меню в стиле американских закусочных шестидесятых. Кое-что из Штатов и Европы время от времени привозят сами клиенты, ребята из клуба. Один даже передал во владение бара настоящее сокровище — винтажную модель мотоцикла Harley-Davidson. Теперь этот габаритный, почётный даже по человеческим меркам старичок занимает особое место на небольшом возвышении в зале. Посетители обожают с ним фотографироваться, чему Олег никогда не препятствует. Машина должна чувствовать тепло человеческого тела, а не подслеповатый взгляд одержимого коллекционера, поглядывающего на свой трофей из-за пуленепробиваемого стекла. Здесь всегда шумно. Особенно по пятницам, когда приходится буквально надрывать связки, чтобы перекричать очередную компанию «вечно молодых и вечно пьяных». У Сергея Разумовского тихий голос. Однако отточенная годами практика публичных выступлений громкости не требует. Он и так умеет держать фокус внимания на себе. Он красив, молод и чертовски пьян. — Я всё вижу, — Олег ловко перехватывает запястье Сергея и пресекает тщетную попытку стащить виски у сидящего рядом завсегдатая. — Что ты творишь? — Пытаюсь привлечь твоё внимание, — беззастенчиво признаётся он, подаётся вперёд и, облокотившись о барную стойку, подпирает щёки ладонями. — Ты же меня игнорируешь. — Я работаю. — Это твой бар. Ты можешь вообще не работать. Не скажу, что мне скучно, но... — он драматично вздыхает и ловит край белоснежного полотенца, которым Волков натирает стакан. — Я ведь так редко сюда выбираюсь. Разумовский не лжёт. Пару часов назад он в очередной раз сбежал с пафосного светского мероприятия, чтобы провести вечер здесь. Дорогой пиджак перекинут через спинку стула, на манжете рубашки голубеет след от ликёра Blue Curacao. В этом растрёпанном, раскрасневшемся мальчишке сложно узнать одного из самых богатых, успешных и завидных холостяков страны. В такие моменты Олегу кажется, что всё... нормально. Всё хорошо. И у Серого, и у него самого. Не было этих пяти лет бессмысленного взаимного молчания. Не было того кошмара несколько месяцев назад. — Похоже, ты и без меня неплохо развлекаешься. Даже не верится, что тебя так с коктейлей развезло. Они же почти детские, Серёж. — В следующий раз пойду в другой бар. — В следующий раз налью тебе «Буратино» или «Тархун». Тебе же всё равно, лишь бы цветное и с пузырьками. Посмотри на себя, накидался, как на выпускном... — он мягко, с лёгкой хрипотцой смеётся. И тот послушно смотрит. За спиной Олега — характерная для каждого второго бара зеркальная стенка, заставленная алкоголем. Сергей очень хорошо видит своё отражение. Он не уверен, что отражение принадлежит ему. Что, если это был я? Что, если брат погиб ещё тогда, в клинике, несколько лет назад? А я всё это время убеждал себя в обратном? Я бы мог делать это с людьми? Я ведь мог, технически мог. Я бы... хотел? Что, если хотел? Что, если я всегда был таким? Я ведь мечтал отомстить тем, кто издевался надо мной в детдоме. Что, если всё зашло дальше детских фантазий? Олег ставит перед ним чашку кофе. Улыбается. Ободряюще подмигивает. Разве я мог сделать всё это с ним? Удерживать насильно, мучить? Причинять ему боль? Я бы хотел? Что, если хотел? — У тебя когда-нибудь было такое чувство... — Сергей готов поклясться, что отражение вот-вот рассмеётся ему в лицо. — Чувство, будто ты смотришь на себя со стороны, но не контролируешь своё тело? Ты всё ощущаешь, всё понимаешь, но ничего не можешь сделать? — Как во сне? — Как во сне, — стараясь вести себя как можно более непринуждённо, он разрезает воздух ладонью и облегчённо выдыхает, когда мужчина в зеркале делает то же самое и повторяет жест без очевидной задержки. — Только ты никак не можешь проснуться. — Мне бы твои проблемы, — вместо приветствия бросает Вадим, хватает за воротник сидящего рядом с Разумовским мужчину, оттаскивает и занимает его место. — Что-нибудь покрепче. Вадим отлично держится. Фирменная ухмылка не сходит с лица. Взгляд пристальный, уверенный. Такой, который не выдержишь долго и обязательно отвернёшься первым. Поза расслабленная, без признаков тревоги и усталости. Но Олега не так легко провести. Он знает, что Вадим непробиваемый — из тех ребят, у кого рука не дрогнет ни ответить, ни напасть первым, ни предать ради собственной выгоды. Он многое повидал и ещё больше натворил. Однако тёмные круги под глазами выдают нескончаемую череду бессонных ночей. Первые часы нового года окрасили Петербург красным, кровоточащие раны скорбящего города ещё не затянулись. Это коснулось и Вадима. В казино под его управлением произошло массовое убийство. — Съешь что-нибудь? — Не похоже, чтобы ты практиковал веганскую кухню, Волков. А на мясо я на пару лет вперёд насмотрелся, — Вадим вальяжно перекидывает руку через плечо Разумовского. — Вот дружок твой точно не откажется. Вовремя ты слился с вечеринки, правда? — Не припоминаю, чтобы мы переходили на... — Отстань от него, Вад, — Олег ставит перед старым знакомым и по совместительству бывшим сослуживцем стакан с прозрачным, резко пахнущим напитком. — Да брось, ему наверняка интересно! Из первых уст, так сказать. А дело было так. Несколько человек решили устроить «вечеринку внутри закрытой вечеринки». Их было восемь. Вот только на приватное мероприятие явился кто-то ещё. Кто-то, кто расправился с остальными. Опоил какой-то дрянью, порубил и сложил в духе... — он залпом осушает стакан, хмурится, щёлкает пальцами в воздухе. — Чёрт, забыл, как это называется. — Скульптуры храма Вишванатха. Видел слитые фото. — Я и забыл, что ты у нас знаток искусства. Вот ведь совпадение, — недвусмысленно усмехается Вадим. — Тебе случайно не нужны оригиналы фото без цензуры? Слышал, у тебя целая коллекция специфических... арт-объектов. — Тебе случайно не пора забирать подопечного с продлёнки, — тот брезгливо морщится и сбрасывает тяжёлую ладонь со своего плеча. — Слышал, ты няней подрабатываешь. — Серый, вроде, античностью и эпохой Возрождения увлекается. На твоём месте я бы подозревал кого-то, кто неплохо разбирается в индуистских храмах и вообще азиатской культуре, — прищуривается Олег. — Кстати, Вадим. Ты у нас, кажется, изучал востоковедение? — Вам обоим моча в голову ударила? Рыжий, ты бы вообще... — Вадима прерывает входящий звонок от Алтана, которому по счастливому стечению обстоятельств пришлось провести новогоднюю ночь в другом месте. — Радионяня сработала? — участливо интересуется Сергей. Волков смеётся, качает головой. Сергей Разумовский — не изнеженный приторный мальчик. Чтобы выжить в детском доме, нужно уметь постоять за себя. Если не в силах ответить обидчику кулаками, должен как минимум быть острым на язык. Даже маленькому Серёже, уже тогда не по годам начитанному и сообразительному, в этом не было равных. Он исправно получал от сверстников и ребят постарше, но никогда за словом в карман не лез. — Поварёшкин, уйми его, или я сам это сделаю, — не сбрасывая настойчивый звонок, Вадим жужжит молнией куртки и бросает наличку на барную стойку. — Правда, что у вас есть свидетель? — Правда. Гречкин ещё может выжить. Надеюсь, везучий сукин сын выкарабкается. Если он видел этого ублюдка, скажет, кто нагадил в моём казино.***
Запасным выходом мотобара почти никогда не пользуются. Он ведёт в типичную, не самую благополучную питерскую подворотню, где можно найти только несколько ржавых мусорных баков, пару-тройку упитанных крыс и проблемы. Здесь узко, тесно, мозгло и сыро даже в солнечную погоду. Со всех сторон влажные кирпичи жмущихся друг к другу зданий, под ногами разбитая брусчатка, над головой чёрное небо. Темно. Кажется, даже чуть темнее, чем в принципе может быть. Олег старается здесь не появляться. По крайней мере не ночью, когда не видно ровным счётом ничего. Единственный источник света здесь — маленькая, неистово мерцающая лампочка под козырьком. Скорее всего, её никогда не меняли, и она может лопнуть в самый неподходящий момент. Тогда будет темно, как в наглухо закрытой жестяной банке. Темно, как в потайной комнате с крюком, не пропускающей звуки и солнечный свет. Но выйти всё же приходится. Скрываясь от сквозняка, Олег поворачивается лицом к двери, зажимает в зубах сигарету, тянется за зажигалкой. С наслаждением, но торопливо прикуривает. Сергей и так странно ведёт себя в последнее время. Если застанет его за курением, устроит сцену. Он и раньше относился к вредной привычке Волкова со сдержанным энтузиазмом, а теперь имеет все основания пресекать каждую его попытку поднести сигарету к губам. Перелом ребра с гемотораксом. Птица сломал Олегу ребро во время их последней схватки, один из осколков впоследствии травмировал лёгкое. Курс лечения и продолжительная реабилитация были не такими болезненными, как требование врача хотя бы временно отказаться от никотина. Вот и приходится курить тайком, как школьнику под окнами раздевалки. Ничего, он потерпит. Лишь бы кое-кто лишний раз не психовал из-за пустяков. Что-то с Серым не так. Он снова видит кошмары. Рисует странные вещи. Вглядывается в отражающие поверхности, пока не окликнешь. Говорит сам с собой. Если всё это — побочка терапии, то на кой хрен такая терапия вообще нужна? Надо будет ещё раз поговорить с ним. Или с его психологом... психотерапевтом... К кому он вообще ходит второй месяц? Олег так погружается в тревожные размышления, что совершенно теряет бдительность. Не слышит приближающихся приглушённых шагов за спиной. Не успевает среагировать на аромат, разительно выделяющийся на фоне традиционной палитры уличных запахов. Всегда внимательный и осторожный, он позволяет застать себя врасплох и запоздало понимает, что узнаёт всё: и этот запах, и звук шагов, и, конечно, голос. — Скучал? — зазубренное лезвие плотно прижимается к горлу. Свободной рукой Птица аккуратно забирает сигарету, подрагивающую в пальцах Волкова. Закуривает сам. В рот врывается запах хорошо знакомой марки и чужих губ. Так странно. Так ненормально. — Так ты по мне скучал? — настойчиво повторяет он, сильнее давит на нож. — Я тебя узнал, — спустя непродолжительную паузу процеживает Олег сквозь зубы. Нет времени на «Какого чёрта?!», «Он жив?», «Как это может быть?» и другие очевидные вопросы. Есть цель — выжить. Выжить любой ценой. Или не выжить, но точно не вернуться в комнату, спрятанную за книжным шкафом в стене. А для этого придётся взять себя в руки и проглотить первичный шок вместе с комом, застрявшим в горле. — Неплохо для начала. Теперь упрись руками в стену. И давай без резких движений. — Хочешь меня обыскать? — Хочу узнать, носишь ли ты мой подарок. Олег стискивает зубы до скрипа, но подчиняется. Раскрытые ладони ложатся на покрытые узорами трещин и выцветших граффити кирпичи. Птица выбрасывает сигарету и прислоняется сзади теснее. Одной рукой продолжает придерживать нож у горла Волкова. Другой выдёргивает его водолазку из джинсов, забирается под облегающий чёрный трикотаж. Олег дёргается и сжимает кулаки, когда ледяные пальцы скользят вверх по обнажённому животу, поднимаются к груди, нащупывают прохладу металла. Волчий кулон. Вот, какой подарок он имеет в виду. В канун Нового года Олег действительно нашёл на столике в коридоре отцовский кулон, упакованный в компактный футляр с иссиня-чёрной лентой. Его явно принёс курьер, не оставивший контактов отправителя. По словам Сергея, он был в мотоциклетном шлеме. Всё это время Олег считал, что талисман обнаружили в сгоревшей квартире и вернули владельцу анонимно, чтобы он не пылился десятилетиями с другими вещдоками. Кто мог это сделать? Да кто угодно. Хотя бы тот же Дубин, который, в отличие от своего бывшего патрона, искренне проявлял сочувствие. Значит, это был Птица? Но зачем? — Пришёл, чтобы довести дело до конца и убить меня? — Если бы я собирался убить тебя, я бы сделал это раньше. В своей квартире. В больнице. Просто на улице. В твоей спальне наконец. Знаешь, сколько раз я был там, пока ты лежал в реанимации? Знаешь, сколько раз был там, пока ты сам находился внутри? — Тогда что тебе нужно?! — Твоя помощь. Серийный убийца и вчерашний мертвец, который часами издевался над ним, грозился превратить его спину в кровавое месиво... Просит о помощи? Серьёзно? Ну уж нет! Олег делает глубокий вдох, перехватывает руку Разумовского за запястье и, круто развернувшись, выбивает из неё нож. Он не знает, что за ремнём джинсов Птица всегда носит ещё один. Птица оказывается быстрее. Лезвие вжимается в подрагивающий кадык. Надрез. Один маленький надрез. Он же не убьёт его. Он почти ничего не почувствует. Помнишь, какая его кровь? Помнишь цвет? Хочешь попробовать на вкус? Птица проводит кончиком лезвия возле мочки уха Олега, оставляя сантиметровый порез. Кровь тонкой струйкой бежит по шее, скатывается ниже, прячется под высокий воротник. Он даже не вздрагивает. А теперь приставь нож к ране под прямым углом, как ключ к замочной скважине. Надави. Войди. Можно не очень глубоко. И проведи линию до второго уха. Вот так, ниже, под подбородком. Ты ведь знаешь, как это делается. Нет. Нельзя. — Пусти. — Без бороды ты выглядишь моложе. Моё. Птица ничуть не изменился. Только волосы, собранные в тугой хвост, стали заметно длиннее. Как же быстро они растут. Расширившиеся от темноты и возбуждения зрачки скрывают оранжевые линзы. Бледный, не считая непривычного румянца на заострившихся скулах. Сегодня всё-таки холодно. — Делай что хочешь. Мне плевать. Помогать тебе я не стану. — А если я скажу, что помощь нужна не только мне? — не прерывая зрительный контакт, Птица извлекает из нагрудного кармана куртки телефон и протягивает ему. — Посмотри. Только без глупостей. Руки не слушаются, но, пусть и не с первой попытки, Волкову всё-таки удаётся выполнить просьбу. Он проводит пальцем по экрану, листает заранее подготовленный альбом. В нём собраны «парадные» заказные фото, скриншоты различных онлайн-публикаций, сканы печатных изданий из газет и, что куда более любопытно, несколько снимков, сделанных тайком. На всех изображениях один человек. Почти всегда в белом медицинском халате. Абсолютно всегда в очках. — Я знаю его, — не без удивления замечает Олег. — Это психолог, к которому ходит Серый. — Это мой врач. Ты ведь уже в курсе, что ребёнком меня направили в клиническую психиатрическую больницу для несовершеннолетних. Рубинштейн был там директором. Уже тогда его интересовали... «особенные» дети. Когда в его клинике появился мальчик, заживо сжёгший своих родителей, знаешь, чего он больше всего захотел? Получить второго. — Убери это, — Олег накрывает пальцы Птицы, сжимающие нож, резко отводит от своего горла. — И зачем тебе я? — Хочу узнать, что он сделал со мной. И не хочу, чтобы он делал это с моим братом. — Мне... Мне жаль, что это случилось с тобой. Ни один ребёнок не должен проходить через такое. Но я не собираюсь принимать участие в убийстве Рубинштейна, если ты здесь для этого. Найди кого-нибудь другого, — Олег возвращает телефон, делает шаг по направлению к двери, но Птица задерживает его за локоть. — Ты не понял. Я хочу, чтобы ты не дал мне его убить. По крайней мере, до тех пор, пока я всё не выясню. — Почему я? — Потому что ты единственный, кому плевать на деньги моего брата. Потому что тебе можно доверять. Потому что больше у нас никого нет. Легко представить, каким Птица был в детстве. Точно таким же, как его близнец: хрупким, щуплым, диким, уязвимым. Таким, какого Олег привык защищать. Таким, какого привык поддерживать даже в необдуманных поступках. Внутри срабатывает закостенелый триггер — неконтролируемый, как безусловный рефлекс. Оправдать. Может, за преступлениями Птицы стоит кто-то ещё? Может, ему внушили идею, вследствие которой он почувствовал себя неким «чистильщиком города»? Может, есть хоть что-то, способное в ничтожно малой степени снизить груз его вины? Ведь он такой же, как Сергей. Его плоть и кровь, его искажённая копия. Может, ему ещё можно помочь? — Что я должен делать? — сдаётся Олег. — Возьми ключи от байка. Я буду ждать снаружи. — Мне пока нельзя водить. Если я потеряю управление из-за судороги, меня может на полной скорости затянуть под колёса какой-нибудь легковушки или грузовика. Представь, сколько будет жертв. — В этом весь Олег Волков. Перспектива быть размазанным по асфальту беспокоит его меньше, чем вероятность поцарапать чей-то бампер. Поэтому он так тебя... — Птица сжимает губы, боясь выплюнуть слово, для него неприемлемое. «Я люблю вас одинаково». Так сказала мать? Лгунья. Такого не бывает. Любовь — не кусок мяса, её не разрезать пополам с точностью до грамма. В мире нет ничего одинакового. Даже мы, аномально похожие внешне близнецы, внутри абсолютно разные. Он — молодое дерево, пахнущее соком и смолой. Я — выжженный изнутри. Чёрный. Гниющий.***
В баре по-прежнему шумно и душно. Но теперь голова трещит не от громких голосов и камина, в котором забыли убавить огонь. Олег молча берёт ключи от мотоцикла, висящие на крючке под барной стойкой. Небрежно проводит ладонью по свежему, раздражающе пульсирующему порезу. — Куда ты пропал? — Сергей ещё пьян, но в его голосе слышится неподдельное волнение. — Всё в порядке? — Конечно, в порядке, — кивает он, быстро надевает куртку. — Извини, был важный звонок по работе. Возможно, твой брат подстроил очередную ловушку. Возможно, я вижу тебя в последний раз. Ты же справишься сам? Конечно, справишься. Ты же такой умный. Самый умный человек из всех, кого я знаю. Самый близкий из всех, кто у меня остался. — Точно всё нормально? Ты меня не обманываешь? — Точно. Но мне нужно отъехать на пару часов. Постарайся не выпить весь бар, пока будешь без присмотра. Олег невольно улыбается и протягивает руку, заправляет за ухо его длинную рыжую чёлку. В этом заботливом жесте нет ничего провокационного и двусмысленного. Но сейчас он кажется болезненно близким. Прости меня, Серёж. — Хочешь, я съезжу? — предлагает Игрок, заместитель Волкова, настоящего имени которого никто не знает. — Нет, я сам. Лучше присмотри за баром, — отвечает он и, понизив голос до шёпота, указывает взглядом на Разумовского. — И за ним присмотри. Как и обещал, Птица ждёт на стоянке мотоциклов. Олег даже не успевает удивиться тому, что у него есть свой собственный байк. Мужчина нервно постукивает пальцами по рулю. Пристально изучает карты, на всякий случай загруженные в память телефона. Есть вероятность, что стабильного и безопасного интернета в окрестностях не будет. — Возможно, я был там однажды. Не уверен. Не помню, — капли дождя ползут по его лицу, окрашивают волосы в ещё более яркий цвет, усиливают контраст между ними и бледной кожей. — Нужно быть готовыми ко всему. — Клиника? — Нет. Там вылизано всё до последней бумажки в урне. Подготовлено на случай внезапной проверки. К тому же, он не только там проводит свои... эксперименты, — Птица облизывает кончик большого пальца, стирает кровавую дорожку с шеи Олега. — Мы поедем в его особняк. Там на многие километры вокруг ни души. Только лес. Не зря же он так глубоко забрался. Я всё равно доберусь до тебя, добрый доктор. Я узнаю, почему после встреч с тобой брат называет своё отражение моим именем. И я обязательно узнаю самое главное — когда мы встретились впервые? После моего заключения? Или ещё до того, как я сжёг родителей? Ты удивишься, но я начинаю вспоминать... — Не верю, что я это делаю. — А я не сомневался, что ты согласишься, — Птица протягивает Олегу мотоциклетный шлем, затем надевает свой. — Не отставай от меня. И, Олег... Будь осторожен.