Он станет моим полотном

      Очередная комната также оказывается совершенно пустой. Старый деревянный пол с сантиметровым слоем пыли, голые стены, заколоченные досками окна. Только большое зеркало в круглой раме напоминает о временах, когда здесь была чья-то спальня.       Зеркало украшает бронзовый ворон. Он совсем как настоящий. Совершенные пропорции. Напряжение в разведённых крыльях — будто вот-вот сорвётся с места и взлетит. От реального пернатого собрата его отличает лишь недостаточная детализация глаз и слой патины, позеленившей спину. Птица протягивает руку, почти касается.       — Старайся ничего не трогать лишний раз, — Олег решительно перехватывает его запястье, отводит руку в сторону.       — Расслабься, я не «наслежу». Видишь? — он закатывает глаза, поднимает руки вверх и шевелит пальцами, затянутыми в плотные хирургические перчатки. — Боишься, что случайные отпечатки выведут полицию на моего братца?       — У тебя открытая рана на ладони. Если порвёшь перчатку, можешь заработать столбняк или подхватить другую заразу.       — Хочешь сказать, что тебе не плевать?       — Хочу сказать, что на твоём месте ни к чему здесь без необходимости не прикасался бы, — Олег направляет фонарик на замочную скважину, с которой Птица ранее расправился. — Оставим всё так?       — Да, мало времени. Смотрим дальше.       Мужчины возвращаются в коридор. Они находятся в задней части дома, поэтому единственный источник света здесь — полная луна, время от времени выглядывающая из-за облаков. Ей тоже интересно, чем всё это закончится. Найдут ли нарушители спокойствия желаемое, либо будут пойманы на месте?       — Вот дерьмо. Как настоящий, — Олег переводит луч света на чучело волка, встречающее непрошенных гостей у входа в галерею.       — Неплохо смотрелся бы в твоей квартире.       — Да ни за что.       — Мне казалось, тебе нравятся волки, — пожимает плечами Птица.       — Нравятся. Но трупам место на кладбище, — он брезгливо морщится.       — А это и не труп. Это чучело, Волков.       Сознание Птицы — кривое разбитое зеркало. Оно обманывает, путает, искажает. Словосочетание «чучело, Волков» превращается в «чучело Волкова», опаляет воспалённый мозг яркой картинкой. Цельный или разобранный на части — Олег сам стал бы отличным экспонатом.       И, да, Олегу нравятся волки. Он носит волка на шее. Он носит волка на спине. Первый слегка царапает заострённым кончиком подвески-клыка его грудь. Второй отвечает движением на каждое сокращение мышцы.       Эта татуировка — безвкусица, уродство. Ей не место на твоей спине. Я бы мог сделать её совершенной.       Я сделаю её совершенной.       — Выходит, доктор у нас ярый поклонник таксидермии? — свет фонарика выхватывает ещё несколько чучел — тетерева, фазана и небольшую обезьяну.       — Нет, не думаю. Он коллекционер.       — Из тех, кто ходит на аукционы и может спустить целое состояние на носовой платок Пушкина?       — Да. Только с полным отсутствием вкуса. Он выкупает предметы старины, как ценные, так и всякий вычурный хлам. Ему плевать, как всё это между собой сочетается. Потому что он не ценитель искусства, а ценитель редкостей.       — И в чём разница?       — Объясню на примере. Ты у нас любишь волков, — Птица подцепляет пальцем кожаный шнурок на шее Олега. — Носишь на груди волчий клык. Будь это клык крокодила или акулы, он бы представлял для тебя хоть какую-нибудь ценность?       — Вероятно, нет, — хмурится Олег, сбрасывает его руку.       — А доктору Рубинштейну было бы всё равно. Сам посмотри. Чучела, гобелены, скульптуры, картины, вазы. Индия, Италия, Китай. Разные культуры, разные эпохи... Взять хотя бы этот дом. У него же квартира недалеко от клиники. Но он всё равно выкупил и содержит особняк, потому что в нём есть история и характер. Красивое, безобразное? Не имеет значения. Если редкое, он захочет этим обладать.       — А ты хорошо его знаешь.       — Почти всю свою жизнь. С тех пор, как был направлен в его клинику для несовершеннолетних преступников.       Мне было восемь. И я уже не был ребёнком. Детство было только у Серёжи. У Серёжи было всё.       — Вкус у него уже тогда был дерьмовый, или это с возрастом пришло? — Олег медленно идёт вдоль коридора, минуя пафосные и оттого ещё более скучные пейзажи, натюрморты, портреты знатных дворян и их гончих псов с перепёлками в зубах.       — Спрошу при встрече.       — Хотя вот эта ничего. Даже очень ничего. Без шуток, смотри! — Олег останавливается напротив самой большой картины, висящей в паре сантиметров от пола и почти что упирающейся в самый потолок. — Красиво.       На полотне изображена женщина с длинными, густыми, слегка волнистыми волосами. Вряд ли её волосы вьются от природы — слишком крупные локоны ниспадают на бледное лицо и шею. У неё покатые плечи, маленькие кисти рук и женственные пропорции фигуры. Мягкий, одновременно печальный и смиренный взгляд. Вся она объята пламенем. Горит. Горит так явственно, что создаётся впечатление, будто о картину можно обжечься.       — Нравится? — вдруг хрипло спрашивает Птица.       — Нравится, — искренне признаётся Олег.       Правда, нравится?       Птица замирает. Он смотрит на картину, не моргая и, кажется, не дыша. Исследует её лихорадочным взглядом, каждый квадратный миллиметр. Щурит глаза, словно не веря им или пытаясь разглядеть в неподвижном женском лице знакомые черты.       — Нравится... — повторяет он за Олегом и, сделав резкий рывок вперёд, поддевает массивную позолоченную раму ножом.       — Постой, что ты делаешь?! — попытка остановить Птицу чуть не заканчивается кровопролитием, так как мужчина сам едва не попадает под лезвие.       — Лучше не мешай.       — Да что не так с этой картиной?       — Это моя работа. Слышишь? Моя. Не помню, как и когда её писал, но узнаю свой почерк. А женщина на полотне... — он, наконец, отрывает нижнюю часть рамы и указывает взглядом на свою «фирменную метку», которую она скрывала. — Это моя мать.       — Послушай. Я, конечно, не представляю, что ты сейчас чувствуешь... — после небольшой паузы начинает Олег. — Но что-то здесь не так. Ты сам сказал, доктор охотник за редкостями. Допустим, его интересует... твой стиль. Почему из всех твоих картин он выбрал именно эту, не самую жестокую? Они были знакомы?       — А в моих картинах, по-твоему, интересна только жестокость?       — Так они были знакомы?       — Нет. Не встречались никогда.       — Тогда почему именно эта картина? Как он вообще её получил?       — Говорю же, не знаю! — срывается Птица. — Сделки через даркнет всегда анонимны. Заказчиком может быть кто угодно — от школьного учителя до мэра. Насчёт мэра, кстати, не шучу... Но я не помню, как писал её.       — Если ты прав насчёт доктора, в этой картине должна быть какая-то ценность. Может, её ценность в том, чтобы привлечь твоё внимание? Не возражаешь, если... — он вопросительно приподнимает бровь, касается позолоченного угла рамы.       — Не возражаю.       С двух сторон придерживая раму, мужчины пытаются снять картину со стены, но не обнаруживают за холстом традиционных креплений. Картина выглядит так, будто вросла в толстый слой штукатурки, либо... Либо представляет собой дверь. Потайную дверь наподобие той, что была в логове Птицы до знакомства с Волковым и последующего пожара. Ряд нехитрых манипуляций, умеренная физическая сила — и огромное полотно, повинуясь воздействию невидимых механизмов, с тихим скрипом отъезжает в сторону. За ним чернеет прямоугольник узкого коридора.       Оба молчат примерно с минуту. Затем, почти одновременно, делают первый шаг вперёд. Крутые каменные ступеньки ведут куда-то вниз, под особняк. Вероятно, здесь они были всегда, согласно изначальной планировке. Возможно, раньше внизу был винный погреб. Возможно, он и сейчас там есть. Сам коридор явно не реставрировали. В нескольких местах отделка потолка обвалилась и теперь обнажает голые корни разросшихся поблизости деревьев. Воздух спёртый, пыльный. Пахнет сыростью и мокрой землёй.       Единственное, что выглядит абсолютно новым, а потому неуместным — бронированная дверь. Она оказывается не заперта. Более того, из-под щели между ней и полом пробивается слабый источник света.       — Ты пойдёшь со мной? — спрашивает Птица, и Олег впервые за всё это время чувствует, что ему на самом деле предоставляют право выбора.       — Делать тайный ход за картиной, но оставлять дверь вот так? Тебе не кажется, что это ловушка? — предупреждает тот, кого редко подводит волчье чутьё.       — Ты ещё можешь уйти, Олег. — Птица решительно толкает дверь и скрывается за ней.       Не отвечая, тот обречённо вздыхает и без лишних колебаний идёт следом.