***
Запись № 01.09:021 Молодая женщина с густыми волнистыми волосами сидит, тесно сжимая колени и время от времени прикладывая к покрасневшим глазам фиолетовый платок. Любимый цвет Сергея. Перенял у матери? Ведь это, вне всякого сомнения, именно она. Такая же красивая, как на картине. Такая же печальная. — А это точно обязательно? — она бросает взгляд на камеру и, сама не зная, впервые за многие годы встречается взглядом со своим повзрослевшим сыном сквозь призму толстого экранного стекла. — Не обращайте на камеру внимания, — голос Вениамина Рубинштейна звучит немного по-другому из-за возраста, но хорошо узнаваем. — Расскажите, вы уже заметили изменения в поведении сына? Постарайтесь ничего не упустить, важна каждая мелочь. Я должен понимать, насколько эффективна терапия. — Он... Он больше не пытается изувечить себя, — кивает она. — Прекрасно. — Но мне не кажется, что ему стало лучше. Серёжа говорит, что он совсем перестал спать. Говорит, просыпается ночью от того, что брат на него смотрит. Просто стоит и смотрит, не моргая, прямо в лицо. Я и сама думаю, что он только притворяется. — Хорошо. Вы принесли его любимые книжки, как я просил? — Да, простите, — она роняет платок, торопливо достаёт из сумки потрёпанную библиотечную книгу и несколько исписанных общих тетрадей. — Вы, наверное, ожидали увидеть «Маугли» или «Малыш и Карлсон», но он давно всё это прочитал. Говорит, скучно и неинтересно. Зато любит читать мои рабочие записи. Даже иллюстрацию сделал на последней станице, смотрите. Он ведь такой одарённый ребёнок! Знаете, мы с мужем сейчас изучаем коренные народы Дальнего Востока, их традиции и... — А что думает ваш супруг? — Виктор думает, что он это перерастёт. Но я боюсь за него. Боюсь, что не смогу ему помочь. Мне всё время снится один и тот же кошмар, будто я теряю своего ребёнка. — Но Серёжу вы любите больше? — Простите, что вы сказали? — слёзы моментально высыхают, в глазах читается смесь удивления и недоверия. — Серёжа. Ваш второй сын. С ним, если не ошибаюсь, никаких проблем нет. Послушный, умный, самостоятельный мальчик. Подаёт большие надежды. Ничего удивительного, если вы любите его больше. — Доктор Рубинштейн, — она резко поднимается с места и, маленькая и хрупкая, угрожающе нависает над ним. — Во-первых, у меня нет проблем с моими детьми. Во-вторых, я люблю своих сыновей одинаково. Простите, что заняла ваше время, но больше я к вам ребёнка не приведу. — Ваше право. Могу ли я лично попрощаться со своим маленьким пациентом? Право, я очень привязался к нему. Да и он так тяжело сближается с новыми людьми, что, наверное, вам будет трудно ему объяснить, почему он больше не придёт на терапию. Для таких чувствительных детей любая мелочь, любые изменения в привычном распорядке дел могут стать потрясением. — Хорошо. Сейчас я его приведу. Запись № 01.09:022 Шипение. Помехи. Старая видеосъёмка пересматривалась такое количество раз, что красок в кадре почти не осталось. Тем не менее черты лица хорошо различимы. Ещё лучше различим ярко-рыжий цвет волос. Птица, ребёнок лет восьми, сидит на месте матери и нервно стучит пяткой по ножке стула. — Смотри, кого я принёс! — Вениамин Рубинштейн ставит на стол большую клетку с белой вороной, одним из самых любимых живых экземпляров своей коллекции. — Марго, — мальчик завороженно смотрит, протягивает руку к клетке и ожидаемо получает удар клювом по пальцу. — Больно? — Нет, не больно. Что у неё на лапке? — Красиво, правда? Это называется «окольцовка». Признак её значимости, ценности. На кольце даже есть гравировка с её именем, видишь? С детьми трудно работать. Особенно с такими, как Разумовский. Первое время он просто молчал и игнорировал любые попытки обратить на себя внимание. Уж сколько методов перепробовал доктор Рубинштейн! И мультфильмы, и сладости, и развивающие игры. Только Марго помогла хоть как-то его разговорить. — Скажи, кого ты здесь нарисовал? — доктор открывает последнюю страницу тетради его матери и показывает рисунок — чёрную фигуру с горящими глазами-углями и огромными крыльями за спиной. — Друга, — мальчик пытается снова просунуть руку в клетку, на этот раз удар клюва приходится прямо в раскрытую ладонь. — Ты его придумал? — Нет. Я его вижу. — Видишь во сне? — Я не вижу сны, — он пожимает плечами, торопливо вытирает окровавленную руку о джинсы. — А сколько ей лет? — Это молодая особь. Ты наверняка слышал, что вороны живут по сто лет, но это сильное преувеличение. В дикой природе они живут лет десять-пятнадцать. А вот в неволе, да, могут дожить до глубокой старости. Говорят, даже до семидесяти лет. — А Марго? — На воле Марго и двух лет не продержится. Сородичи насмерть заклюют. Белые вороны выживают только в клетке, — доктор обходит ребёнка со спины, опускает ладони на его плечи. — И я хочу, чтобы ты попрощался с ней. Больше ты её не увидишь. — Почему? — Потому что твоя мама решила, что тебе больше не нужны наши занятия. Она поняла, что я не смогу тебя вылечить. — Вылечить? — Сделать тебя нормальным. Если бы ты был нормальным, она бы любила тебя так же сильно, как Серёжу. Но... белого воронёнка в чёрный цвет не перекрасить, правда же? — он улыбается, треплет спутанные рыжие волосы. — Не переживай. Это не значит, что родители откажутся от тебя или отдадут в детдом. — Но она не любит меня? — Мне нужно поговорить с твоей мамой. Подождёшь в кабинете? Можешь тут поиграть. Бери всё, что нравится. Вениамин Рубинштейн выходит из кабинета, намеренно оставляя мальчика наедине с незащищённой вороной. Хочет посмотреть, во что выльется его отчаяние, его гнев. Доктор готов пожертвовать любимицей, только бы раскрыть ещё одну грань своего пациента. Насколько он жесток? Он заколет Марго прямо в клетке? Воткнёт лезвие в клюв, на котором ещё багровеют следы его собственной крови? Отрежет крылья, но оставит в живых? Набор канцелярских принадлежностей включает ножницы для бумаги. Разумовский тянется именно к ним. Вскрывает замок клетки. Ставит клетку на подоконник. Открывает окно, распахивает маленькую решетчатую дверцу и терпеливо ждёт. — Хочешь остаться в клетке? Я бы не хотел. Марго недоверчиво смотрит. Выбирается осторожно, оглядывается с опаской. Прыгает, шлепая красными лапками по подоконнику. Наконец, расправляет крылья, делает круг над Разумовским и, задевая перьями его щёку, улетает на свободу. Рубинштейн возвращается. — Где Марго? — спрашивает доктор, ожидая поток оправдательной детской лжи. — Выпустил. — Молодец, что не соврал. За это я кое-что тебе покажу, — он достаёт из кармана больничного халата старинные золотые часы на длинной цепочке. — Смотри сюда. Сейчас я скажу тебе одно слово... Запись обрывается.***
— Вот же больной сукин сын, — выдыхает Олег, стискивает дрожащие от злости пальцы в кулаки, в сердцах пинает коробку с уже просмотренными кассетами. — Уходи, — с опасным спокойствием приказывает Птица. — Что? — Проблемы со слухом? Ты должен уйти. — Может, я ещё что-нибудь тебе должен? Давай, не стесняйся, огласи весь список. — Убирайся отсюда! — Птица с такой силой толкает Волкова в грудь, что тот отступает и чувствует боль в повреждённом ребре. — Собираешься дождаться его здесь. И прикончить. Я угадал? — Олег толкает его в ответ. — Мы так не договаривались. — Или уходишь сам, или я тебя выволоку. — Эй, у нас есть план, — он хватает Птицу за лицо, несмотря на сопротивление, удерживает на месте. — Тише. Смотри мне в глаза. Нужны доказательства. Это только первая кассета. Наверняка есть и другие. Давай соберём всё, что сможем найти. А потом ты решишь, что с этим делать. — Хорошо. Только убедимся, что он ещё в больнице, — Разумовский нехотя отстраняется, достаёт телефон и раздражённо закатывает глаза. — Не ловит в этом чёртовом подвале. Надо подняться выше. — Я с тобой. Проверю, чтобы ты глупостей не натворил, — усмехается Олег, уже поднимаясь по ступенькам. — Напомни, с каких пор... Птица не успевает ни договорить, ни предупредить Волкова. Игла входит глубоко в шею, обжигает кожу. По сосудам разливается что-то пульсирующее, горячее, почти живое. Он слышит звуки ударов. Понимает, что Олег сопротивляется, но падает первым. Прежде чем последовать его примеру и потерять сознание, Птица успевает разглядеть в темноте блик очков.