***
Есть что-то особенное, уютное и гипнотическое в пятидесятых-шестидесятых годах прошлого века. Низкая мебель. Лакированные деревянные столешницы, подлокотники и ножки удобных кресел. Мягкая обивка — зелёная или в модную по тем временам шотландскую клетку. Интерьер одновременно совсем новый и совсем старый, ведь каждый предмет здесь минимум в два раза старше временных жильцов. Троица на удивление быстро привыкает к местной обстановке. Наверное, так работает клеточная память — ведь подобное «ретро» до сих пор встречается в гаражах при частных домах и даже в городских квартирах с пометкой «у бабушки». Разница лишь в том, что здесь, в необжитом коттедже, мебель новёхонькая, хоть сейчас выставляй на продажу. А вот ближайшие собратья всех этих кресел, диванов и соф взрастили на своих пружинистых коленях не одно поколение человеческих отпрысков и вышли на заслуженную пенсию. — Ты легко отделался. Ещё бы чуть глубже и левее на пару сантиметров... — Олег многозначительно замолкает, отрезает конец нити и делает узелок. — А так максимум шрам останется. Если бы ты ещё не вертелся... — Дай мне минуту. — Сергей одной рукой придерживает футболку, подтянув её нижнюю часть к груди, другой ищет что-то в телефоне. — Обязательно каждый шов отдельно закреплять? — Он же не курицу фарширует, — хмыкает Птица. — Если разойдётся один шов, не проблема. Если все сразу, может начаться кровотечение или сепсис. Поэтому, да, обязательно. Терпи. — Можешь дать ему ещё обезболивающее? — Олег отрывается от своего занятия и смотрит на Птицу. — Не хочу к чему-то прикасаться, чтобы случайно инфекцию не занести. — Да мне совсем не больно. Неприятно немного, вот и всё! — Серёж, про то, что накладывать швы без анестезии совсем не больно, ты кому-нибудь другому расскажи. Правда, Олег? — Птица медленно поднимается с кресла, со знающим видом изучает содержимое аптечки и высыпает на ладонь пару таблеток. — Должно помочь. Производитель не рекомендует смешивать эти препараты, но проверено опытным путём. Если боишься или не доверяешь, могу сначала принять сам. — Доверяю. — Сергей мягко опускает руку на плечо Олега, вынуждая его остановиться, закидывает таблетки в рот и, глядя брату в глаза, проглатывает. — Молодец. Теперь можешь расслабиться. Ты ничего не почувствуешь, даже если Волков захочет заживо тебя вскрыть. — Проверено опытным путём? — Олег сверлит его уничтожающим взглядом и подаёт Сергею стакан воды, чтобы тот запил таблетки. — Сам-то как думаешь? — Раз уж ты так хорошо разбираешься в химии, можно задать вопрос? Ответь просто «да» или «нет». — Попробуй. — Птица возвращается в своё кресло, опускает кисти на подлокотники и в нервном нетерпении барабанит по ним пальцами. — Я не боюсь боли. Умею терпеть. — Я знаю. Но? — Когда попал в клинику с пробитой бедренной артерией... — Олег выбрасывает окровавленный ватный тампон в мусорную корзину, берёт новый, дезинфицирует. — Тогда у меня просто ехала крыша. Нерв был повреждён, ничего не помогало. Я не мог спать, не мог есть. Если бы в подходящий момент мне предложили ампутировать ногу, я бы согласился. Я бы на всё согласился, только бы не испытывать эту ужасную боль. — Неужели? — А потом всё прекратилось. Боль ушла. Резко, сама по себе. Я не вспоминал о ней до самой выписки, пока дома с ногой не начались проблемы. Всё тогда перепробовал. Знаешь, что помогало? Таблетки в неподписанном жёлтом пузырьке. Когда они закончились, я обратился к своему врачу за рецептом. Только вот он сказал, что ничего подобного не выписывал. Сейчас я знаю, что у тебя был доступ в клинику. Знаю, что ты был в моей квартире. Скажи, ты имеешь к этому отношение? — Да. О, это было сложно. Нет, не подменить твои таблетки, не впрыснуть в капельницу кое-что посильнее. Выбрать. Выбрать между тем, чтобы помочь тебе облегчить боль... Или опустить подушку на твоё спящее лицо и прижать хорошенько, пока не остановится дыхание. — Спасибо. Так, Серый, давай скорее тебя подлатаем. Когда наблюдаешь за своей точной копией, создаётся впечатление, что ты находишься во сне и смотришь на себя со стороны. Птица внимательно следит за каждым движением Олега. За тем, с какой маниакальной аккуратностью он обрабатывает края раны Сергея. За тем, как сам морщится и нахмуривает брови, стоит игле проткнуть тонкую кожу его брата. Они знакомы с восьми лет. Они так близки, что физически разделяют боль друг друга. Птица хочет на несколько минут поменяться с братом местами, даже если для этого придётся самому себе распороть живот осколком бутылки. И ему чертовски не нравится это желание. Птица наблюдает за длинными тенями, которые ресницы Волкова отбрасывают на его же скулы. Думает, что у женщин таких не бывает. А уж сколько женщин побывали под его ножом, под ним самим... Он никогда таких ресниц не видел. И ему чертовски не нравятся эти мысли. — Нашёл. — Сергей поворачивает телефон так, чтобы экран был виден обоим мужчинам. — Сбежали ещё в прошлом месяце. Наверное, всё это время блуждали по лесам, а сюда вышли чисто случайно. Оба серийные насильники. Первый нападал исключительно на женщин. А второй, что покрупнее, на женщин и детей. Плюс на каждом висит по убийству. — Я понимаю, что ты пытаешься сказать, Серый. — Олег прихватывает края раны нитью и делает очередной прокол стерилизованной искривлённой иглой. — Те двое были настоящими отморозками, которых нельзя жалеть. Но их убийство это не оправдывает. Стой ровно, пока я твою руку к рёбрам не пришил! — Прости, — тот терпеливо замирает, пока Волков делает финальный стежок и наклеивает сверху широкий пластырь, затем опускает футболку. — Спасибо.***
Ужин проходит в полном молчании. Олег изредка бросает косые взгляды в сторону открытого окна. Оно выходит как раз на ту сторону леса, где были погребены сбежавшие заключённые. То, что от них осталось. Чего он ждёт? Что их изрубленные тела выкатятся по еле заметной тропинке прямо к дому и напросятся на кофе? Лишь ближе к вечеру Сергею удаётся немного его разговорить. Вместе они решают скоротать время за просмотром какого-нибудь фильма, чтобы отвлечься. Птица садится на пол напротив телевизора. Игрок в проявлении какого-то извращённого чувства юмора привёз им видеомагнитофон и целых две коробки кассет. Причём добрая треть из них оказалась без подписи. Так можно и на чьё-нибудь домашнее видео нарваться, а потом несколько ночей подряд дырявить потолок пустым взглядом и всхлипывать от ужаса. Он действительно считает, что это остроумно? — Выбрал что-нибудь? — Сергей садится рядом, морщится от острой боли в боку и протягивает близнецу тарелку с двумя видами пиццы — грибной и сырной. — Предлагаю пройтись по классике. Кубрик, «Сияние». — Птица пожимает плечами, читает мелкий шрифт на обороте кассеты. — И сразу две грамматические ошибки. Так что, никто не возражает? Сергей улыбается уголком губ, кивает в ответ. Олег не отвечает. Он подкладывает ещё пару камней в деревянный ящик из-под овощей, чтобы укрепить торчащий из него ствол. Они всё-таки поставили дерево в гостиной. Сначала хотели спалить его, чтобы ничто не напоминало о произошедшем. Позже решили, что должны помнить. Все трое. Чтобы больше не терять бдительность. Чтобы впредь быть осторожнее. Зато Марго оценила подарок с первых секунд. Её персональное дерево не нужно ни шкурить, ни красить. Марго оно нравится таким, какое есть. С огрубевшей корой, о которую можно поточить клюв. С шершавыми ветками, которые приятно обхватывать лапками. Ворона так увлечена новой игрушкой, что даже забывает о своём излюбленном занятии — устраивать гнёзда из разбросанной одежды и воровать еду прямо из рук. — Олег? — Что? Да, не возражаю. Только чай заварю, — отзывается Олег и бросает напряжённый взгляд на заклеенную скотчем коробку, доставленную Игроком ещё утром. Птица перехватывает его взгляд, усмехается и качает головой. Всё-таки у Олега титаническое самообладание. Он ни разу не спросил, что внутри. Не попытался тайком вскрыть упаковку и заглянуть в неё, чтобы проверить содержимое и убедиться в его безопасности. Как он сам это называет? Работа над доверием? Вручив брату пульт от видеомагнитофона, Птица поднимается на ноги, подходит к коробке и демонстративно вонзает канцелярский нож в толстый слой скотча. Открывает. — Я же видел, что тебя распирает от любопытства. — Птица достаёт из коробки компактную тату-машинку, пигменты, пару чёрных перчаток, медицинскую маску, плёнку и несколько заживляющих препаратов. — Всё ещё ничего не хочешь спросить? — Ты путаешь любопытство с опасением. — Олег переводит взгляд на Сергея и замечает, что тот не выглядит удивлённым. — А ты был в курсе, как я посмотрю? Если решил сделать татуировку, дело твоё, Серый. Но подумай хорошенько ещё раз. — Это не для Серёжи. Помнишь, что я спросил утром? Сегодня тридцать первое октября. Тридцать первого октября мы познакомились, Олег. Ровно год назад. Я хочу кое-что для тебя сделать. — Спасибо. Один твой подарок уже едва не стоил мне жизни, — холодно отвечает он. — Хочешь сказать, моя работа хуже безобразного партака, который уродовал твою спину? Я не жалею, что сделал это. Но жалею, что ты не оценил. Поэтому предлагаю найти компромисс и внести корректировки на твоих условиях. Если я правильно понял, тебя смущают шрамы. Особенно их цвет. Я смогу повторить свой рисунок поверх них. Залью чёрным пигментом каждый рубец, пройду каждую деталь. — Я... Я поверить не могу, что у тебя хватает наглости! Серый, а ты всё это время знал, да? — Знал. Он сказал мне неделю назад. И я не думаю, что идея такая уж плохая. Я же вижу, что ты стыдишься... — по выражению лица Олега становится понятно, что он возмущён и собирается возразить, поэтому Сергей жестом останавливает его. — Олег, не спорь. Даже когда мы втроём идём купаться на озеро, ты заходишь последним. Холодной воды ты не боишься. Ты не хочешь, чтобы кто-то лишний раз видел твою спину. Дай ему шанс. Он же хочет всё исправить... — Ты сейчас серьёзно? Нет, правда. Я похож на психа, по-твоему? — Ну... Честно? — смущается Сергей. Нет, не похож. Олег Волков действительно псих. Человек со здравым рассудком слинял бы в другой город и поменял паспортные данные ещё после первой выписки. Что делает он? Остаётся. Организует побег для них троих. И... соглашается. Соглашается, чёрт его дери. Его, а заодно и обоих Разумовских. Птице ни за что не удалось бы уговорить Олега в одиночку. Сергей же умудряется получить желаемое легко, не прилагая особых усилий. Подготовка к процедуре занимает не больше получаса. Олег снимает футболку и ложится лицом вниз на узкую софу, которую Сергей придвинул ближе к телевизору. Птица подходит к работе ответственно, соблюдает стерильность и все меры предосторожности. Он начинает одновременно с открывающими титрами. «Сияние». Безумие. Сумасшедший дом. Дом сумасшедших. В какой-то момент Птица предлагает брату попробовать, и тот впервые берёт в руки машинку для татуировок. Получается почти сразу — нужно лишь немного привыкнуть, как к новой кисти. Потом опять меняются. — Скажи, если будет больно, — зачем-то говорит Птица, прекрасно зная, что будет. Спина. Его чёртова гибкая спина, широкая в области лопаток и сужающаяся к пояснице. Птица облизывает пересохшие губы, склоняется ниже. Прядь длинной рыжей чёлки выскальзывает из-за уха, ложится на выступающие позвонки чуть выше крестца, окрашивается брызгами пигмента и проступившими на коже каплями крови. Кожа. Птица неплохо разбирается в человеческой коже. Кожа Олега смуглая, плотная, непрозрачная. Не такая, как у обоих Разумовских — тонкая, розоватая, с просвечивающимися венами и капиллярами. Сколько же кровей в нём намешано? Сколько же шрамов он на нём оставил? Как же ты посмел? Птица закрывает глаза. Внутренний голос так похож на материнский. Нельзя к нему прислушиваться. Нельзя жалеть. Если бы у Птицы был шанс что-то изменить, он бы всё равно проделал это снова. В идеале — несколько раз подряд. В своей старой квартире, дома у Волкова, в потайной лаборатории доктора Рубинштейна, здесь, в каждой комнате, в лесу прямо на траве! Он бы вырезал из Олега хрипы и крики, купался в его крови! Так хочет Птица. Так хочет тёмный крылатый образ с горящими глазами, давно перекочевавший из детских рисунков в реальный мир. Никто другой его не видит. А теперь встань, возьми этот допотопный телевизор, подними повыше и обрушь на его затылок. Посмотришь, сколько он будет дёргаться в конвульсиях, как петух без головы. Ха! На его спине и царапинки не останется. Она же так тебе нравится! Давай, скорее! И всё же Птица борется. Сдерживается. Готов сдерживаться впредь. Не только ради Сергея, который смерти Олега просто не переживёт. Не ради робкого материнского голоса, звучащего не в голове, а из самой глубины его чёрствого сердца. Ради Олега. Терпеливого, щедрого и всепрощающего. Такой была его мать. Ведь она любила его, несмотря ни на что. Конечно, меньше, чем безупречного во всех отношениях Серёжу! Но любила. И всегда прощала. Некоторые шрамы Олега затянулись совсем недавно. Их легко отличить от остальных. Они менее грубые, чуть розоватые. Как же ему было больно. Как больно сейчас... Птица прихватывает зубами латексную перчатку, стягивает её, опускает обнажившуюся ладонь на рёбра Волкова. Его кожа тёплая и атласная на ощупь. Он легонько скользит по ней подушечками пальцев в неконтролируемом жесте ласки, противоречащей его природе. — Там же ничего нет, — вздрагивает Олег, мышцы на его спине напрягаются. — Вытер потёки пигмента. Не беспокойся, на рёбра не захожу. — Птица одёргивает руку. — Серёж, перчатка порвалась. Дай новую. Заканчивается «Сияние». Следом за ним — ещё два полнометражных фильма: дурацкая кинокомедия и стандартный боевик в стиле девяностых. Наконец, на коже расцветает последний пиксель. Волк из побледневших шрамов «проявляется», как фотография в красной комнате. Виден отблеск зрачка, каждый волосок, руны-оберег. Птица предлагает Олегу посмотреть, Сергей помогает ему подняться. Он подходит к зеркалу, набирает в лёгкие побольше воздуха, поворачивается и долго вглядывается в тату. Кажется, даже Марго замирает в нетерпении. Олег точно псих. Олег всегда честен — и с собой, и с другими. Ему нравится. Правда, нравится.