Трое на Курайгане

Зоро, полуживой от усталости, лежит на диване в гостиной и всеми известными ему ругательствами проклинает Перону, которая заставила его после тренировки делать перестановку в её комнате — ей, видите ли, показалось, что, переставив шкаф и кровать, в комнате станет посвободнее! «Ага, конечно, » — мысленно фыркает Зоро. Из-за придирчивости девчонки таскать тяжеленную дубовую мебель туда-сюда пришлось несколько раз. «Поставь стол вот сюда», «Перенеси вон туда», «Пододвинь левее, разве ты не видишь, что так шкаф загораживает окно?!» После таких интерьерных издевательств Зоро измотан морально даже сильнее, чем физически. Вот-вот уснёт как убитый. Сама же одухотворенная после смены обстановки Перона засматривается на картины на стенах гостиной, гадая, почему раньше не обращала на них внимание. На многих из них — алые розы. На секунду ей даже кажется, что такого яркого алого цвета она никогда не видела, хотя, может быть, ей так показалось из-за темного фона, который был практически на всех картинах, за исключением одной-двух. В памяти всплывает услышанная еще в детстве сказка о добром соловье, не пожалевшим жизни для того, чтобы окрасить собственной кровью розу в красный цвет, и всё для того, чтобы помочь юноше добиться внимания девушки*. О пернатом создании Перона вспоминает очень кстати: она замечает, что с нескольких работ на обитателей замка взирают вороны, красуясь иссиня-чёрным оперением, а с пары других — ещё какие птицы или звери. — А кто писал эти картины? Михоук, до этой минуты обдумывающий план дальнейших тренировок Ророноа, после небольшой паузы, будто подумав, стоит ли ему говорить, отвечает: — Я. Зоро, лежавший на животе, в удивлении приподнимается на локтях: — Ты?! Представить своего учителя и соперника, шичибукая, величайшего в мире мечника не с оружием, а с кистью и палитрой в руках было так же необычно и странно, как представить Луффи в окружении обольстительных девушек или же нецензурно выражающегося Чоппера. — Да, я. Кроме одной, — Михоук кивком указывает в сторону небольшой картины в серебряной раме, на которой нарисована белая роза — единственная белая из всех, украшавших стены гостиной, — которую в клюве держит сокол. Солнце едва встало, только-только должны показаться первые его лучи, и лепестки розы кажутся нежно-голубыми в свете все еще царящей на небе луны. И Михоука, по всей видимости, собиравшегося сказать, чьего авторства картина, и Зоро, собиравшегося спросить об этом, перебивает восторженный возглас: — А меня нарисуешь?! Михоук оборачивается на Перону, и Зоро готов поспорить на все, что угодно: хоть на сотню, хоть на тысячу пинков от тупого эро-кока, что в глазах Дракуля на долю секунды промелькнуло нечто, похожее на осознание собственной совершенной ошибки, причем ошибки фатальной. — Нет. — Почему?! Ну, пожалуйста! — Я сказал нет. Перона поджимает губки и, обиженно надув щёки, бросает напоследок: «Вот Зоро ты целыми днями тренируешь, а на меня свое время потратить не хочешь!», а после вылетает из гостиной. Зоро про себя отмечает, что раньше она всегда пыталась добиться от Михоука чего-то сразу же, не откладывая на потом. Видимо, поняла, что не зря выдержку и терпение величайшего мечника называют чуть ли не легендарными. «Решила взять измором» — тоскливо думает Ророноа. Со стороны кресла слышится тихий вздох, и парень поднимает взгляд на своего учителя. Тот, уперев локоть в мягкий подлокотник, потирает переносицу. — Иногда я думаю, насколько бы мне спокойней жилось, отправь сюда Кума только тебя?.. — А если бы не отправил и меня, то жилось бы вообще прекрасно, — с усмешкой говорит Зоро. Пятнадцать минут спустя, когда план тренировок был объяснен Зоро, и парень уже наполовину провалился в сон, лежа на диване (назло Михоуку, который ручался, что больше не будет перетаскивать Ророноа из гостиной и всех остальных мест, где ему вздумается поспать, в спальню), дверь с грохотом распахивается, разгоняя сон младшего мечника и нарушая покой старшего, и в комнату заходит Перона с деревянной доской-планшетом, листом плотной бумаги поверх неё и карандашом в руках. Она решительно пересекает комнату и непозволительно нагло суёт в руки всё это добро Дракулю. Тот вскидывает бровь: — И что всё это значит? — Ты же художник! У каждого художника должен быть портрет дорогих ему людей! — в голосе у призрачной принцессы звучит непоколебимая уверенность в своих словах. Михоук мысленно поражается, как быстро он в глазах девочки переквалифицировался из воинов в деятелей искусства. — В первую очередь я — мечник. Во вторую — шичибукай. В третью — учитель и соперник Зоро, — немного раздражённо говорит он, но этот уровень раздражённости был Пероне слишком хорошо знаком, чтобы его бояться. — И только в десятую — художник. Перона пропускает мимо ушей эту тираду и плюхается на обитый красным бархатом стул, выбрав его в качестве места для позирования. Зоро же, наоборот, поднимается с дивана и, зевнув, сообщает: — Я пойду, прилягу. Тебе по утрам на тренировки не надо, — говорит он Пероне. — А мне на них опаздывать… Нежелательно. На последних словах Зоро косится на Михоука. — НЕТ! Подожди! Перона чуть не валится со стула в попытке успеть ухватить Зоро за руку, прежде чем он уйдет, и, надо сказать, ей это удается, отчего Зоро недовольно шикает. Не от того, что его заставляют остаться, а от того, что раненное на недавней тренировке запястье еще не до конца зажило. — Подожди! — Что тебе? Принести тебе твоего медведя? Или косы для позирования заплести? Зоро вспоминает, как однажды Перона попросила его заплести ей косы. Это был крайне болезненный опыт для обоих. В частности, для головы Пероны и для ушей Ророноа. — Да нет же! Не могу же я одна позировать! — говоря это, Перона вскакивает со стула, пододвигает ещё один и садится обратно. Зоро вопросительно смотрит на своего учителя. Михоук, краем губ улыбнувшись, берет в руки карандаш: — Садись.