Давай перевернём Вселенную

Снова эта тёмная комната, холод и тяжёлый, сырой воздух. Вкрадчивые слова падали неспешно, будто крупные капли, так иголки ввинчиваются под ногти: – Отвечай. Почему ты, занимая должность лорда-президента и понимая угрозу, исходящую от Повелителей Времени, отменил приказ на общую декогеренцию? Почему дал инопланетным агентам сбежать? Какова твоя роль в уничтожении иллинойской расы? Что тебе посулили? Жизнь, роскошь, их девку? В допросной, провонявшей рвотой и кровью, слышался скрип колеса. На него медленно наматывалась верёвка, перекинутая через крюк у потолка. Её узлы всё глубже врезались в скрученные за спиной кисти, которые безжалостно тянуло вверх, и плечи выворачивались из суставов всё сильнее, грудь онемела, вздохнуть стало невозможно. А следователь в серой сутане приблизил длинный нос почти вплотную к лицу Тиралика. Он обдавал перегаром, чуть не колол своей всклокоченной бородкой. С расстановкой проговорил: – Ещё одна ночь, сеньор Тиралик-да. Попробуем-ка сегодня кислоту? Петер-шу тихонько загонит вам капельки под кожу, веятели умеют создавать очень маленькие капельки, вы знаете? Но мы всегда можем сделать их побольше, спешить нам некуда, да, сеньор? И выпрямился с брезгливой усмешкой. Его жилистые пальцы были украшены тремя массивными перстнями – наверняка печатки полые, и яд внутри. Они заходили веером, подзывая помощника. Тот подошёл: коренастый, с гривой чёрных волос, вдавленной переносицей и большим узкогубым ртом. Детина сжимал конус-распылитель – за какие умения этот Петер-шу получил звание мастера?.. Верёвка дёрнула кисти, разрывая сухожилия, Тиралик закричал; рёбра впивались в лёгкие, не давали дышать. Снова, снова проклятый кошмар, от которого невозможно очнуться! Или сырая допросная – единственная реальность, а ТАРДИС и прочее – лишь наваждение? – За что ты продался? Отвечай! Черноволосый деловито протянул конус к животу Тиралика. Резануло, как будто воткнули тысячи игл, и они начали ветвиться; из горла вылетел хрип. Следователь бурил праведными глазами фанатика, цедил слова: – Говорят, боль, источник которой скрыт где-то внутри, гораздо ужаснее внешних пыток. Расскажешь нам, сеньор, не брешут ли? Кислота жгла, разъедая мышцы, живот горел. К нему снова приставили конус… Вдруг стену слева рассекла белая полоса, раздался свист клинка, чавкающий звук – и об пол грохнулось тело того, кто крутил колесо. Верёвка сразу ослабла, Тиралик свалился на колени, благодаря всех богов, что плечи отпустило, и пытаясь глотнуть хоть немного воздуха – грудь жгло. Одолев туман перед глазами, разглядел Грейн в белом – та выставила меч перед собой и боком кралась по залу, а напротив неё, отгороженный конторкой, пробирался следователь. Он наставил челнок: один лазерный луч, и ни клинок, ни доспех не помогут. Губы ссохлись, слова не желали выталкиваться, но Тиралик просипел: – Грейн, уходи! Он же убьёт тебя, убьёт по-настоящему! – Или я его, – бросила упрямица. Между противниками лежало кверху животом тело детины-веятеля, а черноволосая голова закатилась под конторку. Грейн сжимала левой кинжал за кончик лезвия, готовая метнуть. Крикнула: – Служитель, в чём обвиняешь ты сего несчастного? Что пожалел он двоих гостей, что позволил свершиться вашей гибели? Вспышка лазера ударила в грудь тевтонке, но той не оказалось на месте – отскочила, подставив меч, левой метнула кинжал… Его поглотил рекогерирующий луч. Следователь усмехнулся: – Попрыгай, попрыгай. Хочешь сказать, он этого не делал? – Делал. Но сказано в послании к Филлипийцам: «Бог производит в вас и хотение, и действие по своему благоволению. Всё по замыслу Его». Мог ли Тиралик поступить иначе, был ли у него выбор? – Вот именно поэтому Всеблагая Церковь Отречения презирает богов. Всё бы вам отвертеться, на богов списать. За свои поступки нужно отвечать, милочка. Следователь остановился, поигрывая челноком. Прищурился: – А не начать ли мне нарезать её лазером? Как считаете, сеньор, будет это получше кислоты? – Я сознаюсь! – выкрикнул Тиралик. – Во всём сознаюсь, отпустите Грейн! Однако та вскинулась, начала пламенно: – Да в чём, в чём ему сознаваться?! Ну, спаслась бы «Янусия», и?.. Прогиб реальности происходил не от Палат, а от расы вашей, не вписана она в Паутину, иллинойцы – аномалия. Вселенная их всё равно бы вытолкнула из себя, нет им места. Только с помощью Доктора можно вписать, так что, выручив его, Тиралик подарил Палатам надежду. В будущее пора смотреть, забыть прежнее! Хватит пыток. Грейн решительно зашагала вперёд. Лазерные лучи ударили ей в плечо, в живот, в сердце, прожигая дыры с чёрными краями. Она покачивалась от каждого попадания, кривилась, но шла, шла прямо к следователю. Схватив за бородку, дёрнула её вверх, и лицо неожиданно снялось, будто маска – да это и была маска, какую делают в косметических салонах! А под ней… Под ней оказался выдающийся, с горбинкой нос, вертикальные морщинки между широких бровей, жёлтые глаза – напряжённые, полные страдания. Тиралик увидел Грейн перед собой: та иронично, умоляюще улыбалась, не обращая внимания на прожжённые дыры. И проснулся. Что? Десять часов уже?! Тут же захлопнул глаза, отыскал её в гостиной: тевтонка как ни в чём не бывало наколола на спицу бутерброд из булочки с сыром и поджаривала в пламени декоративной свечи-дельфина. Тир подбежал, схватил её за плечи, развернул к себе: никаких ран не было. Обняв, чуть не заплакал. Булочка соскочила со спицы, по ковру разлетелись голубые кружки помидоров. – Да ладно тебе, – отстранилась Грейн. – Сон, всего-то. Я подумала: кошмары часто случаются, там тебя кромсают почём зря. Утром же ты обычно цел, значит, и со мной ничего не приключится, потерпеть лишь надо. Тир снова её обнял: – Как ты могла? А если бы он… То есть я – тебя действительно покалечил?! – Уймись. Тевтонка высвободилась, подняла и придирчиво осмотрела помидорное колечко. Тир выхватил его, подбросил, стирая… И заметил беспокойный, полный отвращения взгляд, которым Грейн пыталась отследить невидимый луч. Сколько раз просила не использовать рекогеренцию за едой, опять забыл… Тир виновато улыбнулся и сосредоточился на завтраке: сплёл тарелки с равиоли, присыпал укропом, подал миндальное печенье, лимонад. После кошмара руки всё ещё дрожали, и жизненной энергии было маловато, еле наскрёб, так что блюда получились не очень. Но гостья, как всегда, помолчала минуты четыре вместо молитвы, а после принялась благодарить, будто за роскошный пир. Две рубашки, длинная белая котта без орнамента, но с широкими рукавами, чулки, кожаные сапожки – как бы это всё снять, не рекогерируя?.. Обещал не трогать Грейн «хоть пару часов», приходится держаться. Прошло три дня после её визита в допросную, следователь больше не появлялся, и Тиралик чувствовал себя отлично выспавшимся. Она сидела на краешке дубового стула, горделиво выпрямившись, жёсткая, собранная. О предстоящем Походе рассказывала, словно о плане наступления, водя в воздухе пальцами по невидимой карте. Пушок на широкой скуле хотелось погладить, и губы, выдающие отрывистые, гортанные звуки, объять поцелуем. Как заманчиво приподнимают грубую ткань маленькие тугие грудки… – Ай! – вскрикнул Тир. Он не заметил молниеносного движения, и пульсирующий болью щуп теперь судорожно извивался на спинке софы, а обрубленный кончик Грейн отбросила и вытерла длинный кинжал о колено. Снизу, из цеха мышления, донёсся вой сигнализации – один из конвейеров остановился. – Сама починю. После. – Серые глаза смотрели сердито. – У нас важный разговор, а ты снова вздумал развлекаться? Тир усмехнулся: пара взмахов луча, и прелестная бука останется и без своего кинжала, и без многослойного одеяния. Она тоже это прекрасно знала; закусив губу, убрала оружие в ножны, крепко сомкнула пальцы. Потупившись, спросила: – Ты хоть что-то услышал? Понимаешь вообще, сколько судеб тебе доверено? Тир принялся пересказывать: – У вашего друида есть возможность направлять каждую из девочек, для этого он входит в контакт с Древом и отдаёт команды, девочка воспринимает их на интуитивном уровне. Она совершает нечто в окружающей реальности, история её мира меняется. Я войду в контакт с разумом друида и буду управлять одновременно тысячами девочек, переключаясь между ними. К какой именно подключаться, что конкретно она должна сделать и в какой момент – будет передавать Аника, связанная с ТАРДИС. Мы изменяем отрезок времени от создания Паутины до гибели Вселенной. Доступно больше двух миллионов населённых миров, но вмешиваться во все не нужно, правим историю максимум десяти-двенадцати тысяч планет… И вдруг он запнулся. Люстра ослепительно вспыхнула из-за возникшей идеи. – Послушай, Грейн… Так ты можешь снова перестроить комнату управления, взять власть – и перенести нас на Неклиду, в Небесные Палаты до их гибели? Он замер, боясь дышать. Неужели всё так просто?! Грейн посмотрела иронично и грустно: – Да пожалуйста. Не из ТАРДИС, конечно. Надо высадиться на какую-нибудь планету с развитой растительной жизнью и вызвать ростки, те утащат нас в Древо. Оттуда доступен любой мир, где существуют растения, любое время. В Палатах я видела деревья, значит, можно перенести тебя туда. Появишься посреди Дворцового Сада… Тир нарушил обещание, схватил её за тёплые ладони, рухнул рядом на колени, заглядывая в лицо – правда? На самом деле?.. Зеркала показывали светящиеся башни Сектора Ваятелей, ряды украшенных гондол над ними; летающий остров с белыми особняками и палисадниками. Дом почти рядом – всего лишь сойти на любой планете… Грейн покачала головой, улыбнулась, словно извиняясь: – Древо не даст тебе оказаться там в период твоей жизни или во время, когда можешь на неё повлиять. И разве этого мы хотели? Мы хотели не допустить гибели Небесных Палат, а не бродить в их прошлом смутной тенью, без права что-либо изменить. Тир вздохнул. С досадой махнул на зеркала, чтобы перестали бередить душу несбыточными образами. Попросил: – Ты будешь рядом, поможешь? Я совсем не уверен, что справлюсь с вашими телепатическими контурами, что в моих силах хотя бы одну девочку убедить поступить, как требуется. Грейн попыталась выдернуть ладони, отвернулась, пряча напряжённый взгляд. Сказала мягко: – Я… Я не застану Поход. Меня к его началу не должно здесь быть. Но тебе помогут, подскажут. Почему она так растеряна? Боится гибели? Или знает нечто ещё более ужасное и скрывает? Тир держал её руки крепко, разглядывая потемневшее лицо, слушая частое дыхание. Проговорил: – Ты же прозреваешь будущее, поделись со мной? Грейн мотнула головой. Только сейчас Тир заметил пульсирующую жилку на виске, затравленность, измождение в глазах. Сказала: – Вижу тебя на широкой улице, по обе стороны странные шипастые деревья, похожие на кораллы. Рядом с тобой женщина. Мягкие золотые локоны, ямочка на подбородке, лёгкие движения. Она и потом с тобой, в светлой задрапированной комнате, и в зале среди колонн. Он с волнением спросил: – Тина, да? У нас получится вернуть Палаты? Когда? Грейн прищурилась, пытаясь разглядеть нечто доступное только ей. – Не Тина, нет: нос не твой. Хотя похожа на неё. Когда – не скажу, знаю только ближайшие несколько секунд, дальнее предвидение не очень выходит. Даже из своего будущего как бы проживаю отдельные моменты, но скоро ли они случатся, сложно понять. В подробностях чувствую собственную смерть, время же её не определить. Было тело – были способности, а призрак что может? В подробностях чувствует свою смерть? Постоянно – и теперь тоже – видит, как он будет её стирать? Ещё пару минут назад Тир хотел бы сорвать одежды с этой соблазнительной упрямицы, зацеловать всю, не пропуская ни единого розового пятнышка – а теперь жалость и негодование переполняли так, что невозможно было сидеть. Он вскочил, начал мерить шагами залу. – Грейн. Почему ты молчишь, почему не расскажешь, как непросто тебе держаться, зная о скором конце – без своей веры, без друзей, без надежды на сохранение памяти? Как ты терпишь мои выходки, не натравливаешь чёрных змей, не взрываешь тут всё?! Заметив, что заламывает пальцы, он заставил руки успокоиться и встал напротив тевтонки. Та наблюдала исподлобья, с недоверчивой усмешкой. Поиграв кинжалом, обронила: – Долг. Знакомо такое слово? Всё по замыслу Божьему. Если случилось той, настоящей, создать себе копию, и послана я сюда, значит, обязана исполнить возложенное. И видится мне, что сие – снарядить тебя в Поход. Но то ли силы мои скудны, то ли грех наш велик: ты не готов. Принялась отчитываться: знания о строении галактик протестировала, теперь в норме, систему абстрактного мышления выправила, с точкой сборки порядок. Спросила: – Кошмары больше не беспокоят? – Нет-нет, спасибо тебе! – Отлично. Да, ты по-прежнему слишком мягок, плохо. Но как исправить характер? Вряд ли я тут помогу. Она надолго задумалась. После поднялась, прямая, как копьё, отчеканила: – Нужны ментальные тренировки. Ты соединишь разум с Ингой, с Аникой, придёшь в Древо. Если Оно примет тебя, сможешь управлять девочками и вершить их судьбы. Я мешаю тренировкам… Тевтонка обхватила себя руками, опустила подбородок на грудь, кусая губы. – Послезавтра. Передай остальным: послезавтра ты начнёшь тренироваться. А завтра избавишься от меня и подотрёшь все воспоминания о наших встречах. Двенадцать тысяч планет, миллионы судеб – и одна усталая девушка. Чтобы спасти всех иллинойцев, придётся перешагнуть это милое точёное тельце. – Я уже говорил, что не смогу. Грейн морщила нос, как будто съела листик кислицы. – Тебе придётся. В момент, когда соединятся ваши с Ингой и Аникой разумы, меня не должно здесь быть, иначе зараза попадёт в Древо, оно рухнет. И твои Палаты некому будет вернуть. Тир попытался убедить: – Какая зараза, послушай? Обычные человеческие отношения, ну чего тут ненормального?! – Нерушимый Запрет, – отчеканила Грейн. – Если ты не можешь, или не хочешь чего-то понять – просто прими на веру. Я преступила черту, моё присутствие здесь опасно, скверна не должна пройти к девчонкам. – Поглядела ласково и улыбнулась: – Зря ты так переживаешь. Я – только копия личности, лишняя копия. Махнёшь своим лучом – и все дела. Он снова принялся ходить взад-вперёд. Остановившись за спиной упрямицы, начал: – Ты пытаешься доказать мне, что избавиться от лишней копии – это легко, ни к чему не обязывает, обычное дело. Вдохнул поглубже, продолжил: – Грейн, ты же боишься, обмираешь каждый раз, когда я использую рекогерирующий луч. Говоришь «ударь посильнее, и всё получится», а сама бледнеешь и сжимаешь губы, видя исчезающее платье. Мне не стереть тебя одним махом, так? Только в несколько приёмов? Ты будешь мучиться… Она глянула через плечо, дёрнула уголком губ. Сказала строго: – Да, сразу не выйдет, я крепкая. Нечего рассуждать, сделай – и всё. Зря ты тянешь. Если у Аники я постепенно растворялась в её тумане, и казалось всё равно, существовать или нет – то здесь меня укрепляет твоя вера, твоё обожание. С каждым часом становлюсь реальнее, чётче, больше люблю жизнь. И тем труднее тебе придётся, когда решишься. – Не решусь. – Жалкий трус! Если неспособен стереть меня – как ты собираешься менять Вселенную? Прежде чем создать новую, тебе придётся уничтожить старую. Задыхаясь от нахлынувшего, он прокричал: – Хватит! Хватит, Грейн. Я не сотру тебя, что бы ты ни говорила. Тевтонка молчала. – Может, хоть поужинаешь? – Он кивнул на тосты и фрукты на столике. – Нет, – сухо бросила Грейн, щуря в гневе глаза. – Когда пища вываливается из разворочанного желудка, очень… Как ты там говоришь? Неэстетично. Ты объявишь остальным о своём решении? Так вот зачем она не ела со вчера! Готовится, значит. От любых блюд отказывается, только воду пьёт. Давно уже за него всё решила, насчёт послезавтра, – и зачем тогда этот разговор?.. Попросила: – Не оттягивай. Думаешь, мне просто держаться? Тиралик пошёл к Анике на деревянных ногах, сказал, что через день будет готов отработать соединение. И, не слушая одобрительных возгласов, удалился. После работы Тир искал гостью по всем этажам, три раза облазил цех. Спустившись снова в самую нижнюю пещеру, обнаружил девушку в глубине, у края обрыва в бессознательное. Снизу от тёмной корки шёл иссушающий жар, сквозь трещины выплёскивалась лава, огненными каплями падала на зыбкие застывающие плиты. В этот раз Грейн натянула жёлтый комбинезон из арамидной ткани, а белья она не надела – не нашла, должно быть, и под карманами на груди угадывались острые сосочки. Услышав осторожные шаги, вздрогнула, покосилась через плечо. Боится опять? Или хочет что-то скрыть? Попросила: – Оставь меня. Дай побыть одной. Тир тихонько опустился рядом, шепнул: – Не молчи, расскажи, о чём думаешь. Грейн в тоске взглянула на фонтаны лавы, вздымающиеся всё выше. Жар стал непереносим, но она, похоже, не собиралась уходить. Начала издалека: – В десять лет у меня была любимая кобыла, Лань. Пегая, лобик белый, и белые носки. Как-то зимой после дня святой Люции отец разрешил мне поехать на охоту с братом. Мы гнали зайца, брат хвастался, что его конь быстрее. Я не хотела отстать. Слуги потерялись далеко позади. Лёгкий снежок скрыл ямы, и Лань попала копытом в нору. Я вылетела из седла, а она билась на земле, передняя нога вывернута не в ту сторону, сломана кость. Такое не заживает, и лошадь мучается. Арбалет остался притороченным к луке, не вынуть, у меня лишь короткий нож за голенищем – а кобыла бьёт копытами, хрипит, попробуй подберись. Вздохнув, она замолчала. Подняла с пола несколько плоских осколков, кинула один за другим вниз – те падали на хрупкую корку, вспыхивали. Сердце девушки колотилось, как молоты из её воспоминаний о кузне, пот струился по широким скулам. – Тогда я выкопала из-под снега большую валежину и со всей мочи стукнула Лань по загривку. Глаза у неё, знаешь, выскочили, но бьётся всё равно. Тогда ещё огрела… После подскакал егерь, добил несчастную топором. А мне долго снились эти вылезшие из орбит глаза… Тира замутило от услышанного, он потянулся, погладил рассказчицу возле ушка – да уж, детские впечатления. Варварский, жестокий век. – Так вот, – Грейн перехватила руку, посмотрела строго: – Надо сразу бить сильно. Не мешкай, не сомневайся. Иначе сам потом будешь страдать. Вскочив, сказала с мольбой: – Покончим сейчас. Нет мочи ждать! Вместо ответа Тир встал, подхватил её на руки, отнёс подальше от опасного края. Прислонив к каменной стене, провёл пальцами по крупному плетению арамидной ткани, потянул вниз молнию комбинезона, обнял, скользнул по коже спины, покрытой лёгким пушком. Свежих шрамов не было: Грейн давно не сечёт себя хлыстом. Поймал в ладонь нежную грудь, сжал. – Ты жесток… Как ты жесток! Дышала она часто. Расстегнула крючки спереди на его дуплете, стянула прочь, сорвала рубашку. Заставила избавиться от штанов и разглядывала без стеснения. Отметила: – Странный. Мышцы другие, таких бугорков по бокам торса у парней не было. И синий. Тир принялся целовать её всю, от ушек, от пушистых светлых волосков на шее ниже затылка, ложбинки между лопаток, спускаясь по позвоночнику, до упругих ягодиц и твёрдых, напрягшихся бёдер. Крепкий живот, раковинка пупка, мохнатая дорожка от него вниз – разве можно это всё уничтожить? Разве покусится он на уникальное сокровище? Завтра… Почти сегодня… Но не теперь. Пульсировали гейзеры из лавы, всё выше и выше, и тела бы уже давно сгорели, но мятущимся сознаниям было не до того. Красные штрихи ложились на скулы Грейн, которые блестели от слёз и пота, размётанные пряди казались рыжими. – Уйдём, уйдём отсюда, – просил Тир, – похоже, будет извержение! – Пусть. Он снова поднял её на руки, приятно тяжёлую, и понёс к выходу. Она прижалась горячей и мокрой щекой. На лестнице ношу перехватили щупы, увлекли наверх, в гостиную, уложили на софу; Тир взошёл за ними. После нижнего этажа здесь казалось прохладно, и на тугой груди девушки затвердели соски, вокруг проступили пупырышки; надо бы нагреть комнату. Как это лучше сделать? Принялся вспоминать лето, знойные лучи Лампаданоса на аллейках Квартала Ваятелей, – и тогда с лестницы потянуло теплом. В зеркалах всплывали образы: площадки с горками и каруселями, опутанные разноцветными нитями из детских челноков, судачащие на скамейке матроны. Донны важно покачивают коляски, которые убраны кружевами и бахромой… Грейн заснула, свернувшись калачиком. Неужели он – единственный, кто может всё возвратить? Неужели за возможность оказаться дома придётся отдать эти каштановые прядки, приятно выпуклые, налитые плечи, изгиб талии, спинку с проступающими позвонками? Почему нельзя сохранить даже не живую девушку – призрак счастья в своей голове?.. Тир укрыл её пледом, щупами перенёс софу к лестнице. И взялся вершить давно задуманное. Когда Грейн очнулась и села, недоумённо хмурясь от непривычной полутьмы, он с поклоном подал руку, попросил не задавать пока вопросов и помог облачиться в новый наряд. Та не протестовала, даже дала затянуть корсаж и не отказалась от маленькой серебряной диадемы. Платье из чёрного муара с пышными рюшами по вырезу, воротником-стойкой и длинными расклёшенными рукавами село идеально. Корсаж выгодно подчёркивал грудь, а многослойная юбка с полукруглым шлейфом придавала плавности линиям бёдер. На удивление, Грейн держалась робко, покорно сунула ножки в мягкие туфли на платформе, позволила взять себя за локоток. Стоило войти в гостиную, воскликнула: – Эй, как ты такое сотворил?! Она оглядывалась, присвистывая от восхищения: вдоль дорожки замерли апельсиновые деревья-кораллы с белыми огромными цветами и оранжевыми шариками плодов. В их кронах горели круглые фонарики, подсвечивая шипастые веточки. Под ногами шуршала шелковистая травка – над ней долго пришлось работать, но зато травинки на ощупь казались сочными, живыми. Между деревьями расположились тумбы в виде лангустов; каждый держал в четырёх клешнях блюда с фруктами и мармеладом, запотевшие графины. Тир повёл Грейн вглубь сада к столику, усадил в кресло. Здесь кораллы отступали к самым зеркалам, оставляя уютную полянку, по окружности которой густо росли тюльпаны цвета индиго. Они явно удались, даже аромат, терпкий и сладкий, нашёлся среди шариков памяти. Звучный голос пел в отдалении (на самом деле, из дупла ближайшего дерева, просто динамик работал негромко) баркаролу о донне Касильо-шу и её коварной подруге. Звучало всего три куплета, остальные Тиралик подзабыл. Грейн потрогала огонёк золочёной свечки, обожглась – и улыбнулась: она любила огонь. – Ты обещал сюрприз – а устроил целый праздник? Для меня?.. Тир сдержанно кивнул и разлил густое вино по бокалам. От их звона как будто вернулся тёплый вечер на веранде особняка главного ваятеля, и даже послышалось бурчание Наткинсона… Нет, не годится затоплять пространство грустными воспоминаниями! Вот уж и силуэт Тины почудился в зеркалах за деревьями, тут и до волны скорби недалеко. А это уничтожит все приготовления, и землетрясение может вызвать. Тир встряхнулся, сел напротив Грейн. Она наконец-то выглядела успокоенной и расслабленной, и внимательно рассматривала розы в вазе на столе, креманки с шариками мороженого, украшенные мятными листочками и клубникой. Подняла бокал, чтобы на свет оценить аметистовую жидкость. Вздохнула: – Спасибо, Тир. Не стоило, конечно, тратить впустую столько жизненной энергии. Моя память не сохранится, Грейн никогда не узнает, как хорошо может быть двоим в почти библейском саду. Удивительные деревья! – Я видел такие на Летающей Ферме, они капризные, трудно ухаживать, даже Наткинсон не взялся, а на что он любит экзотику... Любил, то есть. Как вино? Она снова пригубила из бокала, понюхала: – Слишком сладкое, у нас обычно разбавляли. Хотелось бы побывать в ваших Палатах, самой увидеть, о чём ты вспоминаешь… Тир чуть не вскочил от радостной мысли, даже фонари вспыхнули ярче: – А я бы покатал тебя на лодке! Знаешь, как здорово скользить над башнями, особенно поздним утром, когда пробок нет, а пекари и бакалейщики уже выставили свой товар, и запах горячих шоколадных булочек спорит с ароматом свежей зелени? – Покатай ту Грейн. Он развёл руками: – Боюсь, не получится. В самой длинной лодке не отсчитать десяти шагов, а на гондолу у меня нет лицензии. Девушка рассмеялась, отвела глаза: – Да, вам не поладить. Она чувствует свою слабость. Чувствует опасность, исходящую от тебя, и не поставит под угрозу Путь. Диадема была ей к лицу, тонкие черты обрели столько изящества, столько потусторонней прелести, что Тир не знал, посмеет ли когда-нибудь коснуться этого волшебного создания. Предложил: – Потанцуем? Баркарола сменилась заводными ритмами тарантеллы, в зеркалах закружились дамы, из-под складчатых юбок выбрасывая быстрые ножки, зовя и ускользая; их щёчки сияли голубоватым румянцем. Кавалеры не отставали, резко поворачивались, воздевали руки над головой, игриво пытались завладеть кружевными платками партнёрш. На скольких балах в Матовом Дворце побывал Тиралик за тридцать шесть лет, с тех пор как стал мастером? Их устраивали каждый месяц, часто подгадывали под церемонию смены власти каст, но плясульки в последние годы он пропускал, приходил только для передачи скипетра. Однако раньше перетягивал за вечер не один платок… Грейн смутилась: – Такие движения мне незнакомы. Да я и не училась подобным вещам, из танцевального зала обычно сбегала на тренировки брата. Знала бы – взяла навык в Древе. Она глянула на свою креманку с оставшимся листиком мяты, сиротливой ягодой клубники – и схватилась за горло, прошептала: – Что я наделала?! Нельзя же есть! Ты сегодня должен меня стереть… – Запнулась, с ужасом попросила: – Может, отложим? Хоть на день? Нет, все будут тебя ждать, приготовились… Тир успокаивающе накрыл её ладонь своей: – Конечно, отложим. Скажу – заболел. – Снова иллиноец подводит команду? Из-за меня… – Грейн в расстройстве кусала губы. – Не думай ни о чём. Ещё мороженого? Встряхнув головой и откинув каштановые пряди, она улыбнулась и заговорила быстро, словно боясь передумать: – С тобой настолько благостно! Ты заботливый, добрый, создаёшь удивительные вещи. Ты потрясающе красивый, благородной и мужественной красотой. Как бы мне хотелось… И закрыла лицо ладонями, замолчала, мотнув головой. Тир не отвечал, пытаясь понять, не смеются ли над ним. Однако девушка была серьёзна; бессильно и грустно откинулась в кресле. Звучный голос снова начал выводить строфы о страданиях донны Касильо-шу, плавная песня мерно покачивала на волнах неспешного ритма, словно набегающих одна за одной: «О, когда сердце легко и спокойно, нет и следа в нём минувших тревог…» Тюльпаны, будто вырезанные из чёрной бумаги, тенями вздымались по краю поляны, уходили в зеркала. За отражёнными деревьями угадывалась другая освещённая поляна, и казалось что в этом коралловом лесу множество влюблённых пар прячутся и тихонько делятся сердечными тайнами. Теперь. Нельзя больше откладывать. Он отстегнул с пояса давным-давно приготовленный бархатный кошелёк, достал перламутровый футлярчик и распахнул протягивая. С волнением принялся объяснять: – У нас обычай такой: если двое хотят спутать свои судьбы, пристраивают к челнокам барочные жемчужины. И всегда находятся в приоритетной связи, когда один захотел пообщаться, другой прерывает все текущие контакты и откликается. Да, у тебя нет челнока, но… Вздрогнув, Грейн приняла футлярчик, долго смотрела внутрь. Обычно твёрдые пальцы казались слабыми в кружевных перчатках. Вдруг отвергнет? Обзовёт «глупцом» или похуже?.. Но девушка спросила сдавленно: – Это, по-твоему, предложение руки и сердца? А как же битьё посуды, куча родственников с лепестками роз, выкуп туфелек? Катание, венчание, пир? – Всё, всё что хочешь! Ты согласна? Она взяла скруглённую полумесяцем жемчужинку, наклеила на мочку уха, вторую протянула ему. Тир просиял, схватил свою крупинку счастья и прижал возле слуховой щели. И вдруг Грейн подняла огромные, полные слёз глаза: – Тир… А давай… Давай сбежим? Скажи Доктору, что отказываешься участвовать, что не годишься для Похода. Пусть высадит на какой-нибудь обитаемой планете, да вот хоть на Земле веке в двадцать первом, в начале. Соберу пару технических новинок, продадим, обустроимся. Ты начнёшь шить для господ, накопим на домик у озера. Будем ездить в Нюрнберг, в Страсбург, увидишь готические соборы и старинные замки. Зачем тебе эта пустынная Неклида? Есть множество других отличных мест, ну! Тир смущённо тёр переносицу, пытаясь отогнать заманчивые картины. В самом деле – почему именно он должен двигать планеты, знаться с высшими силами, ковать из себя меч без права на промах и жалость? Пусть Доктор найдёт кого-то другого на роль переходника. Неужели многопотоковое мышление – такая уж редкость? Но ведь никто другой не станет калечить свой разум из-за Небесных Палат. Они пропали, исчезли из этого пространства-времени. И ни одно существо, кроме Тиралика, не помнит узкие улочки Глубинного Города с развешанным между окнами светящимся бельём. Никто не поверит, что гондолы свободно скользят по воздуху, а гондольеры поют про прекрасную донну Сетилью-ма, и беспрерывно звенят колокольчики, и свистки на соборах зовут к обеду, веет морем, вздымаются закрученные башни… Никто. – Давай, – согласился Тир, заставив себя улыбнуться. Взял Грейн за руки, чуть потянул – и та подчинилась, доверчиво поднялась с кресла, последовала за ним на середину поляны. – Постой тут, хорошо? – попросил он, стараясь, чтобы голос не дрогнул. – Хорошо, – Грейн смотрела открыто и с восхищением. – Ещё один сюрприз? – Да. Быстрым шагом, не оглядываясь, Тир пошёл в рубку управления, поставил ближе к челноку ростовое зеркало в дорогой оправе. В нём виднелась Грейн, на лице её играло мечтательное, умиротворённое выражение, пальцы поглаживали веер, – пусть, пусть воображает домик у озера! Пусть ничего не почувствует, не заметит, не успеет испугаться. Один удар, самый сильный. В висках снова забился ритм тарантеллы. Как же идут Грейн и диадема, и женственный силуэт чёрного платья, и кружевной платок у пояса на шнурке. Обнять, пылинки сдувать, стоять на коленях и касаться губами лишь края перчатки – но убить? Рекогерировать единственное потаённое сокровище?.. Тир зажмурился, и, стараясь не осознавать, что делает, хлестнул наотмашь лучом. Грейн в последнюю секунду встрепенулась и скакнула вбок; резко вскрикнула, упала. Пышная юбка наполовину исчезла, из разворочанного бедра хлестала кровь, девушка пыталась зажать её рукой, рычала сквозь зубы то ли от боли, то ли от обиды. – А-арр… Ты задел меня, давай скорее пластырь! Билось прерывистое, со стонами дыхание, – через микрофоны лучше слышны звуки, чем когда стоишь рядом. Поскорей направил ещё один луч, но тевтонка каким-то своим нюхом заметила, откуда тот бьёт, перекатилась к ближайшему дереву, оставляя красные мазки на траве. Прежнее место белело проплешиной. Поднявшись на четвереньки, Грейн завертела головой, затравленно взглянула в одно, в другое зеркало, вскинула растопыренные, алые от собственной крови пальцы и, задыхаясь, прокричала: – Всё-таки стираешь меня? Мы же договорились! Домик у озера, ты и я, погоди!.. Телефон надрывался – там, далеко, в реальной спальне. Нельзя отвечать. Сначала надо со всем покончить. – Тир, помоги мне! Тир! Окровавленные пальцы дрожали от напряжения. Одна грудь выпала из корсажа и таким нежным кругляшом лежала среди взбитых рюш, что хотелось расплакаться. Звонок оборвался. Минут через десять Аника зайдёт сама – узнать, не приключилось ли чего. А при ней совершить это будет уже невозможно. Будь оно всё проклято, эта миссия, Поход, врождённые способности!.. Тир собрал всю мощь рекогеренции, которую только смог найти в разуме. Накопив столько, что сдерживать оказалось непосильно, отпустил в центр комнаты, сметая тюльпаны, кораллы, тумбы, столик с креслами. Уцепившись за шипастый ствол, Грейн рывком поднялась на ноги и распрямила плечи. Она больше не умоляла и не смотрела в зеркала, только навстречу стирающему пространство потоку. И, кажется, в последний миг победно улыбнулась. Прозрачные волны столкнулись, закручиваясь в смерч, который перемалывал, растворял обломки и осколки, сжимая где-то в своём центре худенькую девушку. Раздался долгий, бьющийся вопль, на мгновение всё залил ослепительный свет… Но она не умерла: когда смерч улёгся, на полу сгибалось и разгибалось нечто бордово-красное, с белыми росчерками костей и обнажённым черепом. «Я крепкая»… Мучась каждым мигом этих судорог, Тир ударил ещё раз, однако волна вышла совсем слабая, лишь чуть обглодала остов, а тот продолжал метаться, разбрасывая красные брызги и мелкие ошмётки. Сознание не впадает в беспамятство, сознание чувствует всё до конца. Прости, Грейн!.. Пришлось накрыть лучом и держать, держать, держать, пока не осталось вообще ничего, даже самой залы. Рухнула тьма.