Добровольное заточение

Приглушенные голоса медленно пробивались сквозь густую непроглядную черноту затуманенного сознания, как через толщу воды. Элизабет казалось, что она захлебнулась и сейчас медленно идет ко дну, что еще немного и она будет навеки погребена под толстым слоем песка и ила. Она и не думала сопротивляться, но голоса были слишком настойчивыми, и с каждым словом, доносящимся извне, завеса перед глазами рассеивалась и постепенно сходила на нет. Когда Элизабет все же удалось побороть свинцовую тяжесть век и медленно раскрыть глаза, первым, что она увидела, были высокие своды арочного потолка, который сужался ближе к центру. Теплые солнечные лучи заливали все помещение, визуально делая его еще более просторным, а едва уловимый запах разнотравий дарил какое-то странное умиротворение, из-за чего хотелось вновь закрыть глаза и погрузиться в сладкую дрему, и Элизабет непременно так и сделала бы, если бы не голоса. Девочка попыталась пошевелиться и принять сидячее положение, но все ее тело тут же отозвалось тупой пульсирующей болью, словно она перед тем как впасть в беспамятство пробежала марафон, а после него еще решила провести пару часов в спортзале. С сухих губ сорвался непрошенный стон, и голоса тут же умолкли, а сбоку послышался неясный шорох и торопливые шаги. — Элиза! — в один голос воскликнули подскочившие к ней Панси и Дафна, который до этого сидели на соседней пустующей кровати, от чего голову девочки пронзила резкая вспышка боли. — Ты очнулась! — Где… где я? — вяло отозвалась Элизабет, губы ее не слушались. — Я сейчас позову мадам Помфри, — серьезно нахмурилась Паркинсон и, развернувшись на каблуках, стремительно скрылась за ширмой. — К…кого? — Тише-тише, — мягко сказала Дафна и приложила палец к ее губам, давая понять, что сейчас лучше помолчать. — Все хорошо, ты в Больничном крыле. Ты упала с метлы, но сейчас все хорошо, ты в безопасности. Элизабет только непонимающе смотрела на нее, и, наверное, ее вид был сейчас настолько жалкий, что лицо Дафны из привычного мечтательно-задумчивого стало почти что скорбным, и слизеринка, придвинувшись ближе к своей подруге и принялась гладить ее по голове и шептать какие-то милые глупости о том, какая она молодец, что не растерялась, и как она сама рада, что все обошлось. Дафна говорила много, но, по правде говоря, Элизабет не особо вслушивалась, потому что все ее внимание было сосредоточено на маленькой девичьей ладошке, перебирающей ее волосы. Сначала девочка подумала, что даже в такой ситуации соседка по комнате не упускает возможности поиграться с ее волосами, но потом саркастичные мысли в ее голове сменились догадкой, что скорее всего именно так успокаивала Дафну мама, когда у той что-то болело. И от этой простой и очевидной мысли в носу предательски защипало, а в горле образовался комок, мешающий дышать. Наверное, у нее сотрясение мозга или что-то в этом духе, потому что привыкшая вечно сдерживать эмоции девочка почувствовала влагу на своих щеках, от одного простого осознания, что у Дафны была мама. У Панси была мама. У Драко была мама. У всех была мама. Возможно, если бы она была и у нее, то ей не пришлось бы сейчас притворяться. Возможно, если бы если бы ей не пришлось притворяться всего бы этого не было. Возможно, если бы ее родители не были чертовыми героями… Возможно, если бы они были на той же стороне, что мамы Панси, Дафны и Драко… Возможно, она была бы счастлива и плевать, чьи жизни пришлось бы забрать ее родителям вместо того, чтобы отдавать свои. Возможно… Элизабет зажмурилась в бессильной попытке справиться с душащими ее рыданиями, и слабо замотала головой, силясь сбросить чужую руку. Мысли безбожно путались от чего голова начала болеть еще больше, а подступающая к ней истерика только усугубляла ситуацию. — Нет-нет-нет, ну что ты, не плачь, а то я сейчас сама заплачу! — тут же воскликнула Дафна и принялась утирать ее слезы большим пальцем, однако почему-то только с одной стороны лица. — Не расстраивайся так, все поправимо! Я понимаю, что ты чувствуешь! Если бы с моим лицом случилось такое, я бы тоже рыдала, но мадам Помфри настоящий профессионал, она мигом залечит твой шрам, так что и следа не останется! Шрам? Шрам… Шрам! Паника пронзила ее разрядом электрического тока, который прошелся высоковольтной волной по всему хребту и ударил прямо в мозг, а все ее тело моментально обдало жаром. Девочка тяжело задышала, воздуха категорически не хватало, а под языком начала собираться вязкая прогорклая слюна. — Элли, что с тобой?! — взволнованно воскликнула Дафна, тут же вскочив и в панике засуетившись вокруг кровати. По ее перепуганному лицу и тому, как она тревожно оглядывалась, было ясно, что она разрывается между желанием сорваться с места и умчаться за мадам Помфри и страхом оставить подругу в таком состоянии. Но Элизабет на ее душевные метания было откровенно плевать. Все ее внутренности скрутило в тугой узел, а к горлу уже начала подкатывать давно забытая и вместе с тем такая привычная тошнота. И Элизабет понимала, что она ее не сдержит. Превозмогая боль во всем теле, девочка одной рукой оттолкнула другую слизеринку, а второй уперлась в прикроватную тумбочку, снеся с нее несколько склянок с мутно-болотной жидкостью, так что те со звоном попадали на пол, а травянистый запах, ставший в разы сильнее сильнее, только усугубил ситуацию. Элизабет уже не обращала внимания на закричавшую от страха Дафну, звук приближающихся торопливых шагов, даже осколки стеклянных флаконов, вспоровшие ей кожу ладоней, когда она свалилась с кровати, запутавшись в одеяле, ее мало беспокоили. Все, что ее волновало, это ее шрам, о котором теперь знает не только она. А что если… Что если они теперь знают не только о шраме?! Элизабет выворачивает. Звук отвратительный, вкус отвратительный, и она готова поспорить, что вид у нее тоже отвратительный. Не столько из-за того, что ее рвет, сколько из-за того, что она уверена, что они видят ее настоящую. Ее отвратительную, жалкую настоящую. И это так неприятно, так жутко и больно, что хочется умереть. Она попыталась прикрыть рукой рот, но тут же отдернула ее, потому что ладонь была залита кровью, и ее рот вновь раскрылся. Криков Дафны больше не было слышно, шум в ушах перекрыл все посторонние звуки извне. Элизабет не могла об этом задуматься, потому что едва успела вдохнуть между рвотными позывами. Она чувствовала, как пот струился по ее спине и жар на своих щеках. Но все о чем она могла думать, это еще хоть об одном глотке воздуха. И зеркале. Элизабет стояла на коленях перед лужей собственной рвоты, которая смешалась с ее кровью от порезанных ладоней и мутной жидкостью из неосторожно разбитых ей бутылей. И на долю секунды ее пронзила абсолютно сумасшедшая мысль подвинуть руками то, что из нее вылилось, пока все это не смешалось окончательно. Потому что жидкость из склянок, хоть и мутная, но относительно прозрачная. Она может стать ее зеркалом. Элизабет потянулась к луже, но чьи-то большие и теплые руки легли ей на плечи и мягко потянули назад. — Тише-тише, не надо этого делать, хорошая моя, — незнакомый женский голос, прозвучавший у нее над головой был мягким и нежным, но Элизабет это ничуть не успокоило. Она принялась неистово отбиваться, насколько хватало ее сил, но хватка на ее плечах только усилилась. Несмотря на все увещевания женщины, Элизабет кричала, брыкалась и даже пыталась укусить держащую ее руку. Слезы градом катились по ее щекам, желудок снова свело болезненным спазмом, а в ушах стоял плач Дафны, которая то и дело причитала сквозь рыдания: — Это все я виновата! Это я сказала ей про шрам! — Вот вечно ты со своим болтливым языком! — негодующе воскликнула Панси. — Шрам совсем маленький, нужно всего лишь сделать компресс из маринованных щупальцев растопырника и все пройдет, вот увидишь! — продолжила пытаться воззвать к ее рассудку мадам Помфри. — З-зеркало… — еле выдавила из себя Элизабет. Едва услышав это, волшебница тут же трансфигурировала необходимый предмет из уцелевшего флакона и протянула заходящейся в плаче девочке. Элизабет взяла его ослабевшими дрожащими пальцами и начала быстро моргать, чтобы смахнуть застилающие обзор слезы. И лишь только удостоверившись в том, что кроме шрама ничего из ее настоящей внешности не успело вылезти наружу, она начала постепенно приходить в себя и даже позволила мадам Помфри помочь ей забраться обратно на кровать и обработать ее израненные руки. Элизабет смотрела отсутствующим взглядом, как порезы медленно затягиваются, повинуясь замысловатым движениям волшебной палочки старшей волшебницы. На все еще рыдающую в неловких объятьях Панси Дафну она старалась не смотреть. — Вы очень всех нас напугали, мисс Поттер, — мадам Помфри первая нарушила молчание, залечив порезы и убрав беспорядок. — Вам нельзя так волноваться у вас было магическое истощение, вы долго не приходили в себя и еще не полностью восстановились. — Как долго? — тихо спросила девочка, ее дыхание все еще было тяжелым и прерывистым из-за пережитой истерики, поэтому слова давались ей с трудом. Она только и смогла, что кивнуть в знак благодарности, и взяла заботливо протянутый стакан воды, чтобы поскорее избавиться от мерзкого вкуса во рту. — Неделю, мисс Поттер, — тяжело вздохнула ведьма и протянула девочке несколько пузырьков, выуженных из бездонных карманов мантии. — Это успокоительное и восстанавливающее. Выпейте и вам полегчает, вы очень долго не приходили в себя. — Но она же поправится? — с надеждой в голосе спросила Панси, и Элизабет удивленно подняла брови. Услышать подобный тон от всегда жестокой и саркастичной Паркинсон было редкостью, поэтому она позволила себе глупую мысль, что слизеринка действительно… переживала? — Разумеется поправится. От меня больным еще никто не уходил, — ответила мадам Помфри, а затем протянула все еще тихо всхлипывающей Дафне такой же флакон. — Вот, мисс Гринграсс, возьмите. Вам тоже не помешает прийти в себя. Слизеринка попыталась взять флакон, но руки ее не слушались, поэтому Паркинсон пришлось ей помогать. Удостоверившись, что с ученицами все в порядке и очередного нервного срыва не будет, мадам Помфри поспешила выпроводить их, чтобы они не беспокоили больную. Девочки попрощались и, глядя на все еще дрожащую спину Дафны, на мгновение Элизабет почувствовала укол совести за то, что так напугала однокурсницу, но он тут же растворился в другом, новым для нее чувстве. Угрызения совести сменились мрачным удовлетворением. Пусть, пусть хоть кто-то тоже почувствует хотя бы маленькую толику того страха, с которым она живет всю свою жизнь. Элизабет проснулась с жжением в желудке. Это не первый раз и не последний. Это повторялось снова и снова, каждую ночь, и будет чудом, если ее не стошнит. Она не помнила, когда это началось, но она точно помнила причину всего того кошмара. Все началось со страха. Страха, что ее маленький обман раскроется. Страха, что она проснется рано утром, чтобы по привычке помочь тете приготовить завтрак, распахнет шторы, позволяя первым солнечным лучам осветить комнату, по привычке, ставшей уже болезненной необходимостью, заглянет в зеркало… И увидит там себя. Настоящую себя. И уже не сможет стать другой обратно. Золушка навсегда потеряет свою хрустальную туфельку, карета превратится в тыкву, магия закончится. Один и тот же кошмар. Одно и то же завершение. Она осторожно села на кровать, обхватывая руками бурлящий живот. Ей было больно. Но она не собиралась делать это, не сегодня, не сейчас. Ее не будет тошнить. Нет. Потому что если ее начнет тошнить, то это будет чудом, если она успеет добежать до туалета, потому что даже если она успеет добежать, то уже не остановится. Не сможет сама совладать со своей раздробленной в труху психикой без таблеток. И придется будить тетю. Вслед за тетей проснется дядя. А это значит, что он не выспится. А не выспавшийся дядя — это плохо, она не понаслышке знает. Конечно, сейчас он ей ничего не сделает, когда она так похожа на покойную сестру его любимой жены, но что если она больше не будет на нее похожа? Что тогда? Что? Это какой-то замкнутый порочный круг. Раньше она боялась сделать что-то не так, потому что тогда ее ждало бы наказание. Теперь наказание ее не ждет, но она все равно боится. За страхом следует тошнота. Тошнота — это ненормально. А Дурсли не выносят ненормальности. И чем больше она боится, тем больше ее тошнит. И она в очередной раз просыпается, хватается за живот одной рукой, а другой зажимает рот. Ее не будет тошнить. Сегодня точно ложная тревога. Но как будто ее мнение имеет значение. Нет, это не так. Оно никогда не имело. Она чувствовала, как ее рот наполнялся слюной, и поплотнее прижала ладонь к губам. Прогоркло-кислый желудочный сок обжег горло и заполнил рот, но девочка только поплотнее сжала зубы, чтобы не дать непереваренному ужину вылиться на пол. В такие моменты, она начинала жалеть, что Дурсли начали ее нормально кормить. Рвота стоит поперек глотки и мешает дышать, она заполнила весь рот и Элизабет казалось, что ее зубы уже начинают размягчаться из-за той отвратительной кислоты, которая не может найти выхода. И ей ничего не остается, кроме как проглотить ее обратно. Желудок сопротивляется. Все начинается по новой. Куда уж ей контролировать магию, если ей даже с собственным телом не совладать? Куда уж ей контролировать собственное тело, если она не властна над собственным разумом. Психогенная тошнота. Так вроде врач сказал. И тошнота продолжается. — Мисс Поттер… Мисс Поттер! — донесся до девочки взволнованный голос мадам Помфри, и она подняла на нее взгляд. — Простите, я просто задумалась, — виновато пробормотала она. — Мисс Поттер, постарайтесь заснуть, — сказала ведьма, помогая девочке устроиться поудобнее и подоткнуть ей одеяло. — Вам нужно больше отдыхать, чтобы поскорее восстановиться. — Хорошо, мадам Помфри, я постараюсь, — тихо сказала она и выдавила из себя слабое подобие улыбки. Конечно, она поспит. Если только в следующей жизни. Элизабет Поттер боится засыпать. Потому что во сне никто себя не контролирует. Потому что во сне она себя не контролирует. А ее маска уже дала одну трещину. Шрам можно списать на травму после падения. Но что если в следующий раз она проснется без рыжих волос или зеленых глаз? Элизабет Поттер поплотнее сжимает зубы. Тошнота продолжается.