Лакомый кусочек

POV Гейл Шиммери Вдовствующий виконт Шиммери

      — Это воистину триумф, ваша Светлость!       — Да… Верно…       Серебряный поднос с приглашениями был настолько полон, что одна из напоминавших башню стопок опасно накренилась в сторону, грозясь «просыпаться» через край. Десятки писем, десятки приглашений, вензеля лучших домов столицы и их падких на все яркое хозяев… Это тебе на наша первая неделя в столице. Тут выбирай любое — не хочу. И все же, во всем этом великолепии эпистолярного жанра легко было заприметить небольшой конверт прямо у лакея в руке.       — Не может быть?! Имперский вензель!       — Именно так. Лично вам и только вам в руки, — Морган светился затаенной гордостью, ну а в коридоре я приметил нашу служанку Бетти, с любопытством выглядывавшую из-за двери. — Прочтете сейчас, господин?       Сейчас? Да я бы прочел это вчера, если бы была возможность.       Ножик для бумаги опасно дрогнул в моих пальцах, но вот передо мной наконец оказалось столь желанное послание. Бросилось в глаза отсутствие официальной печати — письмо писалось от руки, и рука эта принадлежала никому иному, как Антонио Милле, омеге, управителю дворцовых дел и полноправному советнику Его Величества.       «Кто еще получает послания прямо из дворца?» — говорила злая омежья гордость.       «Смотри, чтобы о подобном не пришлось жалеть», — привычно болезненно колол здравый смысл.       И где мои молодые годы, где мой первый бал и мои первые поцелуи? Тогда все проблемы сводились к тому, как подобрать нужный бант для нового наряда.       Моя молодость вновь нашла свое отражение в отсыпавшемся после бала Викторе, который за прошлый вечер окончательно вскружил голову всему столичному бомонду. Правда, тут лично моей молодости даже было завидно: и в мои лучшие годы я не мог похвастаться тем, что полстолицы были готовы чуть ли не на дуэли драться за право подержаться со мной за руку. Впрочем, зачем же нам дети, если не для того, чтобы те были лучше нас?       — Господин, так вы читаете? Что там? — изнывающая от любопытства и совсем растерявшая страх Бетти даже юркнула в комнату, прячась за плечо недовольно глянувшего на нее Моргана.       — Да-да, секунду… «Виконт Шиммери, желаю пригласить вас ко дворцу на чаепитие двадцатого числа травяного месяца, в три часа после полудня. Не откажите мне в услуге».       — Господин, так ведь это же завтра, как раз перед театром! Ох, Бог единый, сколько же сделать всего… — Бетти схватилась за сердце, словно это лично ее приглашали ко дворцу завтра днем, а не меня. — О чем же вы будете говорить там?..       — Я не знаю, дорогая. Я совершенно не знаю…       Содержание этой короткой, но емкой записки радовало меня значительно меньше, чем я мог предположить изначально. Во-первых, мне не задали вопрос, а поставили в известность. Во-вторых, я не был ни членом совета, ни политиком, ни даже альфой при дворе, и у приближенного члена имперского двора точно не могло быть причин беседовать со мной, а не с другими представителями севера, если дело касалось именно забот политических. В-третьих, если же то было дело не политическое, а личное, то стоило поберечься…       — Морган, Бетти, я заклинаю, ни слова об этом ни одному из моих сыновей.       — Конечно, Ваша Милость.       — Но, господин, разве же это не…       — Ни слова. Я сам решу, когда и о чем рассказать им. Ну а пока давайте-ка приберем эти букеты в гостиной, сил уже нет на них смотреть, от пыльцы дышать нечем. И окна сегодня откроем пошире — уже тепло, пусть мой мальчик подышит воздухом.       День предстоял суматошный, и со всеми гостиными визитерами, с присущими ими подарками и наглой похвальбой, у меня даже почти не было времени обдумать значение короткого дворцового послания.       — Папа, вы нездоровы? Что-то не так? — в перерывах между букетами и стихами своих поклонников сын чуть коснулся моей руки, доверительно заглядывая в глаза. Какой он уже взрослый, какой чудесный, воспитанный… Да был бы приличный свободный принц — только от такого и стоило бы принимать ухаживания, а не от всего этого столичного сброда, похоже, страдавшего синдромом «что надо моему соседу, то надобно и мне». Иначе где все они были, когда Виктору правда были нужны их внимание и поддержка?       — Нет, что ты, милый… Просто волнуюсь за тебя. Ты все еще никого не выбрал?       — Нет, — он отвел взгляд, но щеки его порозовели.       — Или ты все думаешь о том, о другом?       — Нет, что вы…       — Вижу, думаешь, ну да что ты? Зачем тебе тот, кому ты не по нраву? Зато, может, прекратишь страдания дорогого маркиза? Тот даже уже отказывается брать твое приданное, вот неслыханное дело…       Виктор все отводил глаза и молчал. Не дело, да и терпению Карона тоже есть предел, но с этим я разберусь позже, после моего визита в белый Аволирский замок.       На следующий день ни старшие альфы, ни Виктор не удивились моему отъезду — разве что Эйден выгнул бровь на мой выбор строгого парадного наряда для «выезда на чай» — и я сел в карету, которая должна была отвезти меня прямо в сердце сердец великого центрального города.       В юношестве я бы все отдал за подобную честь и еще, небось, помечтал бы о том, что в коридоре удастся встретиться один на один с Его Величеством. По тому сценарию император, конечно же, должен был воспылать ко мне внезапной горячей страстью, и наша свадьба виделась мне пышной, с обязательным букетом ярко-красных роз и тортом как минимум в шесть ярусов. Теперь же я судорожно сжимал в пальцах несколько растрепавшийся конверт приглашения и постоянно обмахивался веером, пытаясь справиться и с волнением, и с первой почти летней жарой.       Ах, Ленни, и за что же ты оставил меня? Ты так и остался на севере, под холодной, сырой землей… А я все еще здесь, и в моем вельветовом жилете страсть как душно.       — Прибыли, господин.       Я ожидал, что меня доставят к парадному крыльцу, куда во время сезонных имперских балов стекалось все столичное общество в своих золоченых каретах, но вместо этого дворцовые слуги провели меня через сдержанные гостевые двери. Это был обычный день, и светлые холлы дворца не были украшены свечами, цветными магическими фонариками, и нигде не было видно фигур других посетителей — стояла какая-то ненатуральная тишина.       — За этой дверью, господин. Прошу вас.       В небольшом холле арочной гостиной, выходившей своими сводами прямо на засаженный и все еще цветущий внутренний дворик, мерно журчал декоративный фонтан. Несколько слуг суетились возле накрытого в другом конце зала стола с угощениями, парочка придворных отвесила мне поклон и тут же зашепталась, прикрывая рты веером, а арфист, сидевший в углу, коротко поклонился и продолжил перебирать на струнах романтическую мелодию, на явный геспедорский манер.       Столичное увлечение югом начинало переходить все мыслимые границы. Вот хоть раз бы кто сделал север модным, для разнообразия. Впрочем, тогда из развлечений у них бы осталась разве что охота, полуголая борьба в грязевом круге да распивание горячительной воды прямо из горла: занятия, которые могли считать привлекательными исключительно северные мужчины.       — Ох, дорогой виконт. Добро пожаловать! Присаживайтесь-присаживайтесь. Не желаете чаю?       Что-то наивное во мне страстно желало личной встречи с Его Величеством, и оно же оказалось очень расстроено видом Антонио Милле, управителя дворца и, как поговаривали, «левой руки» императора. Антонио принадлежал к той редкой породе свободных родовитых омег, которые благодаря своему уму и связями удивительным образом смогли избежать необходимости в замужестве — титул у Антонио имелся и без участия супруга. Это был высокий, худосочный омега, ухоженный до степени отсутствия у него возраста. Он не мог быть ни старше, ни младше меня, и все же на светлом лице никак не находилась даже одна несчастная морщинка. Наверняка магия… Это нечестно.       — Я так рад, что вы все же приняли мое скромное приглашение! Конечно, вы понимаете, Его Величество не может засвидетельствовать свое почтение лично, но, надеюсь, я вам подойду, м? — Антонио отсалютовал мне пирожным и с невозмутимым видом принялся за угощение — тонкие губы оказались измазаны в креме. Мне ничего не оставалось, кроме как сделать еще один приличествующий ситуации реверанс, аккуратно присаживаясь на краешек кресла. Подкладка была мягкая, подушки удобными — опасно манили расслабиться.       — Так чай и пирожное? Я знаю, вы любите сладкое, верно? Все ваши западные корни?       — А… Да-да, благодарю.       Чай был великолепный. Только за этот чай можно было перетерпеть все волнение прошлого дня и долгую тряску в карете. Наверняка что-то из последних южных поставок: чувствовалась и крепость, и пряность, да и то, и другое прекрасно вязалось с чуть горьким вкусом пирожного.       — Лавандовый вкус. Не правда ли, увлекательно? Повар настаивает, что лучшая лаванда все же произрастает именно на севере, но, к сожалению, нам приходится довольствоваться поставками с ближних земель, хотя это, конечно, не то… В ваших краях ведь растет лаванда, не так ли?       — Конечно, Ваша Светлость. На горных склонах.       — Красивый цвет, не так ли? Мне кажется, вашему сыну пойдет… Как он, кстати, ваш сын? Я слышал, что на последнем балу он произвел неизгладимое впечатление.       Не по возрасту худой и не по возрасту красивый Антонио продолжал лакомиться пирожными, ну а мое мне встало поперек горла. Понятное дело, что меня пригласили сюда не по доброте душевной, но при чем здесь мой сын?       — Благодарю вас, Ваша Светлость. Действительно, он стал очень популярен…       — Да, после первого прилива многое меняется, не так ли? Омега должен расцвести, быть готовым остепениться, создать семью с подобающим партнером… Хотя, конечно, бывают и исключения, — от меня не укралось то, что Антонио наконец отложил сладости на поднос. — Скажите мне, на какую партию рассчитывали вы для вашего дорогого Виктора? — кто-то из придворных поэтов наверняка хотя бы раз сравнил глаза омеги-советника с незабудками, но по мне те больше напоминали острые ледышки после заморозка.       — Разумеется, сейчас я не могу говорить прямо, но все знают, что маркиз южно…       — Ах, Карон Вернье? Да-да. Чудесная была бы партия. Как лаванда и южный чай. Уникально, но увлекательно. А еще?..       — Нам поступало несколько предложений…       — Да, от кого же? — Антонио сцепил пальцы в замок и подался вперед, словно ловил каждое мое слово.       — Герцог Ингмар спрашивал разрешения моего старшего сына, граф Луве тоже интересовался…       — Да? А еще?       — Еще? — я не мог представить, сколько еще мог получить предложений даже самый из популярных омег сезона. — О чем вы?       — Просто мне кажется, что вы забываете о главном почитателе северных красот.       Советник явно желал, чтобы я догадался о чем-то, но догадываться о несуществующем я просто не был способен.       — Простите меня, Ваша Светлость, но боюсь, что я не понимаю…       — Знаете, на востоке, в Медне совсем не растет лаванды… Неудивительно, что наш барон оказался падок на этот лакомый кусочек. Впрочем, это, конечно, не порок: кто из нас без слабостей. Гораздо более интересно, с чего бы это лаванда вдруг пожелала расти на Лианнских камнях и скалах. Какая незадача… — Антонио вновь взялся за угощение. В выбранном им кусочке торта прятались спелые ягоды вишни, и те брызнули соком, пачкая светлые губы.       — Что вы имеете в виду? — собственный голос вышел хриплым, хотя я отродясь не брал в руки папиросы.       — Что я имею в виду? — советник вдруг рассмеялся, даже себя похлопал по колену, но, заметив мою молчаливость, удивленно выгнул бровь. — Ох, мой дорогой виконт… Так неужто вы не знаете? Простите мне эту неловкость, кто бы знал, что это, оказывается, секрет, — это почти могло бы сойти за искреннее извинение, если бы не следующий вопрос: — Вы следили за сыном весь прошлый бал?       — Да. Вернее… — у меня не было нужды следить за ним постоянно, к тому же в зале тогда было столько людей, и его поклонники то и дело останавливали меня, донимая расспросами. — Да?       — Да? Тогда почему его и барона видели выходящими с темной аллеи?       Мне любезно вспомнился момент на балу, когда Виктора все же удалось разыскать у столика с прохладительными напитками. «Милый, почему у тебя волосы торчат, совсем дотанцевался? И что такое с этим узлом на платке, как будто в темноте вязали, честное слово…»       — Нет, это смешно, — я даже забыл вежливое обращение к советнику, но тот и не возражал. — Это выдумки и фокусы. Мой сын никогда не позволил бы себе такого. К тому же, с этим… вампиром. Да вы смеетесь. Виктор боится его!       — Вы так считаете? Странно, ведь если бы общество барона Ландау столь пугало его, он вряд ли появлялся бы у маркиза Эркского столь часто…       — Какое это имеет отношение…       — Дорогой виконт, вы ведь знаете, что в эту свою поездку барон остановился в поместье четы Хоукинс? У любимого всеми нами Найджела свои причуды, и тесное общение с бароном ему простить можно. Он ведь все-таки альфа при титуле, да ведь еще и замужний… А вот можно ли простить свободному омеге столь тесное общение с бароном? Общество сможет дать вам на все это свой ответ.       — Вы лжете.       Лжет. Улыбается своими тонкими, красивыми розовыми губами и, конечно, лжет, потому что никогда в жизни Виктору не пришло бы в голову лгать лично мне.       — Что же, раз мы уже отошли от титулов и вежливостей, то давайте-ка перейдем к делу, — руки омеги оказались измазаны в сахарной пудре, и он отряхнул те прямо о свои брюки. — Все это доставляет мне столько же удовольствия, сколько и вам, но сами понимаете, дела должны делаться, а работа — вертеться… Так о чем там я? Ах, да. Что же. Если вы желаете, чтобы секреты вашего сына так и остались секретами, то вы должны будете пообещать мне и ему, — Антонио поднял глаза к потолку, вряд ли намекая в этот момент на всевидящее божественное провидение. — Что вы выполните несколько наших просьб.       — Да вы… Рехнулись! Сошли с ума! — я и не заметил, когда вскочил со своего кресла. — С чего это мы, древняя семья, должны терпеть подо…       — Ох, дорогой виконт, не смешите меня. Леонард был низшим вельможей, дальним родственником длинной ветви, и в угоду собственным порывам принял решение жениться на вас. А ведь вы не северянин… И, следуя этой логике, учитывая, что ваш старший сын все еще не был одобрен северными лордами как законный наследник в силе, ваш титул не стоит совершенно ничего. Да у него более приличная родословная, — Антонио указал пальцем на одного из нервно дернувшихся слуг.       — Вы не посмеете…       — Посмеем. А для того, чтобы этого не случилось, вам надобно согласиться подписать с короной торгово-земельный закон, от которого север столь долго открещивался.       — Но я… — комната начала странно кружиться и, несмотря на все открытые арки и вид пышущего жизнью сада, мне стало трудно дышать. — Но то решение приняли еще предки Ленни. Его поддерживают до сих пор… Север не будет платить дополнительный торговый налог… Это разорит нас.       — Разорит? Мне казалось, вы и без дополнительных налогов преуспели в этом, раз уже несколько лет недодаете нам в казну, — я не представлял, как и чем меня держат мои ноги, скорее всего, на чистом упрямстве. Может, крови во мне и было мало, но уж этим я всегда славился.       — Я сделаю все, чтобы устроить это… Но вы должны оставить моего сына.       — Да мы и не трогаем, — советник поднял руки в жесте, должном стать примирительным. — Просто сделайте то, о чем мы вас просим. Согласитесь, подобное — малая плата за то, чтобы, как говорится, «сберечь честь смолоду». Не так ли?       Разговор этот можно было считать законченным. Я позволил себе подняться с кресла, и мне даже удалось склонить голову в некоем напоминании вежливого поклона. Уже у двери меня догнали последние слова имперского советника:       — Впрочем, если вам не удастся склонить других северян на свою сторону в плане закона — не беда. Мальчик понравился кронпринцу, и будьте спокойны: для роли любовника титулы действительно без надобности.       Лучше уж бы меня хлестнули перчаткой по лицу.       — Вот грязный подонок… мразь белобрысая… что б его земля не приняла… — в карете я всласть отдался сдерживаемым ругательствам, но когда поток наконец иссяк, пришло время для размышлений. Я мог понять логику Его Величества — хотя та и заставляла меня скрипеть зубами от злости — но вот то, на чем им удалось всю эту игру построить…       — Смешно.       Глупость. Абсурд. Больные выдумки. Мой сын, мой светлый мальчик, глаза — горная лаванда, губы — первые розы, кожа — снег, и мой сын в компании тэйского чудовища? Конечно, если распустить слух, то правдой можно сделать что угодно, но тогда почему именно барон Ландау? Почему не маркиз южного пути да или просто любой другой господин нашего сословия?       — Господин, вы выходите? Мы уже у театра…       Театр, как же я мог забыть. У парадного входа, возле колоннады, меня ждали одетые во фраки Майлз и Эйден, а рядом с братьями переминался смущенный долгим ожиданием Виктор.       Я постарался нацепить на себя свою лучшую улыбку: ни к чему сразу делать наше несчастье общим достоянием.       — Заждались? Простите меня, родные, но вроде бы успеем до звонка.       — Папа, Кай и Найджел пригласили меня в свою ложу… Можно ли мне с ними?       — Да-да, конечно, милый, не заставляй их ждать.       Мы мало проводили времени в столице и, конечно, своя ложа достаться нам не могла. Зато Эйден, видимо, в очередной раз пофлиртовав с хозяином театра, все же смог отхватить билеты на балконе: идеальное место и себя показать, и на других посмотреть.       Но я смотрел только на Виктора.       Сын быстро нашел свое место в ложе маркиза Эркского. Я разглядел, как он пожимает руку знаменитому Найджелу и уже совсем по-дружески обнимает его беременного супруга. Завершив же с приветствиями хозяев, сын быстро поклонился еще одному гостю этого вечера: высокая фигура, темные волосы, темный костюм не по моде…       — Эйден, дай-ка мне бинокль.       Виктора усадили рядом с Каем, но с другой стороны от него был барон. Тот наклонился, что-то говоря Виктору на ухо, а сын в ответ поднял веер…       — Папа, что вы пытаетесь найти в своем сыне? Вы его что, мало видите? Обещаю, со вчерашнего дня он ничуть не изменился, — от голоса Эйдена я дернулся, чуть не выронив бинокль. — Да и представление начинается. Не вы ли нам все время о культуре…       — Да тише вы, — по велению сурово глянувшего Майлза мы оба замолчали.       С трудом я пережил и само представление, и поездку домой. Даже как-то позволил горничной себя раздеть, принял ванну и, когда часы на каминной полке тихо пропели девять, наконец постучался в комнату Виктора.       Этот разговор пока лишь для нас двоих.       — Войдите. А… Папа, доброй ночи. Что-то не так? — он сидел у зеркала и расчесывал волосы. Такой же, как и всегда: задумчивый и отчужденный. От него тонко пахло нежностью, и его шея и руки были чисты - я не видел никаких следов чужого касания.       — Милый. Мне необходимо тебя кое о чем спросить…       — Да? — Виктор отложил расческу и развернулся. — Что-то не так? Вы были сам не свой весь вечер…       — Милый, вчера вечером, на балу, ты ходил в лабиринт?       — Я… Нет, — его взгляд упал: я видел, что он врет.       — Милый, зачем ты лжешь мне? Что случилось?       — Я… Не лгу.       — Тогда отчего ты не смотришь на меня? Почему краснеешь? Ответь мне на мои вопросы. Ты был там не один, верно? — давно я не видел на этом светлом лице такого испуга. — Ты был там с… альфой? С тем альфой, кто занимал твои мысли все эти дни. Ты был с ним по своей воле? — он отвернулся, но он же совсем забыл, что в зеркале мне видно было его отражение. — Я знаю его, верно?       — Да… Простите меня… Я не…       — Я плохо знаю его, но я встречал его? Однажды?       — Да…       — Он гостит у маркиза?       — Да.       — Он не человек?       Виктор дернулся: расческа упала с комода на пол.       А я еще, дурак, радовался, давал советы о первой любви...       — Милый я… — впервые в жизни я занес руку для того, чтобы ударить его. Но только теперь Виктор поднял взгляд и, пусть в глазах этих засверкали слезы, в них же и читалось привычное ему несусветное упрямство. Северное упрямство, что клеймит лучше любого титула.       — Я желаю его, папа. Я хочу лишь его.       Рука моя опустилась.       Как же я устал...       — После того, что ты сделал, возможно, только его получить ты и сможешь. Возможно, милый, что ты победил…