Лакомый кусочек

POV Виктор Шиммери

      — Я все же рад видеть вас.       Я привык к посещениям маркиза южного пути, как и он успел привыкнуть к нашему дому. За наше не столь долгое знакомство Карон завоевал доверие папеньки и уважение Майлза, с которым вместе с удовольствием обсуждал последние газетные новости, а вот с Эйденом маркиз перемигивался, предлагая тому сделать пару ставок на скачках. Папенька хмурился и глядел недовольно, но светские развлечения альф — это их прерогатива. Лишь бы все в меру.       — Вы похудели…       Я привык к его вниманию, но не к волнению. Он был все таким же: красивым, как летний рассвет, теплым, как южный вечер, но уголки его губ были опущены вниз, а на лбу образовался излом задумчивой морщинки.       А ведь я ждал от него и оскорблений, и злости…       — Маркиз Эркский передал, что вам необходимо поговорить со мной. Чем я могу помочь вам?       — Вот как, — он не был обижен, но в его словах сквозила горечь. — Что же, вы и тогда любили мою искренность… А я хотел бы знать правду.       — И какая правда вас интересует?       — Когда нам удастся замять эту историю, готовы ли вы все же стать моим мужем?       Выступавший в качестве опекуна нашего личного разговора папенька дернулся в своем кресле, забыв вовремя перевернуть станицу книги. Дернулся и я, наконец позволив себе посмотреть прямо на стоявшего передо мной маркиза.       — О чем вы?..       — Я не чувствую на вас чужого запаха, да и метки на вас нет. И мне не очень интересно, какие моральные высоты строит из себя тетранская столица, изображая, будто отданный по молодости поцелуй чего-то да стоит. Хотя я должен признать, что мысль об этом… Даже мне не просто справиться с подобным, а вы ведь знаете, я не носил за собой славы чувствительного человека, — он тихо усмехнулся и пожал плечами, но мне нетрудно было заметить изменение в его природном запахе: Карон был зол и вовсе не на меня.       — Вы не можете быть серьезны… Вы — маркиз, да и вы знаете, что нашу семью вызывают во дворец на рассмотрение права наследования… Возможно, что вскорости вам не придется называть меня «Ваша Милость».       — Я не допущу этого. И именно поэтому и задаю вам этот вопрос.       Тогда, на балу, предложение Карона было сделано в достаточно неформальном ключе, и приличествующих ответов было несколько. Подошли бы и «Да», и «Нет», и даже то самое «Возможно», что я и подарил альфе тогда, ища необходимой отсрочки. Сегодня же подобное было невозможно: маркиз аккуратно взял мою руку в свою, помог себе стянуть с моих пальцев перчатку и вот, на моей ладони оказался тонкий серебряный ободок обручального кольца.       — Это — сапфир. Несколько редкий на юге камень, но он напомнил мне о вас. Как я мог удержаться?..       Я кинул взгляд на папеньку. Тот, не следуя своим же светским советам, не сдержал удивления и прижал руки ко рту, глядя на меня с маркизом широко открытыми глазами. Я видел и его удивление, и смятение, и заметил даже то, как он еле заметно кивнул, выражая свое согласие.       — Я приложу все усилия, чтобы удержать за вами титул. Но даже если этого не случится, то и вы, и ваша семья сможете забрать мой. Я позабочусь обо всех вас, я готов обещать вам это. Это не слово аристократа, а слово торговца. Можете смеяться, но я ценю его несколько дороже.       — И что же получите вы?..       — Я получу вас.       — И этого достаточно?       — О… Это — почти все, — он вновь почти шутил, но он же и видел, что такой его ответ меня не устроил. — Знаете, я тоже не столь имею право осуждать вашу горячность. В своей горячности я возжелал вас, — папенька удивленно выгнул бровь, и Карон поспешил склонить голову, выражая свои извинения. — Я возжелал вас, а, не получив, возжелал вас еще боле… И лишь недавно я понял, что мне недостает вашей компании. С вами я сам не свой… И, знаете, мне это по нраву.       Серебро кольца холодило мою ладонь. Это было обручальное кольцо, сделанное мастером специально для этого случая. Синий камень в ободке сверкал так, как, наверное, сверкает южное море. Говорят, что в отличие от нашего, северного, там оно синее, как самые красивые глаза, ну и ли вот, как это редкий драгоценный камень.       Если я соглашусь, то смогу сам увидеть южное море, посмотрю на смешные конусы тянущихся вверх кипарисов, схожу на настоящий южный торг. Как вельможи тех краев, я буду прикрывать лицо шалью, спасаясь от жестких лучей палящего солнца. Буду есть самые изысканные кушанья, слушать музыку, гулять по рассаженным паркам…       Какая замечательная жизнь ждала меня.       — Я знаю, что у вас есть ко мне симпатия… И я обещаю любить вас так, что другим лишь на зависть, — он все еще улыбался мне, но морщинка на его лбу сделалась глубже. — Так что же вы скажете?       — Маркиз, позвольте мне, — я потянулся, оставляя свой поцелуй на его щеке.       — Милый, так что ты скажешь..?       — «Нет», — впервые я видел, чтобы Карон опустил свой ясный взгляд в пол. — Вы говорите мне «нет».       — Простите меня…       — Вам не за что просить прощения.       Если бы папенька был способен испепелить меня взглядом, я сгорел бы на том же месте. Я уже предал его ожидания, а сегодня предал их вновь, наверняка отказавшись от той единственной соломинки, что еще могла спасти наше положение в обществе.       — Я знаю, что Найджел просил вашей помощи для того, чтобы нам удалось справиться со слухами… Я пойму, если вы откажете…       — Нет, — Карон аккуратно забрал кольцо из моей ладони, и все же упрямо покачал головой. — Я не откажу. И все равно окажу вам ту поддержку, на которую способен свободный альфа в моем положении. Согласитесь, чего стоят все мои слова и признания, если я даже не способен стать вам и вашей семьей достойным другом?       — Вы правда… влюблены в меня?       Это был бестактный и грубый вопрос, но папенька уже окончательно потерял надежду даже на демонстрацию иллюзии контроля.       — Во всяком случае, так мне кажется, — это был тихий, усталый смех человека, тщательно скрывавшего степень своего расстройства: омегам показаны слезы слабости, а альфам достается либо злость, либо вот это вежливое разочарование. — А вы все еще влюблены в него? — я быстро отвернулся, глядя в окно. — Прошу простить меня, вы не обязаны отвечать мне на этот вопрос.       — О чем вы говорите…       — Милый виконт, у меня много недостатков и чуть меньше достоинств, но наблюдательность — одно из них. А ведь вы с самого начала благоволили его вниманию… Вы хотели бы, чтобы сегодня на моем месте оказался вовсе не я?       Да, омегам показаны слезы, но иногда даже и их стоит сдержать.       Маркиз вновь взял мою руку в свою:       — И вновь простите… Пожалуй, это во мне говорит моя малодушная ревность. Все-таки я не предполагал, что мне придется серьезно бороться за вас именно с ним. И что он победит.       Я все еще старательно смотрел за окно. Там уже вовсю играло зелеными красками раннее лето. Если бы все пошло так, как рассчитывал папенька, то в эти дни наша семья уже с нетерпением ожидала бы моей помолвки. Впрочем, по большей части, не я ли сам потрудился испортить любой намек на наше семейное счастье?       — Дорогой маркиз, простите нас, но я думаю, что мой сын уже устал…       — Да-да, я понимаю.       Карон еще раз, наверное, в последний раз поцеловал мою руку. Мне вспомнился мой первый пикник в столичном парке, когда обрадованный моим интересом и вниманием альфа рискнул стянуть с моей ладони перчатку. Как быстро тогда забилось сердце, снова что та птичка в клетке, и как ровно оно билось сейчас.       — Виктор, — уходящий маркиз остановился возле двери. — Какими бы ни были его причины, но если он добровольно отказался от вас, то… Хотя это, конечно, невежливо, но, пожалуй, он — дурак, — странно, но неуместность подобного высказывания действительно заставила меня улыбнуться, ну а Карон улыбнулся мне в ответ. — Берегите себя.       Я слышал, как папенька и Карон переговорили о чем-то в холле, и вот, за уходящим маркизом наконец захлопнулась входная дверь. Больше в этот дом просители не придут.       — Виктор… Ты… — влетевший в комнату папенька схватил меня за плечи и мне вновь показалось что вот, наконец впервые в жизни я получу от него пощечину. Он поначалу даже занес руку, но вместо этого вдруг прижал меня к своей груди. Его распущенные светлые волосы водопадом упали вперед, закрывая мне лицо. Больше не было видно ни лета, ни улицы, ни уходящего по дорожке Карона. — Он спросил тебя прямо… Он знал, что я бы согласился за тебя, но он хотел твоего согласия… Он правда влюблен…       — Вот как.       — Мой милый… Мой упрямый… Отчего же ты такой… Как твой отец…       Спустившийся сверху Эйден так и нашел нас плачущими у окна, и еще долго суетился, как обычно суетятся альфы при виде чистых омежьих эмоций:       — Может, чаю? Или… тоник, наверное, тоник… Бетти, а травы есть? Ну принесите какие травы, Бог Единый… Перестаньте уже… Уже все, ну будет вам…       Наши слезы собрали всю семью у кухонного стола. Эйден неловко гладил папу по спине, Майлз пытался отдавать точно так же расплакавшейся Бетти распоряжения, и только когда Томми снес сверху всегда довольных своей малой жизнью Андре и Лекси, слезы наши поутихли.       — Авуву… — Лекси дергал папеньку за волосы.       — Смотри, что я нарисовал, — демонстрировал нам свое «произведение» Андре.       Плакать в таком обществе было совершенно невозможно. Папенька наконец рассмеялся и потянулся через стол, случайно сбивая на пол древнее фамильное блюдце — и все ради того, чтобы поцеловать меня в лоб.       — Ну что же, пусть будет так. Но все будет хорошо… Да? — он оглядел наш стол. Майлз с Эйденом на пару энергично закивали, выражая свое согласие. — Мы справимся. Ленни бы справился, справимся и мы. Все будет хорошо… Майлз, ты переговорил с северными лордами?       Слезы поутихли, и все следующие предшествующие родовому разбирательству дни были полны дел. Стараниями Найджела и Карона слухи о том, что я провел время наедине с бароном, сменились историей о том, как Карон с бароном повздорили за мою честь в том же самом саду. Это было умно: симпатия Карона ко мне не была секретом в высшем обществе, и никому не пришло бы в голову, что желавший моей руки альфа стал бы прикрывать мои же гуляния на стороне. Заверения Карона в том, как он тряс за грудки барона, похоже, произвели на столичное общество неизгладимое впечатление, и в глазах местной аристократии маркиз южного пути превратился во влюбленного героя, не побоявшегося гнева «нечеловеческого отродья». В чайной к моему столику даже рискнула подойти пара свободных дебютантов сезона, чтобы громким шепотом расспросить о том, почему же я все еще не дал «благородному маркизу» своего согласия.       «Учитывая вашу ситуацию, вы могли бы стать маркизом прямо сейчас!»       «Или он все же не просил вашей руки?.. Наверное да, ведь скоро то разбирательство…»       Я говорил, что не понимаю, о чем они. Они понимали это так, как было удобно им.       Майлз с Эйденом тратили все свободное время на посещения гостиных северных лордов. Несмотря на откровенный шантаж со стороны короны, папенька отказался отдать свой голос в поддержку невыгодного северу торгово-земельного закона, чем заслужил определенное уважение со стороны нескольких древних семей. Впрочем, для многих из них потерявшая своего главу рода семья Шиммери не представляла собой настоящее северное дворянство, и поддержки от них ждать не стоило.       В ночь перед разбирательством я нашел пьяного Майлза в малой гостиной — я никогда не видел старшего брата таким — где он сбивчиво сообщил о том, что нам пригодится вся существующая удача для того, чтобы развернуть ход заседания в свою пользу.       — Братишка… Я не допущу… чтобы ты остался без всего…       Мне пришлось позвать папеньку и Моргана для того, чтобы дотащить пьяного альфу до его постели. Тот где-то потерял свой пиджак и уже когда мы стягивали с него ботинки, вновь дернулся, пытаясь подняться:       — Я его убью…       Нам так и не удалось узнать, зачем и кого. Майлз наконец провалился в глубокий пьяный сон, который наверняка встретит его болезненным похмельем. Его светлые волосы разметались по подушке, и в пляшущем свете свечи я впервые заметил то, насколько он еще был молод. Молодость — это неопытность, и точно так же, как альфы были счастливы молодостью омег, так же они и боялись своей. Скрывали ее, осанились, делали все, чтобы казаться сильнее и старше. А ведь Майлзу было всего лишь девятнадцать лет. Неудивительно, что никто из лордов не принял его за стоящего наследника фамильного достояния…       — Не бойся, милый. Завтра уже все решится, — папа приобнял меня за плечи, целуя в висок, и, как и всегда, объятиям этим хотелось отдаться, застывая надолго.       — Простите меня… Это все из-за моих решений…       — Нет, милый. Это случилось бы в любом случае. Просто это произошло сейчас, — он огладил меня по голове, лбом прижался к моему виску, и вот так, вдвоем, мы слушали успокоившееся дыхание мирно уснувшего Майлза. — Но что бы ни случилось завтра, с тобой все будет хорошо. Мы все позаботимся об этом.       — Мне стоило принять предложение маркиза…       — Да. Возможно. Но… Я не могу тебя заставить. Как никогда не мог заставить Ленни, и как никто не был способен заставить его не жениться на мне. И он женился, и вот… Теперь мы здесь. Милый, — папенька осторожно убрал прядь волос мне за ухо. — Пообещай мне только одно. Ты никогда не сомневался в себе и своей правоте. Вот и не сомневайся в ней сейчас. Раз уж ты уже все сделал. Хорошо?       — Хорошо…       Он уложил и меня в постель: помог разуться, подоткнул одеяло и, конечно, одарил поцелуем в лоб, и странным образом я провалился в глубокий сон почти в тот же момент, как голова моя коснулась подушки, а проснулся уже только от того, что взволнованная важным днем Бетти трясла меня за плечо:       — Виктор, вам надобно одеваться…       — Но… сколько времени?       — Рано, но вам стоит поторопиться. Пришла новость от маркиза Эркского. Возможно, что вам надо приехать пораньше…       Меня нарядили во все лучшее из того, что было в моем шкафу, и когда вся семья наконец собралась внизу на быстрый завтрак, все мы сияли так, словно собирались куда-то на свадьбу, а не имперское заседание, которое должно было решить судьбу нашего рода.       — Как на праздник, честное слово, — довольный своей шуткой Эйден похлопал зеленовато-бледного Майлза по плечу. Старший альфа семьи печально жевал сухой тост и всем своим видом выражал болезненное покаяние своими деяниями вчерашнего вечера.       — Ну же, Майлз, соберись, — папенька с силой хлопнул моего старшего брата по спине. — Давайте-давайте… Нам уже пора, — наш родитель улыбался, но под его светлыми глазами залегли глубокие тени. Если взъерошенный Майлз выглядел едва вошедшим в солидный возраст, то папенька, казалось, успел постареть на целых десять лет. Как выглядел я сам, мне было неведомо, но вряд ли болезненное участие во взгляде уходившего Корона говорили о моем пышущем здоровье.       Что с нами было? Что будет? Когда же наконец все это кончится, и я буду свободен предаться тем думам, которые гнал от себя последние дни, с его последнего визита…       Всю поездку до замка папенька сжимал мою руку в своей и не отпустил даже тогда, когда мы ступили на белый песок аволирского замка. С посещения имперского бала начался мой столичный сезон и, пожалуй, было закономерно, что с его посещения он и закончится.       Несмотря на ранний час, в светлых залах царило неожиданное оживление. Аристократы столицы не были привычны подниматься до полудня, но ради большого скандала многие из них готовы были сделать исключение.       — Милый, не обращай внимания…       Сделать это было довольно трудно. Проходившие мимо нас вельможи и придворные сразу же хмурились, прятали взгляд, а некоторые странным образом улыбались, словно уже заранее предвкушая сцену нашего грядущего падения.       — Да чтоб их земля не приняла…       — Да, пожалуй, — я с трудом мог вспомнить, когда еще Майлз с Эйденом были в чем-то столь единодушны.       Один из лакеев провел нас прямиком к раскрытым дверям большого светлого зала. Пестрая стена приглашенных словно по команде расступилась, освобождая для нашей семьи дорогу, и вот, нам открылся вид на тронное кресло, в котором уже восседал император, Его Величество Аний Моро. Уже знакомый мне кронпринц стоял рядом со своим венценосным родственником, и его откровенная улыбка, предназначавшаяся явно мне, была совершенно не к месту.       — Но мы же на час раньше?..       — Не зря маркиз попросил нас поторопиться, — тихо прошептал папенька тут же склоняя голову в церемонном поклоне.       — О, виконт, благодарим вас за визит. Мы не ждали вас так скоро.       В стоявшем рядом с троном взрослом омеге я узнал Антонио Милле, одного из ближайших советников Его Величества. Тот в почти фамильярном жесте коснулся плеча монарха и, получив в ответ ленивый кивок, выступил вперед, обращая на себя внимание собравшейся аудитории.       — Как вы, в добром здравии?       — Ваше Величество, Выше Высочество, — папенька по очереди раскланялся и императору, и кронпринцу, и мы с братьями поспешили последовать его примеру. — Благодарим вас. Все прекрасно.       — Вот как… — в голосе Антонио Милле прозвучала откровенная издевка, и среди окружавших нас столичных вельмож и придворных раздались приличествующие смешки. — Но если так, то мы тому рады. Хотя, конечно, мы были бы рады, если бы вы явились на разбирательство по вашему делу в назначенное вам время.       — Ваша Светлость, в письме было указано третье число и два часа дня…       — Вы смеете мне дерзить?       — Никак нет, Ваша Светлость. Просим прощения.       — Хм-м-м… Впрочем, ваши извинения мы примем. Тем более, что вы будете рады узнать, что основное обсуждение вопроса уже было завершено и мы, наконец, готовы дать вам свой ответ.       Все это время папа опирался на локоть Эйдена, и я увидел, как локоть этот он сжал с совсем не омежьей силой: Эйден нахмурился, сжал губы, но, естественно, сдержал любое проявление эмоций. Не знаю, удалось ли подобное мне.       — Ваша Светлость, я не понимаю..?       — Да-да, мы уже зачитали факты вашей щекотливой ситуации, и наши дорогие северные гости, а также Его Величество готовы высказать свое мнение, — советник и управитель аволирского дворца хлопнул в ладоши, призывая начавших шушукаться придворных к молчанию. — Герцог Ингмар, учитывая, что ваш отец и известный нам управитель севера уже слишком стар для того, чтобы прибыть ко двору, я так понимаю, что вы получили от него письмо с заветом по этому делу?       Хотя я и танцевал с сыном герцога на балу, его отец не был знаком мне близко. Это был взрослый, уже стареющий альфа с присыпленной снегом седины бородой. На севере, во времена гостевых съездов, я несколько раз видел, как он говорил с отцом. Они не были особенно дружны, но как двух северян вражда их тоже не делила. Герцог Ингмар был сыном главы всех северных земель, и сегодня именно ему предстояло вынести на рассмотрение мнение северных вельмож о признании Майлза законным наследником своего рода, а, значит, и нашего семейного титула.       Альфа прокашлялся и поправил на носу очки:       — …Как я уже и передал вам, Ваша Светлость, мы провели необходимое обсуждение и произвели пересчет голосов северного совета управления, — я видел, как пристально, как зло папенька смотрит в сторону герцога Ингмара, когда-то посещавшего наш дом, и как старательно альфа не смотрел в нашу сторону. — Но, к сожалению, хотя многие из нас и отдали голоса за законность Майлза Шиммери как наследника и первого в титуле, мнение это не было единогласным, а посему мой батюшка вынужден был признать вынесенное вами право титульного спора…       Тихое перешептывание зала превратилось в гомон. И без того бледный Майлз окончательно позеленел, Эйден явно ругнулся сквозь зубы, и папенька теперь схватил за руку уже и меня.       — Дорогой герцог, благодарим вас за ваши труды, — альфа коротко поклонился и поспешил присоединиться к группе других северных вельмож. Кто-то из них кидал в нашу сторону сочувствующие взгляды, но многие просто опускали взгляд в пол. Совет северной аристократии всегда должен был принять решение единодушно, и легко было догадаться, что кому-то из них вполне могли пообещать нечто за отсутствие поддержки нашей стороны. А могли и не обещать ничего, кроме страха. В последнее время именно этой монетой предпочитала «торговать» тетранская корона.       — Что же, учитывая подобную непростую ситуацию, боюсь, что всем нам необходимо мнение Его Величества для разрешения столь важного вопроса, — Антонио Милле развернулся к трону и красиво склонил голову.       Зачитываясь столичными генеалогиями, я восхищался фигурой омеги, нашедшего столь короткий и прямой путь почти к самому трону, но, глядя на него сейчас, мне было легко усмотреть, как и чем тот столь угодил Его Величеству. Мягкость воды, непримиримость стали. А еще наверняка тот был сведущ и в других делах…       Мне тоже придется так? Когда я стану амантом Карона, кронпринца или просто любого из тех, кто согласится взять меня под крыло?..       — Хм… Не у виконта ли Шиммери были в последние годы проблемы с уплатой поземельного налога?       — Верно, Ваше Величество.       — Ваше Величество, Ваша Светлость, будьте великодушны, мой муж был столь тяжело болен, а я ведь остался один и не мог следить за хозяйством… У меня пятеро детей… — как, наверное, тяжело было папеньке просить.       — Вы хотите сказать мне, что ваши личные проблемы выше проблем государства?       — Нет, Ваше Величество, я не…       — То есть, вы считаете, что ваши личные проблемы освобождают вас от ответственности за вашу землю?       — Нет, Ваше Величество, но…       — Вы не согласны со мной?       — Нет, что вы…       — Что же, раз вы согласны, то, боюсь, я вынужден признать, что семья Шиммери, во-первых, не располагает необходимыми средствами для того, чтобы поддерживать выделенные им земли, а, во-вторых, кровь Шиммери уже разбавилась кровью других земель, а значит, как не-северяне, вы не имеете права держать землю за своим именем.       На зал наконец опустилась напряженная тишина. От прошлого, где у меня была и семья, и дом, и от возможного будущего, где ни у кого из нас более ничего не останется, нас сейчас отделяло всего лишь несколько слов.       — Есть ли кто-то, кто желает оспорить это решение?       — Да. Есть.       Наверное, я так волновался и так мало смотрел по сторонам, что и не углядел его фигуру в углу малого тронного зала. А, может быть, он специально постарался остаться невидимым для наших, людских глаз, ожидая нужного момента? Конечно, стесненный браслетом барон не был способен на свою изменчивую, вечную магию, и все же я как никто знал, что тот был не человек.       Император удивленно вскинул бровь, ну а советник-омега вполне откровенно усмехнулся:       — О. Барон Ландау. Как приятно видеть и вас… И что же вы можете предоставить в защиту пока-еще-виконта Шиммери? И вы уверены, что ваша горячность не продиктована… личными привязанностями?       — Мои личные привязанности мы можем обсудить потом, — раздавшиеся смешки резко поутихли. — У меня есть доказательство чистоты этого рода.       — Неужели? И что же это за доказательство?       Барон прошел сквозь толпу — люди привычно расступались, освобождая ему дорогу — вышел прямо в центр зала и вежливо поклонился и императору, и его близким советникам, занимая место прямо напротив трона:       — Вам известно, что моя магия скована браслетом, который Роман Моро предоставил мне в обмен на возможность прожить свою жизнь на территории его прекрасного государства. Браслет этот выковали из металла, найденного в сокровищницах Вашего Величества, — барон еще раз склонил голову перед императором. — И дабы завершить магический круг магистр Аволира использовал кровь трех из тех, кто принял участие в битве у Дунского замка. То была кровь самого Романа, Давида Форца и тогда геройски почившего Михаэля Шиммери.       — И что же?       — Этот браслет можно разомкнуть, — кто-то в толпе ахнул. — Кровью потомков тех, кто принял участие в его создании.       — То есть вы… — до этого скучавший возле трона кронпринц переглянулся со своим венценосным родственником. — Вы предлагаете нам снять с вас ваши же оковы?       — Боюсь, Ваше Высочество, в данном случае вы должны будете это сделать…       — Да как вы посмели, — кронпринц аж побелел от распиравшей его негодующей злости. — Что вы себе возомнили, да вы…       — Ваше Высочество, мы готовы подтвердить подлинность такого доказательства, и в данном случае барон действительно прав.       Не все высшие маги Тетраны могли похвастаться высоким титулом, но непревзойденный адепт школы огня, пугающий и знаменитый магистр Мирек Горски был как раз из таких. Не получивший свое звание по праву рождения, а усыновленный одним из высоких придворных за его никогда и никем не виданную силу и талант, он с молодых лет сыскал себе славу дальновидного политика. Глядя на его тщедушную, болезненную фигуру поверить в подобное, однако, было сложно… В юности альфа перенес тленную хворь и лишился своей правой руки и большей части зрения. Я помнил, как кто-то шептал мне, что на левом глазу у мага огня было аж целых три зрачка — проклятие изменчивого бога. Мирек Горски был худ, опирался на трость и с трудом поднимался по ступеням, но, если верить рассказам Глена, Мирек же и был способен спалить любого врага за секунду. Магистр огня не был главной фигурой магического совета, но с ним считались. А Глен был с ним хорошо знаком…       — Я уверен, что Его Высочество прекрасно помнит о том, что любое доказательство, представленное на рассмотрение во время родового разбирательства, должно быть рассмотрено по всей форме.       — В данном случае это не…       — Я согласен с господином Горски, — уж вряд ли кто ожидал, что голос может подать сам герцог Форси. — Давид Форца мне несколько раз прапрадед, и я не против дать немного своей кровушки… Барон давно мне знаком, и я не сомневаюсь в честности его намерений.       — Вы…       — Ваше Высочество, вы должны понимать, что если вы откажете семье Шиммери в этой возможности, то нанесете северу непримиримое оскорбление, — барон чуть поклонился все еще собравшимся в группу северным лордам, и те, после некоторых перешептываний, осторожно закивали, выражая свое согласие.       — Мы не были в курсе того, что подобное доказательство возможно.       — Пусть барон покажет…       — Это будет правильно.       Многие в толпе, однако, были с этим не согласны:       — Да совсем все с ума посходили!       — Освобождать при нас это чудовище…       Начавшийся в зале балаган был прекращен резким хлопком самого императора:       — Тишина. Так… Барон, ну что же. Почему бы и нет. Разомкнутый браслет ведь можно надеть вновь? — тот кивнул, выражая согласие. — Тогда покажите нам. Антонио, только, ради Бога Единого, приведите сюда нулей.       — Ваше Величество, но…       Император явно не был привычен повторять свои приказы дважды. Все еще белый от негодования управитель дворца раскланялся и отошел в сторону, что-то шепнув одному из охранников у трона. Тот согласно закивал и скрылся, чтобы вернуться уже в сопровождении трех нулевых магов, одетых в привычную им блеклую форму своего ордена.       — Надо же, никогда не видел столько сразу, — удивленно присвистнувший Эйден был остановлен явным пинком Майлза.       — Тихо.       Нули обступили барона, готовые в любой момент создать то, что обыватели вроде нас называли «щитом». Любая магия, даже самая сильная, в щите угаснет, но неизвестно, сколько нулей необходимо было для того, чтобы остановить одного из древних жителей Тэи.       Ни разу за время своего выступления барон не бросил взгляда в нашу сторону, но он же и закатал рукав, предоставляя всем на рассмотрение тонкий серебряный обруч на своей правой руке. Тогда, в пещере, я принял его блеск за украшение, и мне даже не пришло в голову, что лишь этот ободок мог охранить меня от погибели. Или не мог… Барон погубил меня иначе.       — Чего ты, милый, — возможно с моих губ сбежал смешок, потому как папенька кинул взволнованный взгляд в мою сторону.       — Мне будет необходима ваша кровь, Ваше Величество.       Император скривился:       — Сколько?       — Капли достаточно.       — Что ж, ладно, — император вынул из-за пояса парадный кинжал и уколол кончик пальца, выдавливая на серебро лезвия алую каплю.       Одному из служек было поручено отнести кинжал барону, и было почти забавно смотреть на то, как сильно тряслись его руки. Барон взял подношение, позволяя красной капле пролиться на противоестественно чистое серебро неизвестного мне металла, и…       — О-о…       Ни от кого не укрылось то, как в один миг браслет пошел яркими радужными бликами: солнечный день и масло на водной глади.       — Что все это значит?..       — Лишь то, что в жилах Его Величества течет та же кровь, что текла когда-то в самом Романе, — даже несмотря на откровенное презрение во взгляде кронпринца барон оставался неизменно учтив, хотя и холоден.       — Что же… кхем-кхем… Тогда моя очередь… — герцог Форси поторопил своего мужа, заставляя того передвинуть свое кресло-каталку поближе ко все еще застывшему в центре зала барону. Тут уже сам Рейн опустился перед стариком на колено, осторожно укалывая его палец ножом, и капля крови, взятая от старика, тоже заставила браслет просиять.       — Что же… Теперь очередь лишь за вами.       Барон посмотрел в нашу сторону. Сердце мое пропустило удар, но тут же печально ухнуло вниз, стоило мне осознать, что взгляд этот предназначен вовсе не мне, а стоявшему рядом со мной Майлзу.       — Милый, давай, — подбадривая, папенька положил руку ему на плечо, и, выходя в зал, старший брат развернулся, в теплом семейном жесте целуя эту, когда-то нянчившую его руку.       Абсолютно побелевший от нервов Майлз все же уколол палец ножом и протянул свою руку вперед, к почему-то улыбавшемуся барону…       — Папа…       — Уже почти все, милый. Почти все… — во все глаза папенька смотрел на разворачивавшуюся перед аволирским двором сцену.       Майлз протянул руку, сам кончиком пальца касаясь браслета на запястье барона и… ничего не случилось.       — Ну что же… Что же, вот, пожалуй, и все доказательства, что нам нужны. Барон, вы…       Браслет разомкнулся и упал на мраморный пол зала.       Все мы, как один, ощутили Это.       Не дуновение ветра, даже не его порыв, а мгновенное изменение в окружающем воздухе. Словно ты во сне, и летний день одномоментно сменился грозой. Приятная дремота и ночной кошмар. Свобода и рабство. Жизнь и смерть.       Окружившие барона нули вскинули руки, создавая необходимый щит, но разве этого было достаточно? Фигура барона больше ничем не напоминала человеческую. Он был выше, он был безусловно сильнее, и…       — Остановите это! Остановите это немедленно! Я приказываю!       Вампир развернулся, снял свои очки и обвел взглядом собравшихся. Мне уже был знаком металл этих глаз, живой и неживой блеск, обнажавший всю правду. Я поспешил опустить голову, но разве это могло помочь?       «Виктор».       То был не мой голос в моей голове.       «Вы… снова спасли нас».       Странно отвечать ему, не размыкая губ.       «Виктор, а таким я устрою вас?»       Я увидел стены, кровь, кандалы людей. Южный рынок, клетки, миски, плети, ошейники, цепи… Лица, тела, руки и ноги. Родителей и детей. Но я же увидел, как кто-то наполнял миски едой, как кто-то приносил воду, брал на руки детей, читал им книжки, рисовал картинки.       Кто-то новый, рожденный из ничего: ни взросления, ни детства, а внезапный первый вдох после долгого погружения в воду.       «Неужто жив?».       Кто-то, у кого даже не было своего имени.       Как мне жаль его.       «Вот как… Вам жаль?»       Мне жаль? Такая долгая жизнь и зачем она, если в ней нет счастья?       «Почему же, есть. Иногда».       А будущее?       «Зависит от того, что вы ответите мне».       На что?       Его вопрос звучит в моем сознании, и мне становится смешно. Зачем он задает мне его, если уже знает ответ? И зачем он тогда…       «Обещаю вам, что вы можете потом ругаться на меня столько, сколько пожелаете».       Император, кронпринц и советники что-то истошно кричали выдохшимся на своем посту нулям, ну а барон склонился, поднимая с земли металлический кружок своего браслета. Щелчок застежки — и вот кошмар закончен. Все было наяву.       — Ваше Величество, надеюсь, что теперь у вас более нет вопросов к роду Шиммери… И, господа..? — несколько из северных лордов не смогли устоять на ногах, но все они энергично закивали барону.       — Есть еще… вопрос налога… — всегда прекрасный Антонио Милле, похоже, выпустил из желудка часть своего завтрака, но это не помешало ему продолжать упрямствовать.       — Что же, тут все просто. Я заплачу его.       — На… каких основаниях?       — На том основании, что я буду законным мужем Виктору Шиммери.       Я не ожидал, что папенька улыбнется:       — Милый, мы уже все обсудили.       — Но…       — Только что, — папенька пальцем указал на свою голову, и тут улыбки не сдержал уже и я.