Зеркала

В команде говорили, поход на Миньон был эпичен. Росинант слушал и молча кивал, потому что сам он был не в курсе. Весь поход он просидел над маленькой, пугающе маленькой кроваткой, которую под конец самолично перетащил в их с Доффи каюту. Ох как Доффи на него посмотрел тогда… Но Росинанту уже было все равно. Он и о Доффи забыл, и о сне, и еде, и о прочих маловажных вещах. — Одышка, лихорадка, тошнота и рвота без видимых причин, потеря веса, воспаление лимфатических узлов, — перечислил Ло, как будто самый умный, и посмотрел на него свысока. — Это нормально для белой болезни… — Это нихуя не нормально! Куда тебе еще вес терять, и так ветром сдувает, — пожаловался Росинант и утер испарину с его лба. — Ну расскажи это белой болезни. Может, послушает, — огрызнулся Ло. Его колотила мелкая дрожь. — Какой ты все-таки вредный, заяц, — осудил его Росинант. — Давай, будь хорошим мальчиком и пей молоко. — Да сколько можно, — вырвался у Ло вопль души. — Ненавижу молоко. — Ты ненавидишь хлеб, — наставительно сказал Росинант, — а молоко с медом помогает при горячке. И вообще, скажи спасибо, что без масла. — В смысле масла? — Вот так. При простуде надо пить молоко с медом и маслом, чтобы… — Кошмар какой. При простуде надо проветривать помещение, воздерживаться от курения и ждать, пока заболевание пройдет само. И пить больше жидкости. Без масла! — И все-то ты знаешь, — Росинант поцеловал его в лоб, — умница ты мой. Давай, пей молоко. Как будто от этого было много пользы. Как будто хоть что-то, что делал Росинант, хоть как-то помогало. Сейчас все зависело от Доффи, отвратительно жизнерадостного Доффи с его мерзкой вечной улыбкой. А Доффи вел себя так, будто никаких проблем у них не существовало, и только периодически обдавал его показательным недовольством. Доффи, как всегда, думал только о себе. А Росинант сейчас мог думать только о своем умирающем ребенке — и надеяться, что Доффи хотя бы не захочет проебать актив, в который уже столько инвестировал. Но он только знай проворачивал свои темные делишки, по полдня висел на ден-ден-муши и откровенно недоумевал, сволочь такая. В его представлении Росинант должен был плясать исключительно вокруг него. Но сейчас все внимание доставалось Ло, и Доффи это так поразило поначалу, что он даже не сразу сообразил, что происходит. Затем решил перетягивать на себя одеяло грязными приставаниями. Получил пару раз по морде и один раз между ног, притих и еще больше озадачился. Затем решил отвлечь внимание Росинанта новой порцией ребятни: — Гляди, Роси, в нашем детсаде пополнение, — торжественно объявил он, пафосно разводя руки. За ним прятались две девчушки: совсем маленькая и постарше, уже почти девушка. — А? Что? — Росинант поглядел было на него от кроватки Ло, но тут ребенок зашелся в разрывающем припадке кашля. У Ло это уже был не первый такой приступ — иногда его даже рвало, такой сильный был кашель. В первый раз Росинант так напугался, что отправил Бейби за Метастазио, корабельным доктором. Хорошо, что Бейби теперь почти все время торчала рядом с ним: таскала чай для Росинанта, молоко и воду для Ло и просто сидела жалела их обоих. Гладила по руке то Ло, то Росинанта, рассказывала им что-то веселое и иногда даже дремала, привалившись головенкой к колену Росинанта. Маленькая, красивая и душистая, как весенний цветок. Но в тот раз она бегала напрасно. Доктор пришел, задрал Ло рубашонку, чего-то послушал и сказал: — Если будет повторяться, давай больному теплое молоко с медом, чтобы расслабить слизистую горла. — Сам ты больной, — сказал Росинант. — А чего получше предложить не можешь? У него молоко скоро из ушей польется. Метастазио необидно заржал, но Росинант все равно обиделся. Чурбан бесчувственный. — Не могу, — сказал Метастазио, — от этой болезни лекарства нет, как ты знаешь. Чтобы Ло стало лучше, нужно убрать свинец у него из легких и слизистой. А для этого… — Понял, понял, пошел нахуй, — сказал Росинант. — Спасибо. В глазах жгло. Росинант внутренне собрался: сейчас ему было совершенно не до того, чтобы предаваться переживаниям. — На здоровье, — пожал плечами Метастазио. — Да не ссы. Молодой господин его обязательно найдет. — И мечтательно улыбнулся. Опе-Опе был обещан ему. Доффи давно искал себе такого врача: знающего, опытного, верного. Такого, чтобы без сомнений сделал ему последнюю операцию, когда придет время. Вот только Метастазио об Операции вечной юности пока ничего не знал. Знай радовался и предвкушал, как станет лучшим врачом в Норт Блу и за его пределами… Росинанту стало бы совестно, пожалуй, но тут Ло заворочался и открыл глаза, и Росинант тут же забыл и о совести, и о прочих маловажных вещах. Когда Доффи торжественно объявил ему — первому из Семьи, и на том спасибо, — что напал наконец на след Опе-Опе, Росинант поморгал и сказал: — Ага. Э, погоди. А-а-а! — Бэ, — заржал Доффи. — Ты же знал, что я его ищу. Знал, на что он способен. И не мог сложить два плюс два? — Я лопух, — констатировал Росинант. — Бля! Но это же значит, что… — Именно. Вылечу я тебе твоего пацана, и очень скоро. Я же обещал. Ты ж мой недотепа, — Доффи засмеялся и прислонился лбом к его лбу. Как-то странно звучал его смех. Непривычно. По-доброму, вот как. Без капли его обычной издевки. — Я люблю тебя, — сказал Росинант растерянно. Что-то он ничего не понимал и даже боялся радоваться — вот и сболтнул первое, что пришло на ум. — Моя красота ненаглядная, — рвано вздохнул Доффи. Да что на него нашло? — Ну что же ты такой… И опять не сказал какой. Оставил, значит, Росинанта теряться в догадках. — Я люблю тебя, — сказал Росинант еще раз, в отместку. — Я люблю тебя больше всех на свете. Пиздец как я тебя люблю. Доффи опять засмеялся. — Ты клоун, Роси, — сказал он. — Иди сюда. Но Опе-Опе все не находился и не находился, Ло все не чинился и не чинился, и нервы у Росинанта были уже на пределе, честно говоря. А Доффи был такой отвратительно жизнерадостный, со здоровым румянцем на щеках, расточающий самодовольные улыбки. В последнее время Росинант скрежетал зубами каждый раз, когда видел эту его улыбочку. Вот и сейчас Доффи стоял в дверях каюты, белозубо ухмыляясь, а рядом с ним топтались две девчушки: одна мелкая и редкостно щуплая, вторая постарше и редкостно красивая, несмотря на лиловые синяки по всему лицу и не только. Девчушки жались друг к другу, исподлобья глядя на него, и от них так и веяло старым, затхлым страхом. Росинант моргнул. Опять Доффи со своими… — Роси, — позвал все еще покашливающий Ло в полузабытьи. — Я тут, ребенок. Хочешь чего-нибудь? Пошел нахуй, Доффи, — вспомнил наконец Росинант о незначительном хаме у дверей. Совсем уже ебанулся со своим пацаном, пробубнил Доффи одними эмоциями. Росинант точно так же бессловесно показал ему мысленный фак и тут же забыл о нем, потому что Ло вцепился ему в палец и потребовал: — Спой чего-нибудь! Он часто, неглубоко дышал и хватался за палец Росинанта, как за соломинку. Ладошка у него была такая маленькая, а грабли Росинанта такие большие, что Ло не мог как следует обхватить даже два пальца. Поэтому он держался за один. — Чего тебе спеть, мой хороший? Ло зажмурился и со свистом втянул воздух, чтобы не застонать. Совсем плохо, значит, было ему. — "Звезды спят на крышах, дети спят в кроватках", — срочно завел Росинант, свободной рукой гладя Ло по мокрым от пота волосам, — "рыжий кот Мурлыка вышел на карниз…" Иногда его сменяла Джолла, чтобы Росинант мог поесть и помыться. Но у Джоллы на руках уже была орда ребятни, включая новеньких, так что Росинант не злоупотреблял. Да и кусок ему сейчас в горло не лез, честно говоря. Какое поесть, если его ребенок сейчас питался одним бульоном и молитвами? Каждый день, когда ему удавалось проглотить яйцо или полторы ложки овсянки, Росинант отмечал как государственный праздник. Маленький Деллинджер немного дулся, что Росинант его забросил, и каждый раз при его виде показательно поворачивался к нему попой. А Бейби не обижалась — только изо всех сил пыталась помочь чем могла. Росинант, конечно, видел, что она грустила. Раньше она была его любимицей, а сейчас у него не хватало времени даже на Доффи, сволочь такую, не то что на остальных детей. — Ты прости меня, моя хорошая, — сказал он ей однажды, шепотом, пока Ло дремал. — Ты же знаешь, что я тебя люблю, да? Она кивнула, прикусив задрожавшую нижнюю губешку. — Ну и вот, — он обнял ее, погладил по голове, нечаянно сбив набок пышный бант. Вечно он портил ей красивую прическу, а она и не обижалась. — Понимаешь, я ему очень нужен сейчас. Больше, чем вам. Но скоро Ло выздоровеет, и все снова станет по-прежнему. Договорились, красавица? — Ты ему нужен, — сказала Бейби с прозрачной улыбкой, — я понимаю. — А тебе я нужен? — коварно спросил Росинант. — Конечно, — Бейби склонила голову, но Росинант все равно увидел, как по щекам у нее скатились две слезинки. — И ты мне нужна, — он подхватил ее, усадил к себе на колени и принялся целовать в щеки, стараясь не сильно шуметь, — ты даже не представляешь, как ты мне нужна. И что бы я делал без моей красавицы? Совсем пропал бы я без нее. А Бейби смеялась — заливисто, но шепотом. И как это у нее получалось? — и отпихивала его небритую морду подальше. — Ай, Роси, ты колючий, — жаловалась она. — Щекотно! Ой! В последние месяцы Доффи почти все время был в море — ну и Росинант с ним, конечно. Они все плыли, и плыли, и плыли куда-то — Росинант даже не знал куда. И не особо интересовался, по правде говоря. У него и без того забот хватало. Ло уже еле доходил до гальюна, но от утки упрямо отказывался, гордый такой. Росинант уже не знал, то ли смеяться, то ли плакать. И носил его до места паломничества и обратно, и обтирал лоб, который у Ло всегда был весь мокрый после многотрудного похода поссать, — и никак, совсем никак не мог помочь своему ребенку. Совсем как маме тогда… .…и эта мысль пугала его так, что Росинант каждый раз изо всех сил старался ее не додумывать. А Ло же его еще и подбадривал, засранец такой. — Ну чего ты… так пере… живаешь… Роси, — говорил он, задыхаясь на каждом втором слове, горячечно блестя желтыми глазами из-под одеяла. — Доффи же обещал. Все будет хо… хорошо. — Это что за беспредел, ребенок. Это я тебя должен утешать, — ругал его Росинант. А самая подстава была в том, что Ло в свои слова ни на секунду не верил. Говорил их только для Росинанта — а сам думал, что вот он скоро умрет, и Роси наконец сможет выспаться, и поскорее бы уже, что ли. Росинант его сгреб, прижал к себе и принялся укачивать. Ло слабо пихнул его в грудь — скорее из врожденной вредности, чем из искреннего протеста. — Я тебя люблю, ребенок, — сказал Росинант, и Ло затих. Смотрел на него большими, круглыми желтыми глазами. Маленький, пятнистый, весь костлявый и легкий-легкий — ну чисто котенок. — Я так тебя люблю, — повторил Росинант. — Ты не умрешь. Ты будешь жить долго и сука блядь счастливо, даже если мне для этого понадобится подвесить Доффи за яйца на носу "Нумансии". Ло беспомощно захихикал. — Доффи это… не понравится, — прошептал он, задыхаясь. — Как будто мне не похуй. Будем жить, я сказал. Веришь мне? — Не-а. Ты пи… пиздишь как дышишь. — Это что еще за выражения? — смеялся Росинант и плакал, кажется, тоже, и Ло слабой ручонкой пытался отереть слезы у него с лица и плакал вместе с ним, но тут в каюту ворвалась Бейби, принеся с собой свежий летний запах роз, и заголосила: — Роси! Роси! Доффи нашел! Росинант и Ло разом замолкли и посмотрели друг на друга круглыми глазами. — Да? — родил Росинант наконец. Он боялся поверить. Он уже почти разуверился. — Ага, — солнечно заулыбалась Бейби, его светлая девочка, — Метастазио его уже съел. Он теперь такие прикольные штуки может, ты бы видел! — Так это, получается… — заторопился Росинант, сгребая Ло вместе с одеялом. — Не-а, — Доффи пафосно проследовал в каюту, небрежно отодвинув Бейби с дороги. Явился не запылился, — Метастазио говорит, что для такой операции ему надо сначала освоиться с фруктом. Дня три. Росинант застыл. Затем осторожно сгрузил Ло обратно в кровать и поднялся, засучивая рукава. — Та-а-ак, — проговорил он. — Давай без нервов, радость моя, — назидательно проговорил Доффи. — Ай, только не туда, это мое больное место. — Если ты сейчас же не заткнешься, — пообещал ему Росинант, — то дальше будешь петь сопрано. — Ты что, хочешь, чтобы Метастазио вместо янтарного свинца вынул из твоего мальца половину требухи? — лениво поинтересовался Доффи. Росинант сдулся и стек обратно на стул. — Ребенку плохо, — пожаловался он. — Ему очень плохо, Доффи, я не знаю, что делать. — Эй, я все еще тут, — возник Ло. Доффи размашистым шагом подошел к Росинанту. Демонстративно принюхался. — Для начала сходить в душ, — наставительно сказал он. — Все, все, не психуй, моя радость. Я же обещал — я сделал. Ну, ну, чего ты. Но Росинант все цеплялся за него, уткнувшись ему в плечо, и слезы все текли и текли. — Так, — сказал Доффи. — Бейби, карауль этого. Роси, со мной. Выволок Росинанта из каюты, едва ли не на себе дотащил до ванной. Росинант висел на нем тряпочкой и почти не сопротивлялся. Доффи сам раздел его, оглядел Росинантовы шмотки, поморщился и выкинул все в иллюминатор. Росинант сидел на бортике ванны, застывшим взглядом таращась на свои костлявые колени, и его не хватало даже на то, чтобы пошевелиться. Доффи набрал ванну, запихнул туда Росинанта, отскреб его до скрипа и намылил голову. А потом еще раз намылил. И еще. — Какая ты все-таки увлекающаяся личность, — сказал он, взял Росинанта за шею и притопил, чтобы смыть с волос шампунь. — Иди нахуй, — сказал Росинант заплетающимся языком. — Доффи. — А? — Ты же не врешь? Это же поможет? Он же не умрет, не сказал он вслух. Доффи посмотрел на него и хмыкнул. — Будем жить, моя радость, — сказал он и тоже забрался в ванну. — А ты, — взял Росинанта за подбородок, повернул его лицо к себе, — теперь пятьсот лет мне отрабатывать будешь. Я пиздец как соскучился. — Я тоже, — сказал Росинант, — Доффи. Мне идти надо. Там Ло ждет. — Подождет, — сказал Доффи таким тоном, что Росинант как-то сразу понял: можно даже не спорить, все равно бесполезно. — Тебе кто важнее, он или я? Росинант открыл было рот для ответа, но ответить ему так и не дали. — Вот, пожалуйста, — проговорил Метастазио с легким оттенком превосходства, указывая рукой на горку чего-то белого-белого, поблескивающего, красиво искрящегося. Горка невинно лежала в ведре на полу, возле операционного стола. Ведро было розовое, потому что Доффи и его эстетические предпочтения, чтоб его. А на операционном столе лежал Ло, все еще трясущийся, но уже совершенно, абсолютно, категорически не пятнистый. — И все? — спросил он. — И все. А что? Тебе еще что-то достать? — Ну, аппендикс не помешало бы, я еще… Ай! Роси! Положи меня обратно! Но Росинант не положил его обратно. — Метастазио, Доффи, — сказал он, — спасибо. И… — Да, да, пошли мы нахуй, мы поняли, — легко сказал Метастазио. — Тебе бы валерьянки попить. — Иди нахуй. Доффи, до вечера меня не ищи. — Было бы что искать… — услышал он вслед недовольный бубнеж. И то правда: с их волей наблюдения Доффи постоянно, каждую секунду знал, видел, чувствовал, где сейчас Росинант, и что он, и как он. И в обратную сторону это тоже работало. Вот и сейчас Доффи очень хорошо понял, что Росинанта сейчас правда лучше не трогать. Все-таки у него был самый лучший старший брат в мире, хоть он при всем при этом и был мудила каких свет не видал. — Я люблю тебя, Доффи, — сказал Росинант, остановившись у самой двери, — все, мы пошли. — Нет, вы еще не пошли, — Доффи широкими шагами проследовал к нему. — Вот теперь вы пошли, — сказал он, отпуская Росинанта спустя маленькую вечность. — Мои глаза, — простенал Ло на руках у Росинанта. — Что, нельзя было как-нибудь поскромнее? Обязательно было вот это все? Доффи откровенно заржал и демонстративно облизнулся. — Ну ты-то ладно, ты вообще безнадежен, — сообщил ему недовольный Ло, — но ты, Роси! Я надеялся на понимание! Но Росинант сейчас вообще ничего не понимал и не соображал. — Ему точно ничего не надо сейчас есть, пить, принимать, вот это самое? — переспросил он. — Точно не надо. Все, здоров твой пацан. Он сейчас, правда, слабак и сопля… — Эй! — Но это пройдет, мелкий. Ты, главное, хорошо кушай и качай бицепс… Но Росинант уже пинком открыл дверь, проследовал из нее и пинком же закрыл дверь за собой. Прошел через весь корабль, ничего не видя перед собой. Каким-то чудом поднялся в воронье гнездо, даже ни разу не уронив ни Ло, ни себя. Тяжело сел прямо на пол. Сгреб Ло в охапку, уткнулся носом ему в лохматые волосы. И заплакал, содрогаясь всем телом, роняя Ло на макушку большие горячие слезы. — Эй, Роси, ты чего, — запаниковал Ло. — А ну это! Перестань! — Не могу, — прорыдал Росинант и трубно шмыгнул носом. — Это пиздец, ребенок, я так боялся, что ты ы-ы-ы… Я даже не знаю, что бы я сделал, если бы тебя не… У-у-у! — Не реви, — сказал Ло, тоже шмыгая носом и храбрясь. — Ты мужик или где. Срам какой. — Я тебя люблю-у-у! — провыл Росинант. — Я тебя пиздец как люблю, ребенок. Я думал, я сам там умру, пока Метастазио тебя того. Какой стремный фрукт все-таки, — он уткнулся лицом в тощее пузо Ло и зарыдал уже по-настоящему, невольно подвывая, давясь и захлебываясь всхлипами. Давненько он так не ревел. С самого детства, наверное. Прорыдавшись, он поднял взгляд и обнаружил не менее зареванного Ло. — Мне так страшно было, Роси, — признался тот. — Я ведь на самом деле н-не хотел умирать. — Да ты что, — удивился Росинант и поцеловал его в лоб. — И… и мне казалось, что если я умру, то ты расстроишься. А я не хочу, чтобы ты грустил. — "Расстроишься" — это не то слово, — сквозь слезы рассмеялся Росинант. Ло немного посверлил его взглядом своих желтых глаз — больших, прозрачных, как озера, блестящих от слез. Казалось, собрался с духом. И сказал: — Я, того, ну, это, в общем. — Все ясно, — сказал Росинант. — Не надо ржать! — Ло зажмурился, второй раз собрался с духом и выпалил: — Я тоже тебя люблю! Понял! И осторожно приоткрыл один глаз. И тут же завопил: — А-а-а! Прекрати меня целовать! Ай, Роси, ты меня задушишь сейчас! Но Росинант иногда бывал жуткий эгоист. Поэтому ничего он не прекратил. — Все, — сказал он, отобнимавшись, и потерся щекой о щеку Ло, — теперь будем жить долго и счастливо, понял, заяц? — Понял, понял, — буркнул зацелованный Ло. Щеки и лоб у него все были красные от Росинантовой щетины. Гм, наверное, Доффи действительно не зря так настойчиво намекал на побриться. Немного придя в себя после спасательной операции, Росинант начал постепенно вливаться обратно в корабельную жизнь и наутро же обнаружил следующую картину: — И вон там тоже протри, — начальственно указала мелкая новенькая, по имени Шугар, и оторвала от грозди еще одну виноградину. — Да что ты так вяло? Давай, живее, живее! Казалось, она будто кому-то подражала — и словами, и тоном, и тем, в какой позе она сидела в большом Доффином кресле. Но Росинанту в данный момент было категорически похуй. — Это что такое? — он за ухо поднял ее с кресла. — Ай! Не трогай меня! Я Молодому господину скажу! — Роси, не трогай ее, — попросила Бейби, вытирая мокрые руки. — Я сама согласилась помочь. — Да, да, ты мне нужна, работай давай, — снисходительно и небрежно отмахнулась Шугар, явно забыв на миг, что ладонь Росинанта все еще находилась на ее ухе. — Ты ябеда, — констатировал он, принимая воспитательные меры, — плакса и хамка. Какой мерзкий ребенок. Доффи таких не любит. — Я ему пожалуюсь, и он выкинет тебя за борт! — пригрозила Шугар сквозь слезы. Кажется, пока Росинант был в стороне от корабельных дел, у Доффи завелись новые любимчики. Но Бейби засмеялась, светло и искристо, искренне веселясь от того, как нелепа была угроза Шугар, — и Росинант на миг даже забыл о невоспитанном пополнении. — Я же говорил, моя хорошая, — сказал он, целуя ее в лоб, — ты не должна выполнять чужую работу. — Но Шугар же было нужно! — Гм. Тогда так: мне нужно, чтобы ты не выполняла чужую работу! — Ладно! — звонко, радостно заявила Бейби. — М-да. И что мне с тобой делать? — Росинант вздохнул и почесал макушку. — Ты. Шугар, верно? Слушай меня сюда. Ты теперь одна из Семьи. Поэтому мы все встанем на твою защиту, если тебя вдруг кто-то обидит… Шугар съежилась и поглядела на него исподлобья. Росинант смягчился и вздохнул. — Тебя никто больше не тронет, — сказал он, — у тебя теперь новый дом, где ты в безопасности. Но я не потерплю, если ты сама станешь обижать своих братьев и сестер. Они твоя новая семья, Шугар. Нельзя обижать родных, понимаешь? Их защищать надо. Вот Бейби тебя защитит, если тебя вдруг кто-то обидит. Она очень сильная. И очень добрая, — он погладил Бейби по мягким, шелковистым волосам, — моя самая хорошая девочка. Бейби широко, счастливо улыбнулась, глядя на него снизу вверх. — И ты, Шугар, — сказал Росинант, — обращайся с ней как с сестрой. Ведь с Моне ты бы так не поступила? Шугар все молча, угрюмо глядела на него. — А теперь давай за уборку. Давай-давай. Уж поверь, это занятие не выше тебя. А мы тебе поможем, а, Бейби? — Ага! — солнечно согласилась Бейби. Шугар неохотно взялась за тряпку. — Роси, а ты споешь чего-нибудь? Ох и глазищи у нее были. — Моя любимая девочка, — растаял Росинант. — Конечно спою. — Ло, — сказал он вечером, — у меня для тебя есть ответственное поручение. Ло даже надулся от важности. Но когда Росинант изложил ему суть поручения, Ло надулся уже совсем по другой причине. — Она же твоя сестричка, — сказал ему Росинант, как с утра сказал Шугар, и увидел на лице Ло точно такое же полнейшее отсутствие энтузиазма. — У меня уже есть сестричка. Настоящая, — огрызнулся Ло и отвернулся, но Росинант успел заметить, как у него затряслись губы. Росинант вздохнул и потрепал Ло по голове. — У некоторых людей может быть сразу по две сестрички, знаешь ли, — сказал он. — Бейби у нас обижают, а я не могу за всем углядеть. Поможешь мне, Ло? Присмотри за ней, чтобы у нас ее не трогали. Она же не может себя защитить. — Потому что нюня, — презрительно сказал Ло. Росинант его обнял и опять вздохнул. — Просто разные раны оставляют разные шрамы, — сказал он. Так ему казалось. Он не знал, что случилось с Бейби до того, как она пришла в Семью, и, честно говоря, боялся спрашивать, чтобы не наворотить бед. Но что бы это ни было, из-за этого она теперь очень хотела быть нужной — кому угодно и во что бы то ни стало. А Росинант уже измучился, пытаясь втолковать ей, что она и так нужна — всегда, что бы ни делала, как бы себя ни вела. Ему, во всяком случае. Никому в Семье больше не нужна была эта маленькая девочка. Ее преданность и ее способность — да, но не она сама. — Позаботься о ней, — попросил он, прижимая Ло к себе, — она тебя любит. И кожей почувствовал, как Ло вспыхнул и завозился. — Ладно, — пробурчал он недовольно, — но только ради тебя. Росинант улыбнулся. Может быть, подумал он, скоро в этой Семье у Ло появится еще один дорогой человек. — Бля, — сказал Росинант, глядя на очередное пополнение детсада, и даже зажмурился от чувства нереальности происходящего. Доффи знай лыбился, засранец такой. Он в последнее время ходил в превосходном настроении, а Росинант в последнее время ходил с ощутимым дискомфортом. Собственно, поэтому он и решил сегодня остаться на корабле: подумал, что в вылазке на остров Ласточки и без него прекрасно обойдутся. Вот, теперь пожинал плоды. Три мелких плода: один лохматый и с битой, второй злобный и в шапке с помпоном, третий вообще медведь. — Мало тебе детсада, еще и зверинец устроить решил, — упрекнул Доффи Росинант. — Извините, — сказал белый медвежонок и неловко потупился. — Бля, — сказал опять Росинант. — Минк, что ли? Белый медвежонок скромно зарумянился. Как это у него только получалось. Ло стоял рядом (стоял! сам! и даже не шатался!), индифферентно держался за его штанину и глазел на медведя. На лице у него не было написано ровным счетом ничего, но своей волей наблюдения Росинант увидел, что… — Ладно, — сказал он, — медведь пусть остается. А эти зачем? — Ну что тебе, жалко, что ли? — ухмылялся жизнерадостный Доффи. Росинант поглядел на него и махнул рукой. — Коллекционер хренов, — сказал он, — делай что хочешь. Пойду покурю. — Курить вредно, — возник Ло. — Заяц, — тяжело, веско сказал Росинант, — иди играй с медведем. — Я уже не маленький, чтоб играть! — Зато медведь маленький. Тебе сколько лет, медведь? — Д-девять, — сказал медвежонок и пошаркал лапкой. Ладно, это правда было очень умилительно. — Заяц, иди покажи ему корабль, — Росинант подумал, — и этим тоже. Эй, мелочь… — свежеподобранные шкеты угрюмо на него поглядели, пыхнув нерастраченной злостью. В кулаках у них все еще ощутимо зудело, — я все вижу. Опять будете драться — получите по жопе. — А ты кто такой? — взбух было тот, который полохматее. Росинант молча превратил руку в противотанковое ружье и постучал двухметровым стволом ему по голове. — Ой, извините. — То-то же, — сказал Росинант и полез было за сигаретами. Его остановила ладонь Доффи на его руке. — Брысь, — сказал Доффи ребятне и пронаблюдал, как они испаряются. — Сердце мое, — он приглашающе улыбнулся. — У меня жопа болит, — сумрачно сообщил Росинант. — А у меня пока нет. Не хочешь это исправить? После секса Доффи всегда становился очень разговорчив. И ладно бы он еще признавался Росинанту в любви: это хотя бы можно было слушать молча, иногда погмыкивая и поддакивая. Но в этот раз Доффи, как назло, вздумал обсуждать с ним свои коварные планы. — …сокровище нации бубубу, Пустой трон траляля… Алло, Роси, ты меня слушаешь вообще? Вообще Росинант как-то даже и забыл, что фрукт нужен был Доффи не только для Ло, хотя когда-то Доффи ему все уши пробубнил по поводу Опе-Опе и его невиданной силы. — Конечно слушаю, — соврал Росинант, едва ворочая языком. В отличие от Доффи, он был нормальный мужик! После секса он хотел курить и спать, а не вот это все! Тем более что ему даже курить в постели запрещали! За что, горько подумал Росинант. — …сначала возьмем Дрессрозу. Нам нужна база. А потом… потом пойдем на Мариджою. Теперь, когда у меня есть Опе-Опе, меня ничто не остановит. Я брошу весь мир к твоим ногам, — обещал Доффи. Глядел на него сверху вниз, опираясь на локоть и улыбаясь той улыбкой, от которой у Росинанта каждый раз останавливалось дыхание. — Ты бросишь весь мир к своим ногам, — сварливо поправил его Росинант, — я тут ни при чем, не держи меня за идиота. — Ты, конечно, идиот, — признал Доффи и тут же получил по уху за все хорошее, — а еще ты знаешь кто? Он скрутил Росинанта и вгляделся в его глаза. — Знаю, — сказал Росинант. — Ну вот и не мели ерунды, — Доффи поцеловал его. Жадно, так жадно. У них была одна душа на двоих, и поэтому только с Росинантом он не чувствовал себя одиноким. Росинант закрыл глаза и ответил, стиснув Доффи так, что у того перехватило дыхание. У них была одна душа на двоих, и поэтому только с Доффи он чувствовал себя целым. — А тебе потом скучно не будет одному, бессмертному такому? — спросил Росинант наконец, полушутя, полусерьезно. Доффи очень пристально на него посмотрел. — Нет, — сказал он наконец. — Не будет. Ну кто его знает. Росинанту вот на его месте было бы очень хуево. Жить вечно, бесконечно, и вечно смотреть, как самые дорогие люди оставляют тебя один за другим… Любить, и терять, и знать, что вы больше никогда, никогда не свидитесь — даже если после смерти остается что-то такое, вроде души. Но Доффи никогда никого не любил. Может быть, даже Росинанта. Ведь "хотеть" и "нуждаться" еще не значило "любить". …А может, Росинант просто придирался. Ведь иногда Доффи все-таки говорил ему "люблю тебя" — тяжело и больно, будто с мясом вырывал из себя эти слова. А Доффи никогда ему не лгал. Но он, наверное, и правда был из тех немногих людей, которым действительно было бы не тяжело жить вечно. Росинант все глядел и глядел на него, рассматривая как в последний раз, будто им уже настала пора прощаться. А Доффи глядел на него в ответ, пока не фыркнул наконец и не сказал с непонятной улыбкой: — Хватит уже играть в гляделки. Знаешь же, я ведь все равно выиграю. И это была правда. Росинант погладил его по острой скуле, едва касаясь гладкой золотистой кожи кончиками пальцев. — Когда я умру, я буду по тебе скучать, — сказал он искренне. Если после смерти все-таки действительно оставалось что-то такое… вроде души. — Не будешь, — сказал Доффи странно резко и жестко. — Ты никогда не умрешь. Росинант вытаращился на него. Доффи был какой-то очень метафоричный сегодня. Но тут Доффи сгреб его и засунул в него вообще все сразу, и язык и пальцы одновременно, и какой-то он сегодня был еще и нервный, пожалуй. А Росинанту что. Он обнял его, руками и ногами, открыл для него губы и приник всем телом, и почувствовал, как Доффи немного успокаивается. "Как же ты будешь без меня, любовь моя, — подумал он со светлой горечью. — Кому ты будешь делать больно, когда больно будет тебе?" Вместо второго глаза у Доффи были складки кожи, из-за его вечных очков никогда не видевшей солнца — разительно бледной на вызолоченном загаром лице. А целый глаз видел один лишь Росинант — когда вокруг не было больше никого, когда они с Доффи были только вдвоем. Когда-то у них с братом были одинаковые глаза. Мамины глаза: так же глубоко посаженные, такого же цвета, с таким же разрезом. Хотя вообще-то глаза были немного и папины тоже, ведь мама и отец были близкими родственниками. Кузенами, если точнее. Впервые отец увидел маму на семейном приеме, когда ей было четыре, а ему тринадцать. Отцы у них были родными братьями, а матери — троюродными сестрами. Доффи рассказывал: дома, в высокой Мариджое, на стенах коридоров их дворца висели портреты золотоволосых людей. Бесконечные коридоры, пахнущие пылью и благовониями, бесконечные ряды бесстрастных надменных лиц, похожих так, будто все они были братья и сестры. Росинанту тогда было всего шесть, но это он помнил. Вспышки цвета, тени запахов. Золото, тускло сверкающее в сумраке коридора. Все оттенки золотого: от бледного, как у мамы, до яркого, как у Доффи. И сотни молчаливых темных глаз, вечно смотрящих с высоких мраморных стен. Он их боялся, этих глаз, мертвых уже многие годы и века — и в то же время странно живых. Ему все казалось, что они за ним наблюдают: молча, осуждающе смотрят ему вслед, такому маленькому перед их недосягаемой вышиной… А Доффи глядел на них как равный на равных, бесстрастная надменная маска на его по-детски круглом лице, и ничуть их не боялся. Доффи никогда, ни на миг в себе не сомневался. И что ему были глаза этих сотен предков, молча глядящие сквозь века? Отец очень любил рассказывать, как они с мамой впервые увидели друг друга. Он всегда был ужасно романтичный, а эта история у него была одной из любимых. Он рассказывал и пересказывал ее, пока они с Доффи не зазубрили каждое слово, — и каждый раз Росинант зачарованно слушал, а Доффи демонстративно скучал, а мама тихо улыбалась и смотрела на отца так, будто он был единственный человек на всем белом свете. В последний раз он рассказал им эту историю в день маминой смерти, пустым застывшим взглядом смотря на пылающий закат. Маленький черный холмик, глядящий на море. Неровные черные полумесяцы у отца под ногтями. Длинные черные тени у них под ногами. И красное, красное солнце на горизонте. — Расскажи, как вы встретились, — попросил Росинант, как просил прежде тысячу раз, и отец заговорил. Механически, голосом таким же пустым, как его глаза. Поднимался ветер. Ветер трепал его длинные волосы, так что они хлестали по глазам, по щекам, по губам. — Это было на семейном приеме, — ветер подхватывал его слова, как сухие желтые листья, горстями швырял их на маленький черный холмик, глядящий на море. На юг. На святую землю, в которой мама родилась и куда ушла сейчас. — …на семейном приеме… Мне было тринадцать… я только вошел — и сразу увидел… "…прехорошенькая, как самая красивая кукла, которую только можно вообразить. На ней было премилое кружевное платьице, а в волосах — большой шелковый бант. И я подумал тогда, что такая красивая девочка ну никак не может быть настоящей. Может быть, это и вправду была самоходная кукла? Поэтому я подошел к ней и дернул ее за нос". И здесь мама сказала бы: "Ты всегда был дерзок и непочтителен", — и ласково, журчаще засмеялась, как летний дождь под солнечным небом. И папа засиял бы в ответ, расплываясь в широкой улыбке, — в той улыбке, которая всегда принадлежала только маме. Но мамы больше не было. Мама ушла домой, на небеса. Отец тогда так и не договорил свою историю. По его лицу текли тихие слезы, оставляя черные борозды на запыленных щеках. Он больше никогда ее не рассказывал, эту историю. Он больше ни разу не рассказал им ни одной истории. Закончилась осень и наступила зима, но и зиму они пережили. И пришла весна с ее черной грязью и пронзительно-синим небом, а потом и лето зеленым пожаром расползлось по той нищей земле, тяжелым пышущим жаром дыша в окна их убогой хижины, но и лето прошло, и ночи вновь дыхнули холодком в их треснутые окна, и по кронам деревьев ползло предательское золото, когда Доффи взял в руку кремневый пистолет… А по лицу отца ползли тихие слезы, и тихая, ласковая улыбка под мучительной болью в складке между бровей… Этого Росинант не забыл. Ни тех медленных слез, ни мелко подрагивающих рук, ни разорвавшего небо грома, ни глухого стука падения. Росинант ничего, ничего не забыл. И не простил бы, никогда… если бы это был не Доффи, самый любимый человек на свете, которому Росинант простил бы что угодно. Даже собственную смерть. Который плакал взахлеб у него на груди и цеплялся за Росинанта, как за тростинку в бушующем море. Который произносил его имя так, будто это было единственное, что у него оставалось. И Росинант наступил на грудь своей собственной боли, потому что Доффи было больнее. Доффи всегда было больнее. Доффи почти никогда не плакал, но в тот слепящий полдень он рыдал так, что дрожащие, воюще-хриплые вздохи разрывали ему грудь… И Росинанту же пришлось его успокаивать, самому едва проревевшись. Он обнял брата и сидел так, долго, долго, чувствуя, как мучительно вздрагивает тело Доффи, как в волосы Росинанту впитываются горячие слезы. — Мы вернемся домой, Роси, — бормотал ему Доффи, будто в бреду. — Обещаю, теперь… очень скоро… мы снова вернемся домой. Доффи не любил вспоминать об отце: он все еще злился на него, этой своей неутолимой, неутомимой злобой, похожей на тлеющий вулкан. Доффи никогда не умел отпускать. Он и Росинанта не отпустил, в тот единственный раз, когда Росинант хотел от него убежать. Он и маму не отпустил. — У тебя ее глаза, — говорил он порой Росинанту и смотрел, смотрел, смотрел. Он и Мариджою не отпустил, эту проклятую, обетованную землю. Его небесная кровь все звала и звала его обратно в высокий небесный град, и за ее голосом Доффи не слышал ничего из того, что пытался ему говорить Росинант. Доффи все-таки был ужасно упрямый. И у него была мечта — а все вместе это значило, что однажды его мечта сбудется. — Зачем? — спрашивал Росинант. — Тебе что, станет от этого легче? — Конечно, — отвечал Доффи так, словно из них двоих это Росинант был сумасшедший. — Так будет правильно. Так будет справедливо. Так я верну себе свое… верну нас домой, Роси. Ты разве не хочешь домой? И целовал его в карие глаза, такие же, как у мамы. Глаза цвета высохшей крови. — Я умою холодный мрамор Мариджои горячей кровью наших изнеженных родичей, — обещал ему Доффи, — предателей и отступников. Не бойся, Роси, я лично убью каждого. Я окажу им такую честь… все-таки они тоже боги. Я не позволю им умереть от рук отребья. И когда беломраморная Мариджоя станет красной от небесной крови, я воссяду на Пустой трон, и начнется новая эра. Эра сильных. Наша эра, — и он тихо смеялся в губы Росинанту, зарываясь пальцами ему в волосы, притягивая его к себе. — Зачем миру столько богов? Двоих хватит с лихвой. Двоих вечных, как небо, Драконов… А Росинант устало закрывал глаза и думал, что Доффи был поразительно безумен при всем своем здравомыслии и самоконтроле. И послушно открывал губы, и клал ладонь на макушку Доффи, под золотом которой гнездилась кровавая, как рана, мечта. Росинант уже был дома. Росинант всегда был дома. Для него дом был там, где Доффи. А для Доффи дома не было нигде — только среди высоких облаков на красной гряде Ред Лайна.