Зеркала

— Роси, — конфиденциально наябедничала ему Бейби однажды перед сном, свернувшись под одеялом в ожидании традиционного поцелуя в лоб, — а Буффало Шугар малявкой дразнит. — Ай-яй-яй, — рассеянно сказал Росинант, — как нехорошо. И тут же забыл об этом — до следующей встречи с Буффало, потому что дразнить мелких действительно было нехорошо. Но наутро первой, кого он встретил, была Шугар. Шла на завтрак вместе с Бейби, и все вроде было как обычно, и девчонки о чем-то оживленно переговаривались и хихикали; и Росинант уже отвел было взгляд, как вдруг заметил. Что-то было неправильно. Что-то было не так… Шугар. Шугар была на две головы ниже Бейби. И пусть его девочке было уже четырнадцать. Пусть она была уже девушка, красивая и фигуристая, и даже начинала засматриваться на парней (чего Росинант решительно не одобрял, потому что все эти мужланы были очевидно ее недостойны). Пусть она очень быстро вытянулась в последнее время… Но Шугар была всего-то на два года младше. И, кажется… за два года она вообще не изменилась. Росинант очень надеялся, что ему просто кажется. Но весь день он краем глаза следил за Шугар — и видел: когда она сидела на невысоком диване в гостиной, ее ноги все еще не доставали до пола; она все еще была Доффи по колено; она уже была Ло примерно по пояс. Когда Доффи подобрал ее, она была выше Ло. Росинант весь день проходил в тяжких думах и в конце концов решил, что надо бы посоветоваться с умным человеком. Может, у него возникли бы какие-то идеи. — Доффи, — сказал он вечером, — мне кажется, с Шугар что-то не так. Она не растет. — Все так, — равнодушно ответил Доффи, — это ее фрукт. Она теперь навсегда останется десятилетней. — …И ты знал? — свистящим шепотом спросил Росинант. — Поначалу не знал, — Доффи пожал плечами, — я понятия не имел, как выглядит Хоби-Хоби, если помнишь. Потом, конечно, понял, когда увидел его в деле. В той книге его свойства были описаны довольно полно. — Какой же ты мудила, — сказал Росинант ошеломленно. — Ты хоть понимаешь, чего она лишилась из-за тебя? — А меня ебет? — Доффи зевнул. — Она из твоей Семьи, — беспомощно сказал Росинант. — Она одна из твоих детей. — Именно, — Доффи шевельнул пальцами, и гранат на большом фарфоровом блюде распался на ровные дольки. Доффи лениво взял одну, забросил несколько зерен себе в рот, пачкая пальцы красным соком. — А значит, я могу распоряжаться ею на свое усмотрение. Как и всеми остальными членами моей Семьи. Проблемы? — Семья так не работает, — сказал Росинант и не в первый раз подумал, что он, наверное, действительно полный лопух. Вот и сейчас он зачем-то пытался взывать к совести человека, у которого ее отродясь не было. Ну не лопух ли? — Моя Семья живет по моим правилам, — Доффи остро на него посмотрел. — Это, кстати, и тебя касается, Роси. Ты меня заебал уже со своим правдоискательством. Росинант пожал плечами. Он и сам себя заебал. Это, наверное, действительно было бессмысленно — пытаться сейчас искать правду и жить по совести. Он давно уже ведь наплевал и на правду, и на совесть, и на честь, потому что Доффи и честь были понятия несовместимые. — И что ты предлагаешь? — сказал он глухо. — Я ведь не могу себя переделать, любовь моя. Даже для тебя не могу. Не мог он перекроить свое сердце, точно так же как Шугар больше не могла повзрослеть. — Хуево, — констатировал Доффи. — Я еще посмотрю, что с этим можно сделать. Росинант неверяще рассмеялся. А ведь Доффи и правда мог бы так изнасиловать его душу, просто потому что она ему была неудобна. — Какой же ты мудила, — повторил он. — Осторожнее, Доффи. Ты, наверное, действительно сможешь сделать так, чтобы мне было все равно. Но не факт, что результат тебе понравится. Ты же так любишь меня только потому, что мне настолько не все равно. Доффи еще поглядел на него, хмыкнул и захлестнул поводком своих нитей. — Совсем охамел, — констатировал Росинант, помимо воли тащась к нему. — Можно же было словами сказать. Словами, Доффи. Я бы послушал. — Мне так больше нравится, — обворожительно улыбнулся Доффи, той самой улыбкой, которой Росинант мог простить что угодно. — Я люблю тебя, — сказал он, так же непроизвольно, как дышал. — Вот и не забывай об этом, — свистяще сказал Доффи, — никогда, ни на секунду не забывай. Спустил его с поводка, и Росинант немедленно споткнулся на пустом месте, как обычно. И опять отбил бы себе копчик, если бы Доффи его не поймал, пачкая красным его рубашку. — Ты о Шугар не думай, — посоветовал он, — ты обо мне думай. Всегда думай только обо мне. Доффи был такой смешной с его вечной жадностью. — Я и так о тебе думаю, — честно сказал Росинант. — Всегда. Росинант тоже был смешной с его вечной одержимостью. Два клоуна, честное слово. Доффи посмотрел ему в глаза, медленно и нежно отвел волосы с виска. Поцеловал туда, долго и жадно, будто ставя клеймо на его мозгу. "Опоздал ты, Доффи, — мог бы сказать ему Росинант. — Я уже везде тобой меченый. Ты на мне живого места не оставил". Но только закрыл глаза, пока Доффи снова и снова клеймил его своими губами. Все было как-то очень хуево и со временем обещало стать только хуевее. А Росинант ничего не мог с этим сделать — никак не мог помочь ни своим детям, ни обреченной Дрессрозе. Не мог он пойти против Доффи, как не мог не пойти ко дну, очутившись в морской воде. …А Доффи тоже было хуево. Он ведь привык царствовать и всем владеть. Но сейчас он даже собой не владел, потому что Росинант держал его железное сердце у себя в ладонях, и только в них оно оживало — и лихорадочно стучало, и кровоточило, и болело, как не болело уже очень давно, это сердце. Обожженное в огне, иссеченное шрамами, изъеденное злобой. Росинант слушал это сердце — своей грудью ощущал отголоски его ударов, своей волей ловил отголоски его боли. И ему было смешно. "Ну чего ты, — мог бы сказать он Доффи, как Доффи говорил ему иногда. — Чего ты мучаешься. Здесь ведь все твое, как ты хочешь. И всегда будет, и никто этого у тебя не отнимет. Никогда". Но вместо этого вывернулся из рук Доффи и сполз на колени, с улыбкой висельника потерся щекой о его ширинку. Провел языком по очертаниям члена под туго натянутой тканью. Обвел кончиком головку над поясом штанов. — Я люблю тебя больше всех на свете, — сказал он. — Показать тебе, как я тебя люблю? — Дерзай, — сказал Доффи охрипшим голосом. — Ну держись, — пообещал Росинант, поцеловал ствол члена сквозь ткань и ногтями провел по внутренней стороне бедра Доффи. Того тряхнуло. Помирать, так с музыкой, решил Росинант. А из Доффи был хороший музыкант — и когда он играл на гитаре, и когда Росинант играл на нем самом. Доффи развалился на кровати, так и не сдвинув ног, и представлял собой крайне искусительную картину. — Куда? — спросил он, когда Росинант поднялся, и ловко зацепил его за ногу своей ступней. В такие ночи Доффи обычно хотел валяться и обниматься. Ну, это были его проблемы, потому что единственное, чего Росинант сейчас хотел, — это помыться. Он был весь потный, от ног до самой макушки, а его грудь и лицо были изрядно уделаны спермой. Вместо ответа Росинант поймал ступню Доффи и пощекотал. Доффи пнул его пяткой в нос. — Какой-то ты больно резвый, — осудил его Росинант. — Мало я тебя трахал сегодня. — Да я бы не сказал, — расслабленно заявил Доффи, — но если очень хочешь, можешь дотрахать. — И пошире развел ноги. Из задницы у него вытекала белая влага, а во рту у Росинанта разом стало сухо. — Я помыться хочу, — сказал он жалобно. Доффи ухмыльнулся, будто видел, насколько Росинант близок к тому, чтобы сдаться почти без боя. — Хочешь, я тебя вылижу? — спросил он. — Везде, где скажешь. — Это негигиенично, — Росинант помимо воли присел обратно на кровать. — Даже кошкам нормально, — Доффи пожал плечами, — а мы все-таки высшие существа. Почему нам должно быть не нормально? — Ты ебанутый, Доффи, и логика у тебя ебанутая, — Росинант мысленно махнул рукой на душ, снова завладел ступней Доффи и принялся целовать каждый палец. — А еще ты охуенный, знаешь? — Знаю, — самодовольно заявил Доффи. Росинант беспомощно рассмеялся и погладил ногу Доффи против шерсти. Для такого светловолосого человека на ногах у того была поразительно темная поросль. Росинант долго, долго думал, но так и не смог понять, почему это его так умиляло. У Доффи были довольно худые руки и очень тощие лодыжки. У Доффи был минимум бровей, и те были едва заметны из-за его общей белобрысости. Доффи заметно сутулился, а линия роста его волос уже потихоньку начинала отступать. А Росинант все это видел и замечал — и был такой смертельно влюбленный во все, что было в Доффи красивого и не очень. У него перехватывало дух от острых косточек на щиколотках Доффи. У него сердце замирало, когда эти худые руки его обнимали. Он целовал Доффи между этих сдвинутых бровей и чуть не умирал, когда складка между ними разглаживалась. Он любил в Доффи каждый волосок, светлый и не очень, на голове и в других местах. Очень глупо это, наверное, было — быть настолько одержимым другим человеком. Но Росинант вообще был не очень умный, так что его все устраивало. А главное, все устраивало Доффи. И самое глупое было то, что для Росинанта главное было именно это. В возрасте Ло уже пора было засматриваться на девочек — ну или мальчиков, это уж как ему больше нравилось. Но Ло засматривался только в книжки по медицине, стратегии и тактике, и иногда это Росинанта немного печалило. Дело было, конечно, не в девочках и мальчиках. Дело было в том, что Ло был задрот. Записной, форменный. Он даже засыпал иногда носом в книжку. А тем временем цветущие дни его юности проходили мимо него. Росинант из-за этого даже чуть с Доффи не поскандалил. — Оставь ты уже ребенка в покое, — потребовал он — не особо убедительно, потому что Доффи в это время облизывал ему ухо. Не лучшее время он, конечно, выбрал для серьезного разговора… — Он и так умница, более чем заслужил отдыхать хоть иногда. — Так я его и не заставляю, — пожал плечами Доффи. — Это исключительно его инициатива. — Ага, так я и поверил, — не поверил Росинант. — Он же из библиотеки не вылезает. Какой подросток в его возрасте будет добровольно сидеть в библиотеке с утра до утра? — Ло очень целеустремленный, — равнодушно сказал Доффи и чуть не откусил кусок от многострадального Росинантова уха, — весь в меня. Он знает, что ему нужно в жизни и как это получить. Если бы еще не этот его Эдипов конфликт… — Чего? — Доффи тоже в жизни читал слишком много умных книжек. Иногда Росинант просто не понимал половины того, что Доффи говорил. — Ничего, — фыркнул Доффи и поцеловал надкушенное ухо. — Подростковый бунт у него, говорю. — А-а-а, — понял Росинант, но не согласился. Ло к ним пришел уже бунтарем-забиякой и с тех пор не особо изменился. Впрочем, Доффи было виднее… наверное. Доффи наконец оставил его ухо в покое, но тут же переключился на плечо, изрытое шрамами, старыми и не очень. — Хватит меня жевать, Доффи, — вздохнул Росинант наконец. Он был уже во всех местах пожеванный за сегодня. — Пусти. Да пусти ты! Я на десять минут и обратно. — Я не знаю, может, ты не заметил, но они уже не маленькие, — насмешливо прокомментировал Доффи. — Вовсе не обязательно каждый вечер ходить подтыкать им одеялко и целовать в лобик. — Деллинджер еще маленький! — оскорбился Росинант. — А остальные не против. Вроде как. Или против? Доффи засмеялся. — Ты не у меня спрашивай, — посоветовал он. — Ну… спрошу, значит, — черт, а может, он и правда только досаждал Ло, Бейби и остальным своей дурацкой привычкой? Росинант аж закручинился. Меньше всего на свете он хотел, чтобы его дети на него обижались. Доффи откровенно заржал, но все же милостиво позволил ему удалиться, еще немного пожевав напоследок. — Передай Бейби: сегодня красные, — велел он на прощание. — Они будут прекрасно сочетаться с твоей шеей. Росинант показал ему средний палец и машинально провел рукой по шее. На ладони остались красные следы. У Бейби тоже была своя дурацкая привычка: каждый вечер, когда Росинант приходил сказать ей "спокойной ночи", она дарила ему свежий веночек и требовала, чтобы немедленно надел. А у Росинанта никогда не хватало духу ей отказать. Никого другого из Семьи Бейби своими веночками почему-то не осчастливливала. Однажды попыталась декорировать Ло, но все закономерно закончилось ором Ло и слезами Бейби. А вот Росинант каждый вечер дефилировал по кораблю в пышном венке из роз и щедро раздавал факи в ответ на смешки Требола и Диаманте. А Доффи не смеялся: ему почему-то ужасно нравилось. И поэтому Росинант каждую ночь засыпал в колючем венке и просыпался в россыпи смятых лепестков: то розовых, то винных, то кроваво-алых. Под дверью каюты ждал Ло; уже довольно долго ждал, судя по редкостно кислому лицу. Росинант о него чуть не споткнулся, когда выходил. — Ты чего тут заседаешь, ребенок? — спросил он. Ло обозрел кровящие укусы у него на шее и скривился еще больше. Росинант только отмахнулся. Он был в довольно приподнятом настроении. — Требол тебя искал, — недовольно сообщил Ло наконец. — Говорил, там какие-то проблемы с Шугар. Просил прийти, как только сможешь. Сказал, будет у себя ждать. — Что такое? — Росинант немного встревожился. Ло безразлично пожал плечами. — Понятия не имею, у Требола спрашивай, — развернулся и независимо ушагал в свою каюту. Ло был смешной. Росинант улыбнулся ему вслед, прежде чем направиться в каюту Требола. И что там могло стрястись? Может, Шугар по сестре затосковала? Или заболела? Хотя при чем тут Росинант — у них для этого корабельный врач был. …Впрочем, когда дети болели, он, наверное, возился с ними едва ли не больше Джоллы. Доффи называл это материнским инстинктом; Росинант в ответ предлагал ему пройти нахуй, пожалуйста, но доля истины в словах Доффи все же была. Росинант никогда не мог спокойно смотреть, как дети мучаются. Может, потому, что сам вдоволь намучился в детстве. А хуже того — насмотрелся, как мучают Доффи. А вот и каюта Требола. Надо же, он даже ни разу не споткнулся по дороге. Росинант мысленно навесил себе на грудь большую медаль и постучал в дверь. И пол, и стол, и кровать в каюте Требола были покрыты блестящим слоем слизи. Впрочем, Росинант был привычный: он эту слизь двадцать лет видел, почти каждый божий день. Так что он зашел и даже не поморщился. Первым, что он увидел, войдя, была Шугар. Она сидела на большом резном стуле, явно рассчитанном на кого-то с габаритами Требола, ела виноград и выглядела абсолютно нормально. Росинант помнил. Однажды, еще до Хоби-Хоби, она как-то между прочим обмолвилась… Пока Доффи не подобрал их с сестрой, Шугар ни разу в жизни не пробовала винограда. И много чего еще не пробовала — впервые отведала только в столовой "Нумансии", за одним столом с Молодым господином. На "Нумансии" всегда было много вкусной еды, но — так уверенно и улыбчиво сказала Шугар — не было на свете ничего вкуснее винограда. Вообще ничего. Сквозь мутный морок тех последних дней над кроваткой умирающего Ло Росинант зыбко помнил: две девчушки. Одна — мелкая и редкостно щуплая… И помнил, даже спустя двадцать лет хорошо помнил, каково это было — голодать. И не удивлялся, что Шугар теперь, как собака, всюду следовала за своим Молодым господином. И не расставалась с корзинкой отборного винограда из Саут Блу, который кухня закупала специально для нее. Она сидела на огромном, блестящем от слизи стуле, сжимая корзинку в руках. И выглядела здоровой. Спокойной. Но Росинант чувствовал исходившее от нее странное смятение и тревогу. И чего она боялась? Здесь, в Семье, ее бы никто не обидел. Она же была своя. — Давай, соплячка, давай, да, — услышал он за спиной и хотел было обернуться — но тут увидел, как Шугар протягивает к нему руку, блестящую от виноградного сока. — Шугар, что слу… — сказал он, встревоженный, и тут мир разом стал огромным. — Что за?.. — начал Росинант и осекся. Голос был чужой — скрипучий, тоненький, будто кто-то другой проговаривал его мысли вместо него. Он хотел было моргнуть — и не получилось. Поднял руки, чтобы коснуться непослушных глаз… И увидел криво, аляповато раскрашенную жесть. Хлюпая, чавкая, на него надвинулась гора. — Уж не помню, кто ты такой, — сказал Требол, — но тут у меня записано, что Доффи с тобой не по пути. И жестяной рыцарь полетел из иллюминатора, слабо взблеснув в лунных лучах. Требол проследил взглядом, как маленькое темное пятно упало в черную воду с негромким "бульк". — Теперь ты не выкинешь меня за борт вместо него? — тихо спросила Шугар. Требол довольно засмеялся и потрепал Шугар по голове, ладонью почувствовав, как она дернулась от его прикосновения. Он не знал, кого только что выбросил медленно погибать на большой воде, но испытывал странное облегчение.