Агентство Куроо Тецуро по ликвидации пиар-катастроф

Куроо не отстраняется. Не то чтобы у Кенмы был план, но если бы он был, то для надежды в нём осталось бы слишком мало места. Пункт первый: он целует Куроо. Пункт второй: Куроо отталкивает его (может, не сразу; может, замешательство предоставит Кенме фору в несколько секунд, за которые он попробует успеть прожить жизнь). Пункт третий: Кенма идёт домой и упивается жалостью к себе, выковыривая гвозди из стен. Но Куроо не отстраняется. Более того, он хватается за Кенму так, словно своими силами на ногах не удержится. Кладёт холодную ладонь на основание его шеи, зарывается пальцами в волосы, прижимает к себе за талию, сталкивая их бёдра друг с другом. Поцелуй Куроо — ответ, а Кенма и не знает, какой вопрос задал. Мысли в голове распадаются, не успев оформиться. Кровь становится кислотой, разъедающей тело изнутри, и морозный воздух лижет оголённые нервы. Голова кружится так, словно он пьян. Словно весь мир пьян, шатается, отключается. Кенма разжимает окостеневшие пальцы, выпуская галстук, чтобы уцепиться за что-то посолиднее. Куроо вздрагивает, когда рука Кенмы отодвигает край его пальто, проскальзывая к горячему боку, и крепче обнимает его. Они целуются так, словно другого шанса не будет. Словно восемь минут можно растянуть, перекрутить и связать один конец с другим, образовав бесконечность. Восемь минут никогда не закончатся, если они не перестанут целоваться, и они не перестают. Кенма чувствует себя размякшим и напряжённым одновременно, когда Куроо беспорядочно гладит его спину. Глина, из которой то ли вылепят шедевр, то ли бросят на полпути, с отчаянием скомкав и выбросив. Как бы оно в итоге ни вышло, Кенма знает, что его тело застынет в том положении, в котором пальцы Куроо его оставят. Никогда больше не станет прежним. На улице так холодно, что щиплет щёки. Кенма почти не чувствует ног, но его руки согреты под пальто Куроо, его губы горят под его губами. Ему немного страшно оттого, как сильно стучит сердце: спешит, проглатывая удары, то глохнет, то рвёт мышцы, удерживающие его в груди. Они целуются нервно, хаотично, смазанно, будто в горячке. Два сообщника, совершивших преступление, и теперь понятия не имеющие, что делать со всеми уликами, куда запрятать признание вины, как выбраться из всего этого живыми и невредимыми. Они жмутся друг к другу так, будто это запрещено всеми законами мира, будто каждый жест — раскаяние и наказание, будто оба знают, что надо остановиться, но не совсем понимают почему. Неясно, что делать дальше и будет ли вообще это «дальше». Разве может оно быть?.. Разве бывает оно после такого? Кенма чувствует, что дрожит: то ли от холода, то ли от нервов. Куроо замедляется, будто в нём начинают садиться батарейки, и приходится целовать его сильнее, резче, упрямо делясь энергией. Они, как неопробованный механизм, могут в любой момент заглохнуть и никогда больше не завестись. Где-то на краю сознания пульсирует тревожная мысль: может, их снимают. Может, вокруг них толпа зрителей, затаившая дыхание. Вот-вот раздадутся аплодисменты, и их номинируют в том идиотском конкурсе на самый страстный поцелуй. Кенме хочется открыть глаза, оглянуться по сторонами и проверить, но в ту же секунду, как он оторвётся от Куроо, всё закончится. Они целуются так долго, что в их одну на двоих тишину начинают вклиниваться непрошенные звуки: хлопки двери, шаги, разговоры. Куроо делает шаг назад, отходя в тень, и Кенма слепо тянется за ним, словно они спаяны и без хирургического вмешательства их друг от друга не отделить. Понадобится бригада хирургов и литры обезболивающего. Двенадцать часов в реанимации. Страшное дело. Кенма позволяет Куроо развернуть себя, заслоняя спиной от любопытных взглядов, вжать в стену, обдавшую спину бетонным холодом. Они столько всего делали на публику, что должны бы уже привыкнуть, но взгляды копошатся в их моменте, превращая гладкие секунды в шероховатое месиво, и Кенма чувствует, как рушатся, рассыпаясь в пальцах, их бесконечные восемь минут, как от них вот-вот ничего не останется, а потому напоследок целует Куроо особенно глубоко и жадно. Они не дышат, замерев в одном мгновении до катастрофы. И всё же… Всё же Куроо не отстраняется. Куроо не отстраняется, словно пытается сказать: «Не дождёшься». Их поцелуй, который должен был стать короткой фразой, но превратился в роман, требует точки в конце. У Кенмы лишь горсть запятых, острых, крючковатых, а Куроо, кажется, и вовсе состоит из тире, ожидающих исхода и какого-то заключения. Кенма немного ненавидит его за ответственность, которую Куроо взвалил на его плечи. Немного ненавидит себя за то, что не в силах с этой ответственностью справиться. Если Кенма прервёт поцелуй первым, Куроо может подумать, что он хотел его прервать. Ещё одного недопонимания хрупкий лёд, на котором они стоят, попросту не выдержит. Наконец от тишины вокруг не остаётся ни капли, и Кенма вынужденно замирает, коротко скользнув губами по подбородку Куроо, и отстраняется. Моргает так, словно только что проснулся, словно не в силах ещё отличить реальность от сна. Хмельно расплывается перед глазами лицо Куроо, не желая собраться воедино. То, как нервно, почти испуганно Тецуро выпускает его из объятий, заставляет Кенму пожалеть о том, что он сдался первым. Надо было целовать его и дальше. Надо было сдохнуть от изнеможения, продолжая его целовать. — Другое… — Кенма сглатывает. Слова во рту имеют вкус Куроо. Хриплые, крошащиеся слова. — Другое место, — только и говорит он. Тецуро кивает, как будто только что выиграл в лотерею и не может поверить своей удаче. Берёт Кенму за руку и тянет обратно в здание, где сотню лет назад была премьера фильма Бокуто. Тепло обжигает кожу, воздух кажется душным, тропическим, замыленным. Они шатко бредут, натыкаясь на массовку, проверяют двери: некоторые ручки не поддаются нажатию, за другими их ждут потревоженные люди. Они тычутся в тупики, пытаясь не растерять по пути запал, но тот гаснет, как лишённое кислорода пламя, уступая место тревоге и недосказанности. Кенма знает, что Конец Света, случившийся между ними, не переживёт поездку в такси до дома. Куроо, кажется, тоже понимает это. Когда из толпы их вылавливает Бокуто, становится очевидным то, что всё кончено. — Куда вы делись? — спрашивает он с обидой, беспокойством и проблеском детского любопытства. — Вас не было… — он проверяет телефон, и Кенма замечает фото Акааши на заставке. — Уже больше часа. Это, конечно же, ошибка. Их не было всего восемь минут. Куроо что-то говорит в их оправдание, но Кенма мгновенно забывает, что именно. В опустевшую от поцелуя голову медленно сползаются мысли, отвыкшие от того, чтобы иметь форму. Всплывает имя, жгучее и ядовитое: Дайшо. Куроо обещал ему, что они приедут. Кажется, Тецуро тоже вспоминает об этом. — Нам пора, — говорит он. — Ты молодчина, бро. Отличная вышла премьера. Такси приезжает слишком быстро, не дав им никакой передышки. Заключает их в себя, как в камеру, в которой ждут своего приговора арестанты. Они молчат, как и положено двум преступникам, и только пальцы Куроо, крепко сжимающие его собственные, свидетельствуют о том, что апокалипсис всё же свершился и они умудрились его пережить. Ресторан, в который они прибывают, заполнен до отказа — элитный, строгий и величественный, как зал суда. Куроо называет имя Дайшо, словно оно — пароль, и замученный администратор провожает их к столу, за которым их уже ждут. Всё происходящее сжимается в кривобокий ком, всё слишком быстро, одно наслаивается на другое, и Кенму не покидает ощущение, что они запоздали со своим поцелуем на пару месяцев, и теперь финал их истории смазан и разбит. Дайшо улыбается так, будто учился этому по нарезкам «Крёстного отца» и документалкам Animal Planet о пресмыкающихся отряда чешуйчатых. — Опаздываешь, как и всегда, — упрекает он Тецуро, и Кенма думает: «Что за бред?» Пунктуальность у Куроо в прошивке. Он никогда не опаздывает. «К тебе», — услужливо подкидывает смущающую мысль мозговой паразит. Почему-то он говорит голосом Акааши. — Давай ближе к делу, — просит Куроо, и Кенма невольно ёжится от холода его тона. — Что ты хочешь? Дайшо вздёргивает брови. Этот жест, резкий и острый, кажется Кенме смутно знакомым, будто состоит из осколков, в которые почти превратился он сам. Так вот оно, значит, каково быть бывшим Куроо Тецуро. Неуместное сочувствие превращает лицо Кенмы в неприглядную гримасу, но Дайшо на него даже не смотрит. — Я уже и забыл, как ты нетерпелив ко всем, кроме своего ненаглядного Кодзукена, — фыркает Дайшо, даже не пытаясь скрыть презрение в голосе. Кроме него, кислого, едкого, там плещется ещё и непонятная Кенме горечь. Разочарование? Боль? Обида? — Его ты готов ждать восемь лет, а мне не дашь и минуты? — Что?.. — пальцы Кенмы, неловко теребившие край скатерти, вдруг замирают. — Ничего, — отрезает Куроо, не оборачиваясь к нему. Его спина неестественно прямая, плечи нервно расправлены. Дайшо переводит взгляд с него на Кенму, и подозрительное выражение на его лице сменяется злой улыбкой, в которой кроется какая-то правда, неожиданно открывшаяся ему. Впервые за весь разговор он обращается к Кенме: — Значит, ты ещё не видел ту папку? — Какую папку? — спрашивает Кенма, хотя прекрасно знает ответ. — В которой Куроо распланировал всё ваше чудесное «долго и счастливо», — цедит Дайшо так, словно слова из сказки проворачиваются в его горле штопором. — Было весьма… досадно, — подбирает слова он, — найти её у него в столе, когда мы встречались. — Никто не просил тебя рыться в моих вещах, — отвечает Куроо, но его нападки — не более чем попытка себя защитить. И всё же Кенма с запозданием понимает, что он не прав. Будь он в суде присяжных, выбрал бы сторону Дайшо. Но по-настоящему осудить Куроо ему не дают мысли, затапливающие голову: когда Тецуро встречался с Дайшо, папка не могла существовать. Ведь она — всего лишь план по ликвидации катастрофы, которую Кенма устроил на своём стриме. Но зачем Куроо составлять план ещё до того, как катастрофа случилась?.. — Что всё это значит? — спрашивает Кенма, морщась от того, как избито звучат слова, продиктованные какой-то дешёвой мелодрамой. Дайшо хмыкает. — А я-то думал, что этим он тебя и покорил, — очередной ножевой взгляд сквозь Кенму. — Своей слезливой историей о мальчике, влюблённом в стримера: «Я был его первым фанатом, вечным фанатом, и буду его фанатом до самого конца». Что, нет? Кенма хмурится, пытаясь уловить ускользающую суть. Смотрит на Куроо в ожидании пояснений, но тот неотрывно глядит вперёд. Челюсти сжаты, скулы напряжены, темнота в глазах морозная, ночная. Она такая же чёрная, как иероглифы его имени. «Чёрный хвост». Blacktail. Он мог догадаться и раньше, не правда ли?.. — Что ты хочешь? — повторяет Куроо, теряя терпение. — Извинений? Окей, мне жаль. Мне правда жаль, Сугуру. Прости меня. Кенма ёрзает на стуле, борясь с желанием уйти. Оставить этих двоих вариться в своей драме. Но так уж вышло, что у него в ней одна из ведущих ролей. — За что ты извиняешься? — с любопытством спрашивает Дайшо. — Неужто за то, что никогда не был в меня влюблён? Не парься, Тецуро. Ты мне тоже не шибко-то нравился, — он говорит это слишком небрежно, будто повторял себе эти слова раз за разом, раз за разом, пока они не превратились в совершенную отшлифованную ложь. — Но меня жутко раздражает то, как ты… Нет, как вы оба заврались. — Что тебе нужно? Деньги? Дайшо с усмешкой окидывает взглядом помпезный ресторан, будто спрашивает: «Неужели ты думаешь, что у человека, нуждающегося в деньгах, хватит наглости прийти сюда?» — Ты ничего не докажешь, — встревает Кенма и слегка сжимается под взглядом двух пар глаз. Они оба будто и вовсе забыли о его присутствии здесь. — Думаешь? — улыбается Дайшо и с отрепетированной готовностью разворачивает экран своего телефона к Кенме, нажимая «плэй». Камера дёргается пару раз, прежде чем сфокусироваться на лице Бокуто. Раскрасневшийся и счастливый, он щедро жестикулирует, принимая поздравления с днём рождения. На нём костюм мафиози и пьяный румянец. За кадром звучит голос Дайшо: — Занятная из них вышла парочка, да? — Что? — переспрашивает Бокуто, рассеянно оглядываясь. — Ты про Тецу и Кенму? А, да… Они… Они хорошо смотрятся вместе. — Да ладно тебе, я всё знаю. — Правда? Ох, слава богу… А то я слишком пьян, чтобы подыгрывать, — облегчённо смеётся Бокуто. Как бы Кенме ни хотелось обвинить его в легкомысленности, голос Акааши в голове строго предупреждает: «Это было вашей ложью, а значит, вашей проблемой». — И зачем они это делают? Притворяются парой, — поясняет Дайшо будто бы между делом, но теперь очевидно, что делал он это на камеру. И Бокуто, наивный и бесхитростный Бокуто, в красках рассказывает историю со злополучным стримом, выставляя Куроо рыцарем в сияющих доспехах, радостно бросившегося спасать попавшего в беду героя. — Но, знаешь… Только я этого тебе не говорил, — предупреждает он заговорщицки. — Я думаю, не особо они и притворяются. Мне кажется, Куроо он действительно нравится. Ты бы знал, как он старался в прошлом году достучаться до Кенмы, когда узнал, что они с Акааши дружат. — Я знаю, — сухо сообщает Дайшо. — Мы тогда встречались. — А, вот как… — Бокуто неловко смеётся, и видео обрывается. — Последнюю часть можно и вырезать, — задумчиво говорит Дайшо, убирая телефон в карман. — И без неё неплохо смотрится, а? Кенма видит, как белеют костяшки Куроо, но сам не чувствует ни злости, ни досады. Как странно. Он сползает по стулу, растерянно разглядывая дрожащие пальцы — всё ещё не согрелся, видимо. Ворошит мысли в голове, пытаясь отыскать среди них страх или отчаяние, но из всех слов, придуманных людьми для обозначения чувств, подходит только одно: опустошение. Будто его взяли за шиворот и хорошенько встряхнули, и вся ложь, вся грязь, весь мусор вытрясло из него без остатка. Ему даже хочется сказать Дайшо «спасибо». Всадить в него свою благодарность тупым напильником, плюнуть в рану и похлопать по плечу. Может, если они уйдут прямо сейчас, то ещё успеют поцеловаться на морозе, пока не приедет такси?.. — И что я должен сделать, чтобы ты это удалил? — голос Куроо звенит от злости, лицо перекошено. Кенма любуется им исподтишка, почему-то радуясь. Он не идеален. Не робот, не манекен, не примерный домохозяин. Он — тот ещё мудак, способный с холодной решимостью разбить кому-то сердце. То, что для Кенмы он полгода прятал в себе эту тьму, звучит громче любого признания. — Ничего сложного, — успокаивающе говорит Дайшо. — Просто прекрати это всё. Кенма давится смешком и, встретившись с чужими недоуменными взглядами, вяло отмахивается, мол, не обращайте внимания. Это я так. О своём. — Я одного не понимаю, — говорит он и сам удивляется тому, как скучающе звучит его голос. — Ты нафига ждал так долго, если у тебя это видео с сентября? — Личные мотивы, — пожимает плечами Дайшо. — Я бросил его ровно год назад, — нехотя признаётся Куроо, смотря в сторону. — На День всех влюблённых? Жёстко, — хмыкает Кенма, стряхивая с себя непрошеную весёлость. Абсурд. Всё это мстительное коварство здорово его смешит. — Я собой не горжусь, — тихо бормочет Куроо. — Да ладно, с кем не бывает, — Кенма пожимает плечами, встречаясь взглядом с Дайшо. Пусть знает, что его попытки тщетны: он ни капли в Тецуро не разочарован. Напротив, это добавляет его образу остроты. Делает его приземлённее. Реальнее. — Вы должны расстаться. Сделайте официальное заявление, поставьте весь мир в известность, — говорит Дайшо, и по блеску его прищуренных глаз Кенма понимает, что своими словами он упивается. Смакует их жадно, будто не хочет с ними расставаться, не насытившись. — Я жду до утра. Если не будет вашего видео — будет моё. Не нужно быть аналитиком и пиар-агентом, чтобы понять, насколько сильным будет ущерб после разоблачения. Кенма так ярко представляет толпу негодующих фанатов, потоки гневных комментариев, сотни тысяч отписок, будто это уже случилось. И думает: «Похуй». Сплетни улягутся, люди успокоятся, а потом они с Куроо снимут ещё одно видео, где расскажут правду. Да, это всё было постановкой. Да, мы не встречались полтора года. Да, мы вас обманули. Но так уж вышло, что мы слишком сильно вжились в роли, маски вросли в наши лица. Мы играли влюблённую парочку на сцене, кланялись под шквал оваций, а потом отправлялись за кулисы и покидали театр, забыв снять костюмы. Конечно, многие им не поверят. Репутация Кенмы будет запятнана скандалом, но какая разница? Некоторым пятна к лицу. Леопардовый принт, говорят, снова входит в моду. Может, план Куроо по расширению горизонтов и провалится, но Кенма всегда сможет вернуться к своему обычному контенту. Пройдёт пара месяцев, выйдут новые игры, и миллионы геймеров решат, что не так уж и важно, с кем там этот Кодзукен встречается или не встречается, потому что будут уровни, которые они не смогут пройти; франшизы, которые их компы не смогут потянуть; обзоры с информацией, к которой у него будет уникальный доступ. Ну, а Куроо со своим агентством… Всё у него будет в порядке. Старые клиенты никуда не денутся, Бокуто будет покорять мир кино, Акааши напишет хвалебную статью. А через год никто и не вспомнит, что их отношения когда-то подверглись сомнениям, потому что сотня новых совместных стримов отодвинет скандал далеко на задворки рекомендаций. Кенма знает, что всё это, в конце концов, не так уж и важно, потому что Куроо не отстранился, когда он его поцеловал. Потому что Куроо ждал этого восемь лет. Потому что Куроо говорит: — Ладно. Я всё закончу. Только не публикуй, — безжизненно и тускло. Он так боится Кенме навредить, что это даже смешно. И Кенма смеётся. — Пиздец ты великомученик, — фыркает он, поднимаясь из-за стола и протягивая Куроо руку. Тот смотрит на его ладонь так, словно в ней оружие. Но она, вообще-то, впервые абсолютно беззащитна. — Не тупи, — раздражённо торопит Кенма и сам хватает его руку, вздёргивая со стула. Куроо поддаётся, как марионетка. Всё-таки что-то манекенное в нём осталось. Пустота за пластиком, которую Кенме придётся заполнить. — Мы уходим. — Уходим?.. — Ага, — кивает он и поворачивается к Дайшо. — Мы выложим видео утром, жди. Дайшо немного растерянно принимает свою победу, но подозрительная хмурость выдаёт досаду: не так он представлял момент своего триумфа. Кенме его даже жаль. Немного совсем. Он выводит Куроо из ресторана, сам вызывает такси, наконец-то отмечая конечным пунктом адрес своего дома. Вечер выдался слишком долгим, а ведь впереди ещё ночь съёмок и монтажа… — Кенма, я… — Ой, да заткнись ты, — цыкает он. Внутри нетерпеливо и весело плещется вседозволенность. Теперь можно. Теперь ему можно абсолютно всё. Он наматывает галстук Куроо на руку, но к себе на этот раз не тянет, просто играется, заставляя Тецуро понервничать. — Скажи что-нибудь, — просит он тихо, разбито. Кенме хочется сгрести его осколки в охапку, залить клеем, придать им былую форму. А может, вылепить из них что-то новое. — Если честно, — Кенма неторопливо пережёвывает слова, — я просто в ахуе от того, что ты умудрился так долго скрывать своё тёмное прошлое. — Да я не то чтобы скрывал… — Куроо пытается отвести взгляд, но он, как намагниченный, возвращается к губам Кенмы. — Просто ты не туда смотрел. — А нечего было прессом своим передо мной светить. Тецуро застывает от неожиданного комплимента, неуверенно улыбается, но тут же снова гаснет, тяжело переминается с ноги на ногу, робко кладёт ладонь поверх кулака Кенмы, по-прежнему сжимающего его поводок. — Значит, — продолжает Кенма, — все те гадости, что ты год строчил про меня в Твиттере, были ужасной попыткой флирта? — Я хотел привлечь твоё внимание. Привлёк. Не сразу, правда, зато так, что теперь хрен это внимание отвлечёшь. — Восемь лет… — задумчиво тянет Кенма, качая головой с деланным осуждением. — Жесть. Сталкер ебучий. Куроо строит якобы раскаявшуюся рожу, но Кенма видит, что ему ничуть не жаль. Если он в чём-то и сомневается, то только в их будущем, но не в прошлом. Вопрос: «Что дальше?» стынет в его взгляде, разъедает беспросветную тьму, но Куроо так и не решается его задать. Ни пока они ждут такси, ни по пути домой. И только в квартире, усевшись на диване перед камерой, он спрашивает: — Что мы скажем? Он растерян. Растрачен по дороге, расколот сомнениями. Кенма легко может прочитать их в его шершавом голосе, в его нервных жестах. Кенма видит, как Тецуро на него смотрит: будто прощается. Будто из последних сил держит себя в руках, чтобы не рассыпаться, не рухнуть, не распасться на части. Храбрится, зажимая открытую рану, чтобы позже истечь кровью в гордом одиночестве. Чтобы сдохнуть за дверью его квартиры, как только они запишут видео, которое ждёт Дайшо. Кенма не отвечает, так что Куроо с остекленевшим взглядом и трещащей маской говорит: — Нам нужна легенда: кто предложил расстаться, какова причина… Можем сказать, что мы устали или… Тебе нужно время разобраться в себе… Или… — он замолкает, растирая лицо руками. — Я не знаю. Я не могу придумать правдоподобную причину, из-за которой позволил бы этому случиться. Он ссутуливается, роняя голову на упирающиеся в колени руки. Кенма проводит пальцами по выступающим позвонкам. — Забей, — говорит он. — Я сам всё скажу. Куроо выдавливает из себя надломленное: «Спасибо». Кенма включает запись, настраивает фокус, смотрит в объектив и произносит: — В общем, мы с Куро расстаёмся. Тецуро вздрагивает от его слов, но не поднимает головы. — Но это не совсем настоящее расставание, — продолжает Кенма, — потому что на самом деле мы никогда и не встречались. Вообще-то, это очень долгая история, но вам должна понравиться: она изумительно дебильная. Всё началось… Что? Не смотри на меня так. Блять, Куро, не… — окончание фразы Куроо ловит своими губами, слизывает языком. — Ну вот. Придётся начинать сначала. — Вырежем при монтаже, — многообещающим шёпотом заверяет Тецуро и, не давая Кенме вставить и слова, целует его, закрывая объектив рукой. Что бы ни начиналось здесь и сейчас, оно начнётся не перед камерой и не для неё. В этот раз всё иначе.