«По правде сказать, это ложь,
Нож по карме, расплавленной в воск.
Мозг умирал, он думал, что врал,
Но, оказалось, это правда, а я не знал…»
Слот — над пропастью во лжи
Гермиона произнесла очень воодушевляющую речь о том, что сегрегации не место в современном магическом сообществе, напомнив, к чему привело предвзятое отношение чистокровных волшебников к полукровкам в прошлом, и что пора научиться мирно сосуществовать ради блага и общего будущего. Гарри слушал, не сводя восхищенного взгляда со сцены и внимая каждому слову. Даже яркий свет софитов не раздражал. Ведь помогал разглядеть Гермиону. Этих огней казалось недостаточно, чтобы в полной мере достойно осветить ее. Она и сама сияла ярче всех лампочек. Закончив речь и поблагодарив гостей, она изящно спустилась по ступеням под сдержанные аплодисменты, придерживая подол. Гарри отчаянно хотелось подойти ближе, но он одернул себя. Гермиону окликнула какая-то жуткая ведьма, завязывая разговор. Хорошего понемногу. Начав уже изрядно хмелеть, он вспомнил про Генри и поспешил прочь из зала, все же решив перезвонить, заодно и проветриться. На улице стало свежее, опускающаяся ночь напустила влаги и холода. Погоде дождливого Лондона совершенно плевать, что уже начало мая. Тепла она не предвещала. Гарри зашел за угол шикарного отеля, обогнув пару пьяных волшебников, что вовсю тискали бока друг друга, громко и влажно целуясь, смачно причмокивая. Мантия одного из них, с золотистым узором, сбилась на одну сторону. Хмыкнув, Поттер отошел подальше, чтобы не слышать этих пошлых звуков, и подкурил. Щелчок зажигалки рассек тьму яркой вспышкой, потрескивая во влажном воздухе. Сигарета вспыхнула, озаряя лицо Гарри и обдавая теплом. Этот маленький огонек, как маяк в бушующем море мыслей, привлекал внимание суденышка его самообладания и помогал сосредоточиться. Горький дым заполонил рот и гортань, и с потоком тумана через ноздри мягким, горячим облаком опустился в легкие, призывая тонну блаженства прокатиться по телу. Гарри с удовольствием зажмурился, задержав дыхание, и выдохнул белесое марево вместе с волнением и той приторной тоской по прошлому, что возникла рядом с Гермионой. До уха Гарри донесся протяжный стон, выдергивая из блаженного персонального небытия, окутанного никотиновым защитным полем, и Поттер медленно зашагал вдоль стены, на ходу вынимая из кармана телефон. Набрав нужный номер, что всегда первым выпадал в списке контактов, приложил к уху и даже не успел заскучать. Спустя полтора гудка последовал ответ. — Сэр. — Что там? — коротко бросил он, затягиваясь дымом. — Под вас копают, сэр. — Не под меня, а под нас, дружище, — прошипел Гарри, скривившись от того, что дым попал в глаз, вызвав неприятную резь. — И не особо ново это, под нас постоянно кто-то копает. В чем проблема? Избавься от чересчур любопытного товарища. — Сэр, проблема в том, что ноги растут из мракоборческого. — А вот это неприятно, — хмыкнул Гарри. — Знаешь, кто? — Пока нет, ищем. Но в Министерстве озадачились не нашей причастностью к смертям политиков, а вашим внезапным обогащением. — Я же сдавал эту идиотскую декларацию, ты говорил, что там комар носа не подточит! — раздраженно прорычал Гарри. — Так и есть, сэр. Но кто-то именно вашей персоной заинтересовался. — Откуда у мракоборческого вообще доступ к декларациям и налоговой? — Не знаю, сэр. — По ордеру? Копают глубоко? — Нет, пока поверхностно. Но при желании — это дело времени. — Отследить, кто копает архивы. А потом действовать по обстоятельствам. Не хватало еще, чтоб рытье в налогах и доходах привело нерадивого блюстителя закона не туда, куда надо. — Вот и я об этом подумал, сэр. Учитывая, где вы находитесь, будьте на чеку. Простите, что побеспокоил. — Спасибо, Генри. Ты молодец. Займись нашим любопытным. Нажав отбой, Гарри затянулся до тех пор, пока горящая бумага не лизнула фильтр, и бросил окурок под ноги. Пепельницы здесь нет, да и вообще обстановка не располагала к соблюдению порядка — он дошел до конца здания, и за отелем мусорные баки гурьбой толпились у ржавых дверей, до верху заполненные смердящими отходами. От стен отделялась посеревшая от времени штукатурка, под ногами чавкнула грязь. Чертыхнувшись, Гарри оглядел это гниющее безобразие и решил вернуться тем путем, откуда пришел. Здесь все слишком омерзительно, даже чтобы просто пройти вскользь мимо. Гарри вальяжно подкурил снова, останавливаясь за углом, в тени. Бросил взгляд на лестницу, примечая мантию с золотистым узором. Ее владелец как раз поднимался по ступеням с невозмутимым лицом. На пороге отеля возникла Гермиона, оглядываясь по сторонам. Гарри выбросил недокуренную сигарету и двинулся в сторону входа. — О, я искала тебя, Гарри, — облегченно улыбнулась она, поежившись от прохладного ветра. — Думала, ты уже ушел. — Я вышел покурить и позвонить, — улыбнулся он. — Ты что же, думала, я уйду, не дослушав твою потрясающую речь? — протрезвевший от прогулки мозг начинал паниковать, но уверенность потаенного подсознания его подавляла. — И снова ты льстишь, — усмехнулась она, обняв себя. — Вообще нет, — широко улыбнулся Гарри, снимая с себя пиджак. — Надень, холодно, — он накинул его Гермионе на плечи, оказавшись непозволительно близко. — Спасибо, — бросила она взгляд из-под ресниц. — У тебя еще есть дела здесь? — как бы невзначай поинтересовался Гарри, пряча кулаки в карманах брюк. — Ну, не то, чтобы… В целом все уже подходит к концу. А что? — спросила она, натягивая пиджак повыше, благодарно кутаясь в его тепло. Гарри представлял, что может через ткань ощутить прикосновения к ней. Словно не пиджак ее окутывает, а его руки. — Предлагаю прогуляться. Я с радостью бы еще пообщался с тобой, — разум вопил о том, что нельзя этого делать, но Гарри его не слушался, отмахиваясь, как от назойливой мошки. — Отличная идея, — усмехнулась Гермиона. — Я только за. Буквально еще полчаса, ладно? — О, с удовольствием подожду тебя. Гарри двинулся в холл вслед за Гермионой, на ходу придумывая достаточно убедительную причину, почему нельзя оставаться. Но как-то ничего не получалось. Гермиона юркнула в толпу мерзких пьяных жирдяев, ловко лавируя между ними к противоположному концу зала. Гарри проводил ее тонкую фигуру жадным взглядом и одернул себя, мотнув головой. Он не имеет права слишком приближаться к ней. Не может. Нет! Свернув к бару, заказал водку с мартини и вонзил ногти в ноющие раны на ладони, напоминая себе о реальности. Вот она, его реальность. Боль. Нельзя надеяться. Нельзя быть рядом! Ничем хорошим это не может кончиться. Для нее. Черт. Выпив стакан залпом, бросил его на стойку, с досадой понимая, что от боли ничего не болит. Лапы потаенных демонов растерзали его нутро на несколько кровоточащих кусков, и каждый из них стремился срастись с другим вкривь да вкось. От этого внутреннего противостояния физическая боль ощущалась не сильнее, чем камень под пяткой в ботинке. «Ну что же… Доволен ты теперь, Поттер? Хотел приблизиться? Стало легче тебе?» — шипело подсознание. Которое из них, правда, не понятно. Но Гарри чувствовал ужасную борьбу. До такой степени мучительную, что вся кровь, которая была на его руках, теперь казалась его собственной. Словно он по локти изрезан своими же лезвиями-мыслями, и теперь кровоточит, не прекращая, заливая паркет. Картинка внезапно ожила, и на долю секунды Гарри действительно показалось, что исполосованный изнутри живот и изрезанные предплечья извергают на блестящий и сияющий зал его черную гнилую кровь вместе с вьющимися и извивающимися в танце щупальцами, что только сильнее раздирают плоть. Свет — это лишь фонари, нечего уповать, что они могут прорезать его сознательный, сросшийся с мозгом и жалкой покалеченной душонкой, маслянистый мрак. Не для этого Эдисон придумал лампочку. Не для того, чтобы освещать путь психам вроде Гарри. Его действительность должна быть такой, темной и болезненной, нечего пытаться вкрутить в перегоревшие давно патроны сознания новую двухсотваттку. Только цоколь треснет. Стоило щелкнуть пальцами, и в ладони тут же оказался новый стакан. Отпив, Гарри собрался трусливо ретироваться, утопая в порождениях собственного воображения. — Я готова, — разрубило его подернутую сизым туманом мыслительную плотину, и потоком искрящейся воды резко снесло черноту и масло. Теперь уйти невозможно. Теперь ангельский свет отбрасывал тени на его грехи, делая их невидимыми. Пряча под забором, ограждающим реальное от желаемого. — Отлично, — губы растянулись в улыбке, примеряя очередную маску. Заталкивая под нее монстра и реки черной жижи, что так отчетливо виделись ему какую-то секунду назад. На Гермионе все еще накинут его пиджак, и в нем она казалась еще миниатюрнее, чем обычно. Сжав кулаки до зубного скрежета и сунув их в карманы, Гарри чуть повернулся, намереваясь двинуться в сторону выхода. Но вдруг ощутил прикосновение к локтю, укрытому лишь тончайшей тканью рубашки. Разлившееся от этого касания тепло волной прокатилось по телу, запуская цепочку микровзрывов в каждом нейроне, каждой клетке организма, завершая это действо фейерверком в мозгу. Не трогать! Но ведь это не он ее трогает. А она его. Кто он такой, чтобы запрещать ей что-то?.. С застывшей улыбкой он повернулся к Гермионе, что смотрела из-под ресниц. На щеках играл легкий румянец, и взгляд, слегка подернутый алкогольной дымкой, весело искрился, как пузырьки в том шампанском, что она потягивала весь вечер. — Не против? — спросила она с полуулыбкой, скользя ладонью по предплечью. — Совершенно нет, — чуть склонился к ней Гарри, дрожащими пальцами накрывая ее ладонь, преодолевая сопротивление. Сквозь паутины своих же установок пробивая жадным рукам путь к такой заветной конечной цели, открещиваясь от липких пут сдерживающего неприятного рационализма. Желания всегда побеждают рассудок. Инициатива опрокидывает разум на лопатки. Эгоизм берет верх над тем, что правильно и должно. Изначально провальная затея — держать себя в узде рядом с той единственной, что заполоняет космическим сиянием черную дыру его микрокосмоса в груди. Или филигранно уравновешенное и выверенное решение воспаленного подсознания?.. Так плевать, на самом деле. Гарри мог об этом думать вчера. Месяц назад. Или час. Но не сейчас. Нервно сжав ее руку, двинулся через опьяневшую толпу, смердящую развязными речами и клейкими, грязными ладонями, шарящими по телам друг друга. Гарри противны все, здесь присутствующие. И пока были трезвы. А теперь они раздражали еще больше, норовя испачкать своими потными туловищами светлую и чистую Гермиону. Оказавшись на улице, Гарри вздохнул полной грудью, проветривая слипшуюся голову. Придерживая Гермиону, спустился по ступеням, поглаживая костяшки ее пальцев. Он теперь не смог бы одернуть руку, даже если бы захотел. А он не хотел. Как удачно. Не мог упустить ее. Как он мог не позволить ей касание, когда она этого хотела? Как мог указывать? Гарри просто желал, чтобы Гермиона была довольна. И совершенно равнодушно отсекал все те правильные мысли, которые намекали, что дело в нем, и привели его сюда его же действия и решения. И без него ей было бы спокойнее, в долгосрочной перспективе так точно. Но Гарри никак не хотел больше существовать в одиночку. И это тягучее, болезненное, свинцовое и такое неправильное желание рокотом разносилось по телу, как вибрация от колокола, по которому звучно стукнули молотом. И начало положила этому безобразию маленькая ладошка, что покоилась на его предплечье. — Не холодно? — единственное, что пришло ему в голову, чтобы завязать разговор. Они медленно шли по тротуару, каблуки босоножек Гермионы цокали по бетонным плиткам, звонко разлетаясь по переулку и отскакивая от стен старых зданий. Каждый звук резонировал с вибрациями тела, сплетаясь в странную трепетную мелодию, успокаивавшую бурю под черепной коробкой. — Нет, не холодно, — улыбнулась она, посмотрев на него. — А тебе? Без пиджака? — Совсем нет, — усмехнулся едва слышно, боясь разрушить шаткие кирпичики покоя, только-только начавшие отстраиваться под ногами. Дававшие опору. — Чего бы тебе хотелось? — Не знаю, — ответила Гермиона, заправив волосы за ухо. — Не отказалась бы от чего-то горячего. — Тыквенный какао? Или чай с молоком? — приподнял он бровь, глядя сверху вниз. — Ты помнишь? — вскинулась она, рассмеявшись. — Я все помню, — усмехнулся Гарри, отводя взгляд, глядя на чернеющую даль. Фонари тускло освещали туманный переулок, и их зыбкий свет не мог достать до беззвездного неба, что окутывало куполом Лондон. Гарри поежился, вдруг подумав, что ведет Гермиону в этот мрак, собственной рукой провожает в беспросветную мглу. Гадкая ассоциация напугала и разворошила осиный улей под ложечкой, но из-за угла показался торговый фургон с неоновой вывеской «Eat my pies», разорвавший ярким светом ночь, наполнив ее запахами выпечки. И развеяв этот болезненный сюр, порожденный раскачанным, не в меру возбужденным сейчас, воображением. — Чай с молоком, — последовал заказ Гермионы после изучения меню уличной кафешки. — И фирменный пирог. — Два, — указал Гарри, доставая из бумажника пару купюр и передавая продавцу. — Сто лет не ела пирогов, — хихикнула Гермиона, подтягивая сползший пиджак. — Да, я тоже, — Гарри пришлось выпустить ее ладонь, чтобы рассчитаться, и теперь он упрятал руки в карманы, чуть послабив перед этим галстук. — Спасибо, что вытащил. Я действительно очень, очень давно не прогуливалась вот так, — сказала она, облокачиваясь плечом о стену фургончика. — Спасибо, что согласилась, — блеснув глазами, Гарри отвлекся, забирая заказ. — Куда теперь? — Даже не знаю. В парк? — пожала плечами Гермиона, оглядываясь по сторонам. — Есть идея получше, — усмехнулся Гарри. — Но придется трансгрессировать. — Согласна. Заинтриговал, — Гермиона засеменила за ним, отходя подальше от фургона, придерживая подол и пиджак. В темноте проулка Гарри передал ей пакет с пирогами и осторожно коснулся плеч. — Готова? — Конечно, — хмыкнула, принимая вызов. У Гарри скрутило внутренности от осознания, что она безоговорочно ему доверяет. А ведь не стоило бы. — Закрой глаза, — шепнул, шагнув ближе, и трансгрессировал их в Хампстед-Хит, на самую окраину. Он любил здесь прятаться от мира. Его островок спокойствия. Ветер ударил в уши, свистом проветривая мысли, и Гарри инстинктивно прижал Гермиону к себе, потому что приземлился близко к краю холма. — Можно открывать? — усмехнулась она, поежившись от перемены температуры. — Сейчас, — Поттер осторожно развернул ее спиной к себе и лесу и лицом к панораме на ночной Лондон. — Теперь можно. — Гарри! — воскликнула Гермиона, ошарашенно глядя по сторонам. — Где это мы? — Секрет, — хмыкнул он, забирая у нее пакет. — Как тебе? Нравится? — Конечно. Так красиво, — Гермиона развернулась, посмотрев через плечо с широкой искренней улыбкой. Такой настоящей. — Весь город, как на ладони. — Да. Иди сюда, — позвал он, увлекая ее к деревьям. — Здесь будет меньше дуть. Присев на корточки, Гарри развязал галстук и сунул его в карман вместе с зажимом, расстегнув пару верхних пуговиц рубашки. Гермиона подошла к нему, оглядываясь на вид. — Погоди-ка, — бросил он, — давай лучше так, — Гарри вытащил палочку из-за пояса и взмахнул, наколдовывая скамью с мягкими подушками. — Изящно, — оценила Гермона, присаживаясь. Гарри подал ей стакан с чаем и поставил пакет с пирогами на сидение, так и оставшись на корточках, облокотившись спиной о ствол и достав пачку сигарет. — Не против? — спохватился он, когда фильтр уже оказался у него во рту. — Нет, конечно нет, — усмехнулась она, отпивая дымящийся ароматный чай. — Неожиданно, — хмыкнул он, подкуривая. — Брось, мы уже не школьники, и я не имею никакого права тебе что-то запрещать, — Гермиона поставила стаканчик рядом с собой и потянулась к тесемкам босоножек, расстегивая застежки, увенчанные белыми кристаллами. Сбросив обувь и отодвинув в сторону, вытянула ноги, скрестив их. Светлая, гладкая кожа так контрастировала с темной и шершавой землей, чуть влажной от сырости. — К слову, я бы послушался, если бы запретила, — обронил он, выпуская клубы дыма и устремив все внимание на изящные лодыжки. — Поэтому я не стану, — шорох пакета вернул в реальность, и Гарри оторвался от непристойного созерцания. — Ты волен поступать, как считаешь нужным. У всех есть вредные привычки. — Спасибо за понимание, — Гарри смотрел на нее снизу вверх, откинув голову на дерево, сквозь сигаретный дым. — Какова же твоя вредная привычка? Гермиона улыбнулась и устремила взор в даль, на огни ночного Лондона и дальше, на темнеющую полосу Темзы за скоплением пестрящих разноцветных лампочек. На высоте лишь вдали различалась белесая дымка, что укутывала свет. Легкий ветерок вальяжно прогуливался вдоль их клочка затишья. — Вино по вечерам — вот моя вредная привычка, — устремила она на него взгляд. — Что же здесь дурного? — спросил Гарри, улыбнувшись. Такая чистая и правильная Гермиона считает грешком пару бокалов перед сном. Это так… забавно. И мило. — Ну, не знаю, мне кажется, что пить в одиночестве не очень здорово, — пожала она плечами, отпивая чай. — Немного можно, ничего такого, — хмыкнул Гарри, снова подкуривая. Он потянулся за своим стаканом, запивая сладким теплым сливочным потоком никотиновую горечь, и искоса наблюдал, скользя взглядом от лица до виднеющихся из-под пиджака тонких кистей, по струящейся ткани платья до лодыжек и оголенных стоп. Вдруг показалось, что рассудок его подвел и снова подсунул галлюцинацию. Но нет. Слишком настоящая она. Даже для галлюцинации. Для верности Гарри приподнялся, сунув руку в карман пиджака. Гермиона вздрогнула и повернулась к нему, оказавшись предательски близко. — Прости, — прошептал он, выуживая телефон и опуская глаза на экран. — Время хотел посмотреть. Гарри много бы отдал, чтобы эта ночь оказалась бесконечной. В отрыве от мира тлела углями на росе надежда, что реально оставить все, что тянет к земле, там, внизу. Оставить за плечами, словно и нет ничего плохого, и парить здесь, поверх тумана, рядом со звездами и висящим на таком близком расстоянии диском луны, которых совсем не видно было из города. — Ладно, предположим, что твои слова меня успокоили. — В самом деле, у каждого есть вредная привычка, — выдохнул Гарри облако изо рта. — Во взрослой жизни без них сложно. И пока они не причиняют вреда здоровью, окружающим и помогают расслабиться, ничего страшного, — сказал он, не веря, что сморозил такую ерунду, учитывая его дурные и благородные привычки. — Наверняка ты не бочками вино поглощаешь. К тому же, работа нервная, — хмыкнув, приподнялся на ноги, глядя с высоты на то, как расцветает очаровательная улыбка на губах. Гермиона даже тихонько рассмеялась, заполняя этим волшебным звуком звенящую пустоту внутри. — Ладно, теперь точно убедил, — поднялась она тоже на ноги, подойдя ближе. Растворившись в дыму и тут же возникнув у самого лица. Гарри замер с сигаретой в зубах, несколько выбитый под дых из равновесия ее внезапным приближением. В карих глазах плясали смешинки и на губах блуждала загадочная улыбка. Так же, как возникла, Гермиона исчезла, обогнув его тень, и подошла к краю обрыва. Ветер подхватил ее распущенные волосы, гладким облаком взметнувшиеся в воздух. Безвольно висящие вдоль хрупкой фигуры рукава колыхнулись, вторя силе стихии. Гермиона обняла себя за плечи, и Гарри, затушив окурок о сырую землю и сунув в пустой стакан от чая, в миг оказался рядом. Он остановился в четверти шага от нее, настолько близко, чтобы в любую секунду подхватить в случае чего, но все же на расстоянии. Внезапная мысль о том, что она может оступиться босиком на влажной земле и едва пробивающейся молодой траве, заставила сердце сжаться и породила смутную тревогу. Хотя на уровне не оформляющихся в слова мыслей он понимал, что такая стойкая и сильная, полная уверенности и решимости в хрупком теле, Гермиона не нуждается в его защите. Скорее, в защите от него. Такой он помнил ее. Такой знал. Если бы не Гермиона, он и до конца первого курса в школе вряд ли дожил бы. — Здесь так красиво, — выдохнула она, поежившись. — Не видела еще Лондон с такого ракурса. — Замерзла? — ладони сами опустились на скованные девичьи плечи, слегка растерев. — Ну конечно, в тонком платье на сквозняке… — начал он бубнить под нос, когда Гермиона прижалась к нему спиной, перехватив его руки и обняв себя ими. — Теперь мне теплее, — шепнула, чуть повернув голову, и Гарри прошибла дрожь. Он не мог противиться, чувствуя ее своим телом. Ладони легли поверх ее скрещенных предплечий. Сердце колотилось в припадке, легкие поймали приступ удушья, и мозг совсем оплавился, вторя ощущениям. — Знаешь, на что похоже? — сказала она, ухватив его за запястья, кутаясь в его объятия. — На что? — хрипло спросил Гарри, утыкаясь носом в макушку. — На опушку Запретного леса. Помнишь, мы там гуляли? — Конечно, помню, — хмыкнул, испытывая странную дрожь. Он мотнул головой, прогоняя наваждение, и уставился в пустоту впереди. — Оттуда так же виднелся Хогвартс в огнях. Обступали деревья и блуждал холодный ветер. — Только там в тенях прятались жуткие твари, норовящие утащить в свои норы, — хмыкнул Гарри, вдруг поняв всю печальную иронию ситуации. Тогда твари прятались в лесу. А теперь… в нем. — А здесь безопасно, — сглотнул он, осознавая размер лжи, которую сейчас произнес. Рядом с ним не могло быть безопасно. Сейчас отчетливо казалось, что он висит над пропастью. На тонкой шелковой нити болтается над рвом из лжи и лицемерия, обнимая Гермиону, делая ее причастной к этому двуличию собственной персоны. Глупо. Странно. Страшно. — Да, в этом ты прав. Но каким огромным казалось небо оттуда… Звезд там виднелось, пожалуй, больше, — с улыбкой протянула Гермиона, утыкаясь затылком в его плечо. — Я все помню, Герми, — прошептал, зарываясь носом в такие любимые кудри, сейчас выпрямленные в гладкое облако. Она резко развернулась, столкнувшись с ним взглядом. Нечитаемым темным взглядом с такой любимой расплавленной бронзой, брызгами заполонившей радужки. Гарри перестал видеть огни, туман, лес. Все исчезло, схлопнулось, сжалось до крошечной точки, потерявшейся в этих глазах. Внезапно все стало незначительным. Даже его двуличие, кровь на совести и бесконечная, беспросветная ложь, расстилавшаяся вдоль панорамы ночного города разверзнутой пастью. Ему открылась тайна мироздания, потонувшая в этом прекрасном взоре. В данную секунду, в этом месте он осознал, что все — пустое. И лишь она, его икона, имеет значение. Гарри не позволит себе навредить ей. Скорее умрет сам, направив в себя зеленую стрелу собственной рукой. Но жить, не видя этих глаз, больше не сможет. Коварную шутку разыграл сам с собой, угодив в ловушку. В плен бронзы и каштановых локонов. В тепло кожи и цветочный аромат. По которым так скучал. Цепочка собралась заново, даруя блаженный покой беснующейся душе. Вот оно, его противоядие от себя же самого. Глядит на него так, как умеет только Гермиона. Разбирая его по камушкам, обнажая до сути одним только взглядом. Одной только полуулыбкой, такой особенной, растворяя всю боль. — Я тоже много чего помню, — внезапно близко шепнула она, опалив горячим, еще хмельным дыханием. Гарри сжал пальцы на ее талии, ощутив укол страха и… совести?.. Осознав, что его ложь всегда будет маячить над ней гильотиной, норовя раздробить на части ее доверчивую и тонкую натуру. Как же не хотелось подвергать ее этой пытке. Ведь не простит, если узнает. Если вспомнит все. Противоречия раскачивали маятник самобичевания, но гипнотический взор в самую его суть перетягивал на себя все сомнения. Ключевое в этом уравнении с тысячью переменных эфемерное слово «если».Когда молчать нельзя никак, язык мой — враг мой, это факт. И нервы рвутся в такт, и больно так…