Эгоисты

Касательно Рана Сачи старалась не вспоминать всего две вещи, два самых неприятных эпизода, что связаны с этим парнем. Сейчас, когда вот уже три дня все текло вдоль своего русла, когда впечатления затухали, а яркие эмоции постепенно начинали испаряться, все произошедшее казалось одним сплошным далеким воспоминанием, случившимся с ней когда-то очень давно, но зачем-то оставшимся в памяти как бредовое видение. Уже и не верилось, что она, и правда, ездила куда-то через всю Японию в компании гопника. Все теперь казалось сплошным абсурдом: и сама поездка, и общение с этим человеком, и все то, что произошло за время их злоключения. А ведь времени прошло совсем немного… Кажется, еще неделя-две, и все позабудется, рассыплется сотнями давно пережитых моментов, погаснет, чтобы затем время от времени мигать на задворках разума: забывать вроде и не хочется, но и вспоминать тоже, просто незачем это делать. Так и устроена человеческая память. Её почему-то сильно недооценивают — мол, недолговечная и странная, запечатлевает лишь отдельное, напрочь стирая все остальное. Но разве не в этом и заключается главный ее плюс? Только вот получается он в итоге из контакта двух минусов… Во-первых, конечно же, Симамото старалась не думать о том злополучном вечере в Саппоро. Тогда, направляясь в квартиру Хайтани, она боялась всего двух вещей — что станет свидетельницей чужих семейных дрязг и что Ран, не выдержав, сорвется. Подумывая о своем везении, девушка и не удивлялась, что и то, и другое все же произошло на ее глазах. В вопросе проблем отцов-детей Сачи и без того была профи, поэтому прекрасно понимала, что чувствует ее спутник, что испытывал в тот момент и что творилось в его душе после. И даже его последующий спонтанный пьяный рассказ был лишним. И вот о нем вспоминать не хотелось больше всего, как и обо всем произошедшем после ухода от родителей Рана. Щеки нещадно жег стыд, а от воспоминания о неудачном пьяном флирте хулигана хотелось просто стукнуть себя по лбу, да так, чтобы пробить в нем дырку и перестать думать об этом. Но все же оставить в памяти одну маленькую пометку — с этим хитрым лисом чертовски весело и столь же опасно выпивать. Однако кое-что Сачи все же припрятала в голове. Ран любит цитрусы, Риндо — вишни. Малозначимая, но такая полезная информация. Девушка купила целый килограмм сладкой черешни. Хорошо, что она как раз начала плодоносить, и на рынках ее полно. Правда, сейчас, идя по больничному коридору, Сачи уже сильно сомневалась в своем гостинце. Риндо все же совсем недавно пришел в себя и, возможно, не сможет столько съесть. И далеко не факт, что вообще захочет. В больнице, как всегда, было прохладно. Кажется, эти беленые стены и кафельные полы никогда не встречались с теплом. Будто идешь по ледяному тоннелю, каждой клеткой тела чувствуя этот озноб. Однако он отличается о того, что испытываешь зимним утром или от сквозняка. Это нечто совсем иное, даже не столько физическое, но от этого ощущаемое еще более остро. Этот холод проникает в самую душу, поселяя там знобящее чувство безнадеги и неоправданной тревоги. Сачи всегда боялась больниц. Атмосфера тут какая-то гнетущая и пугающая, будто и в самом деле бредешь не по зданию, возведенному человеческими руками, а попадаешь в какой-то иной мир, подчиняющийся своим законам, — в обитель надежды и отчаяния, исцеления и смерти, где гранью служат лишь время и удача. И именно в госпитале произошел тот самый момент, связанный с Раном, который официантка всеми силами старалась вычеркнуть из подсознания. Двигаясь по коридору, она больше всего не хотела вспоминать ту ночь, когда они с Хайтани, собственно, и решились на свою авантюру. Тогда Симамото точно так же направлялась в палату Риндо, таща свои вещи и надеясь не узнать плохих новостей. А потом увидела Рана, сгорбившегося на табуретке, безотрывно глядящего на младшего и готовящегося покинуть его, даже не зная, увидит ли брата живым снова. Девушка как сейчас помнила тот жгучий стыд и смущение, заставившие ее тогда замереть на полушаге и на мысочках выскользнуть в коридор, будто увидела нечто сокровенное, таинство, которому никто и никогда не должен был стать свидетелем. Братскую любовь. Еще одну вещь, непонятную и скрытую от нее. И даже мысль о том, что у нее и у самой есть младший братик, совсем не помогала, делала только хуже. Сачи видела его всего раз в жизни. Но к счастью, та ужасная ночь позади. Наступил рассвет, а за ним еще один и еще. Когда она оказалась у самой двери, сердце екнуло, совсем как в тот раз, но тут же успокоилось. Вернее, его успокоил донесшийся из-за двери смех, приглушенный и легкий, будто прилетевший к ней на потоке ветерка. Узнать его было легко: так смеется Ран, звонко и перекатисто. Девушка так и замерла, прислушиваясь к происходящему за дверью. Слух уловил лишь пару негромких голосов, потоки которых вновь сплелись в смешок, в этот раз совсем тихий, вспыхнувший и тут же оборвавшийся. Рука нежданно дрогнула, стоило только коснуться двери. Симамото прекрасно понимала, что ее приход — это самое настоящее вторжение, все равно что швырнуть камень на зеркальную гладь озера и нарушить покой его обитателей. Пусть Ран и ждет ее прихода, пусть и пригласил, пусть это и можно считать чем-то вроде акта доверия… девушка просто боялась нарушить их идиллию. Тем не менее, дверь она открыла. Решительно выдохнула, слегка расправила принесенный букет горечавок и уверенно дернула за ручку. Душа требовала ответов, а разум вопил, готовый просить помощи у главного зачинщика всех нынешних ее проблем. С негромким свистом камушек пронзил водную гладь, раздался едва слышный плеск, тут же потревоживший устоявшее спокойствие. Сачи сразу же поймала на себе пару совершенно идентичных взглядов, светло-пурпурных, выражающих одну и ту же заинтересованность, но с разными оттенками. Ран, вызывая у нее очень неприятное дежавю, сидел на табурете и вполоборота поглядывал на пришедшую. На его лице застыла легкая игривая полуулыбка, уголки губ ничуть не дрогнули. Риндо же встретил ее настороженно, с немым вопросом в глазах и плотно поджавшимися губами. Брат, видимо, не предупреждал его. Посетительница лишь на несколько секунд замялась в дверях. — Поздравляю с выздоровлением! — улыбнулась блондинка, приблизившись к его койке и протянув букет. — Эти цветы зовут точно так же, как и тебя. Хулиган удивленно посмотрел сначала на подарок, затем на нежданную гостью, чуть вскинув бровь. Сачи еще помнила их совместную поездку. По сравнению с тем разом младший Хайтани выглядел похудевшим и сильно уставшим, будто только-только закончил с какой-то тяжелой работой и теперь нуждался в отдыхе. С борьбой за собственную жизнь. Бледные губы тронула легкая усмешка, но девушке показалось, что адресована она была вовсе не ей: — И правда, забавная. Надо же, прямо как в день их знакомства. Пациент все же взял подарок — осторожно протянул руки и перенял букет, вдыхая сладкий травянистый аромат и чуть касаясь носом колоколообразного синего бутона. Как раз то, чего так не хватало в больничной палате: запаха свежести и какого-то яркого пятнышка среди этих наскучивших противных белых стен, ощущения лета и простора. Ран одобрительно кивнул официантке, явно довольный тем, что она явилась не с пустыми руками, и даже уступил ей свою табуретку, а сам присоседился на тумбочке, отчего та опасно пошатнулась под ним. — Ёба, ты тормоз, конечно, — скрестив на груди руки, протянул старший, с хитрецой поглядывая на брата. — Девчонки уже начали тебе цветочки дарить раньше, чем ты им. Риндо оторвался от подарка и вперился в него изжигающим взглядом, на что гопник в ответ только неопределенно пожал плечами. Хайтани-младший нахмурился и как-то так перехватил букет, что Сачи показалось, будто еще секунда, и он прилетит смеющемуся Рану в лицо. Однако тот даже бровью не повел, и Рин только скривил уголок губ, отворачиваясь. — Ага, буду еще на траву всякую тратиться. Может, лучше тебя кому-нибудь наконец отдам? Орхидеи девочкам нравятся. — Орхидеи красивые, — подтвердила Симамото и тут же, когда Ран самодовольно ухмыльнулся, уточнила: — Я про цветы, вообще-то. Риндо хохотнул в кулак, блондинка под осуждающим взглядом своего недавнего компаньона последовала его примеру по большей части для того, чтобы поддержать вдруг возникшую атмосферу, странно беззаботную и неожиданно спокойную. В ней не хотелось верить, что всю дорогу до больницы она только и думала о том, в какой же передряге оказалась, что сегодня утром разговаривала с настоящим преступником и, вроде как, попалась перед ним в ловушку. Ей хотелось просто поддаться, утонуть, растаять, полностью отдавшись наступившему теплу. Окно в палате было настежь распахнуто, и само лето заглядывало к ним внутрь, будто намереваясь прийти в гости — полуденный ветер, мягко подергивая жалюзи, тормошил волосы, студил горящую кожу, заставляя время от времени вздрагивать. На улице было знойно, здесь — прохладно, настоящий оазис среди айсбергов больничных стен. Хотелось просто насладиться пощипывающим сквозняком и с упоением ждать вечера, когда температура пойдет на спад, вернуться в свой бар и залпом выпить чего-нибудь холодного и сладкого, чувствуя, как под грудью образовывается настоящая ледяная глыба, разгоняющая покалывающий холодок по всему телу. Однако сейчас единственный холод, что бегал пульсирующими волнами вверх-вниз по спине Симамото, — это дрянное тревожное предчувствие и ощущение неизвестности. Будто собиралась с разбегу сигануть с крыши, предварительно не проверив, на высоте какого этажа находишься, и лишь руководствуясь надеждой, что падение — если его не избежать — окажется не таким уж долгим и страшным. Казалось, время в небольшом помещении замерло, как застывший янтарь — такое же желтоватое, подсвеченное лучами золотого солнца, и тягучее, в нем все замедлялось, как несчастные мошки, которые некогда станут дорогим украшением. Сачи, воспользовавшись моментом, с интересом рассматривала братьев, будто пару актеров, готовых вот-вот взойти на сцену, совершенно не отрицая тот факт, что они, Падшие короли Роппонги, сильно волнуют ее воображение. Просто позволила себе эту мимолетную вольность, серым изучающим взглядом скользя по растрепанным волосам Риндо и аккуратным косам его старшенького, по очкам с округлыми линзами и витиеватым тату на открытой коже. В первую их встречу девушке показалось, что Хайтани похожи как две капли воды. Ошибочно, теперь она это четко осознавала. Братья, скорее, как пара снежинок — совершенно идентичные на первый взгляд, но обнаруживающие неповторимые кристаллические узоры при детальном рассмотрении. И даже внешне они теперь казались совершенно разными, блондинка и не понимала, как могла видеть в них столько сходства. У Рана кожа совсем светлая, как перламутр, в то время как у Риндо она имеет чуть смуглявый оттенок. Ран высокий и поджарый. У него тонкий и стройный силуэт, и этим он совсем недалеко ушел от младшего брата, который, впрочем, почти на голову ниже, но пошире в плечах. Ран, судя по всему, темный от природы и любит красить волосы в блонд, в то время как Рину не нужно делать этого. Он и так светленький. Симамото особенно долго всматривалась в их профили, подлавливая моменты, когда каждый из парней повернется к ней боком. Еще во время поездки она заметила одну забавную мелочь — Ран курносый, — и теперь ей стало до жути интересно, досталась ли эта вздернутость младшему. И… нет, не досталась. И еще так много мелких, едва уловимых деталей в мимике, жестах, взглядах, голосах. И за этим так много того, чего ей не суждено рассмотреть и понять — по крайней мере, не здесь и не сейчас, не в пределах этой палаты. И столь много того, что навсегда останется лишь между братьями. Это нечто непостижимое, недоступное, слишком интимное… и такое привлекательное. Сачи видела это в Ране, в его полуулыбке, в его взгляде, обращенном к братишке, спокойном и умиротворенном, точно прогулка по лавандовому полю в сумерках. Только вот блондинку никто не звал туда, не присылал приглашения и не протягивал руку. Ран, видимо, до сих пор был вне себя от счастья. Иначе как еще объяснить то, с какой теплотой, с какой нежностью он время от времени поглядывал на Риндо, будто дракон, только что отбивший нападение и теперь с наслаждением осматривающий свои сокровища, до которых так и не добрались посягатели, погибнув в его защитном пламени. Казалось, это было осязаемо, реально, физически, будто блики на пурпурных радужках источали настоящий свет, который, увы, не всем суждено увидеть. Или неужели родные люди всегда так смотрят друг на друга?.. Симамото вдруг ощутила предательский укол зависти, которой бы прямо на месте подавиться. Неожиданная горечь прожгла язык, хотелось ее сплюнуть, однако накрепко засевшую в голове мысль выбросить так легко не получится. Когда Ран оборачивался к ней, его глаза холоднели, будто два портала в тот лавандовый сад подергивались корочкой льда, как вход в Зазеркалье, таинственное, красивое, но неправильное, искаженное. Пусть его лицо — с начавшими заживать губами и подбитой щекой, синей с противными желтеющими пятнами — ни на йоту не менялось, разница была слишком очевидна. Глупая, ненужная обида тревожными волнами скользнула по внутренней части ребер и густо обволокла сердце, по ощущениям, замершее. Сачи слишком живо вспомнила, что еще совсем недавно мечтала однажды поймать на себе такой же взгляд, каким Ран смотрит на брата. И тут же с горечью осознала, что несмелая мечта никуда не делась. Она сумела убежать от столь несносного города, столь ненавистных людей, но от себя так и не нашла спасения, и уже вновь с сожалением чувствовала, что душа вот-вот готова повторить ее главную ошибку. — Ну, вы, вроде как, знакомы уже. Спасибо, облегчили мне жизнь. В определенных кругах Токио бытует мнение, как слышала Сачи, что у Хайтани нет сердца. Есть, как оказалось. Просто оно не в груди — бывают такие люди. Сердце и душа Рана — это его младший брат, самый дорогой для него человек. В тот вечер после обещанной бутылочки шампанского у гопника как-то развязался язык, ведь он решил, что после увиденного девушке все же стоит немного прояснить картину, чтобы она в полной мере смогла понять, что произошло в родительской квартире. Сачи слушала и не смела перебить. Ран был спокоен и собран, часто подливал себе в бокал и время от времени невесело посмеивался, будто пытаясь перевести свою жизнь в шутку. Конечно, многое умолчал, однако по тому немногому, что он поведал, девушка сумела восстановить некоторую картину, пусть и с кучей пробелов. Ран — в некотором роде, обделенная душа, почти не знал родительской любви и отчаянно нуждался в ней, но так и не получил. Это сформировало, но не озлобило его, не ожесточило, ведь рядом был Риндо — тот, кому хулиган на протяжении стольких лет бескорыстно и без остатка отдавал всю любовь, какую только был способен выработать. Любовь ему не чужда, не чужды любые эмоции, как и любому человеку, такие яркие и сильные. По-другому максималисты не чувствуют. Ран просто привык любить, даже не требуя ничего в ответ. Каким бы чудовищем его ни считали в Роппонги, как бы ни презирали и ненавидели в Безумном пределе, для своего младшего брата он всегда будет самым добрым и заботливым, а это и есть тот самый показатель человечности, то важное подтверждение. Костры красиво горят, но лишь до тех пор, пока в их нутра подбрасывают поленья, поддерживая пламенное ядро. Люди сияют ярко, пока их свет кому-то нужен, пока их питает живительное электричество чувств, взаимности, а желание получить ее, — главный двигатель, единственная и заветная цель, то единственное, за что можно отдать все. Некоторые созданы для того, чтобы отдавать, а не принимать. Сачи больше всего на свете ненавидела таких людей, до плотно поджатой челюсти, до впивающихся в больничную табуретку ногтей. Просто терпеть не могла. Потому что сама была такой же. — А хули это ты расселся? — Риндо исподлобья посмотрел на брата. — Не видишь, мне цветы принесли? Нужно в вазу поставить. — Где я тебе ее искать буду здесь? — махнул рукой гопник, усмехнувшись, явно не придав значения его словам. — Значит, пойди и купи. Или мне подняться и тебя под ручку сводить, как маленького? — младший весьма настойчиво протянул букет Рану, буквально тыкнув им в него. Несколько лепестков упало на пол и на постель, в нос ударил сладкий запах пыльцы. Над синим облаком появилось удивленное лицо Хайтани, до которого стало доходить, что братишка, видимо, не шутит. Ран на несколько секунд застыл в ступоре, глядя то на Рина, то на цветы. Симамото наблюдала эту довольно забавную сцену со стороны, в данный момент особенно остро чувствуя, что в этой палате не должно быть никого, кроме их двоих. Хайтани-старший тем временем вымученно вздохнул и, забрав из рук пациента букет, отложил его на тумбочку, с которой только что слез. В любой другой ситуации, скорее всего, послал бы нахер с такими просьбами, однако теперь чувствовал, что ни в чем не может отказать ему, даже если это будет нечто абсурдное. Хулиган больше всего на свете хотел бы списать свою неожиданную покорность на окрыляющее и еще не угасшее чувство радости, а не на испытываемую вину за случившееся. Сачи внимательно наблюдала за собирающимся гопником, пытаясь понять, остаться ли ей или пойти с ним. Наконец-то появлялась возможность поговорить наедине, и ее не стоило упускать, как и время, которого прошло уже достаточно. Стоило тому оказаться в дверях, как девушка попыталась встать со стула, что не ускользнуло ни от чьего внимания. Ран жестом указал ей подождать и скрылся в коридоре, оставляя ее наедине с братом и сразу же воцарившейся неловкой тишиной. Если со своим временным спутником официантка еще могла заговорить, то с Риндо совершенно не понимала, как вести себя. Наверное, больше всего боялась применить к нему тот же самый подход, что и к старшему Хайтани, тем самым вновь сравнив их. — Мы с тобой едва знакомы, но я все равно очень рада, что ты будешь в порядке, — попыталась первой прервать молчание блондинка, точно зная, что за нее этого никто не сделает. — И Ран тоже. Он так волновался, места себе не находил… — Расскажи, что было в Саппоро на самом деле, — юноша, до этого поглядывающий в окно, где солнце, зелень, безмятежность и летняя духота, нахмурился, будто блестящий золотом воздух был слишком ярок для его глаз, повернулся к ней. Должно быть, ему сильно хотелось выдернуть из руки дурацкую капельницу, подняться на ноги и рвануть на улицу, погреться, поесть мороженного — в общем, заняться всем тем, чем должны заниматься люди в такую жару. — Разве Ран ничего не рассказывал? — Сачи, и в самом деле, удивилась. — Ограничился одним словом, которое ты точно не захочешь услышать. — мышцы его рук заметно напряглись, когда он оторвался от поставленной высоко подушки, помогающей ему придерживать полусидящее положение. Рот скривился, будто от назойливой и уже так надоевшей боли, плечи ссутулились, но парень тут же выпрямился, хоть это и далось ему нелегко. Хмурый и будто чуть потемневший взгляд остановился на гостье. — Должен же я знать. И больше он ничего не говорил. Это делали его глаза, упорно, настойчиво, бескомпромиссно поблескивая под линзами очков, будто уже точно зная, что молчать она не сможет. Девушка ощутила неприятное дежавю, слишком живо вспомнив злополучный ночной визит его братца и невольно поджав губы. Рассеянность сковала язык, не позволяя ни ответить, ни отказать. Потому что она не знала, как будет правильно. Ран решил умолчать, наверное, чтобы не волновать и не расстраивать его, или по какой-то своей причине. Риндо все сильнее хмурился с каждой минутой ее замешательства. Конечно, догадался, что та не рискует что-либо сказать, не согласовав прежде с братом. В тени мягко-лиловые радужки превращались в хищный пурпур, который вовсе не был пустым цветом, скорее, натянутой на чувства оболочкой. Симамото их не понимала, не могла разглядеть, спотыкаясь об неизвестность, что стеной разделяла ее и этого человека. Она, надеясь, что не пожалеет об этом, пошла на компромисс: рассказала, коротко, без деталей и худших подробностей, конечно же, умолчав о последнем их вечере в том городе, но при этом вкратце пояснив, что привело ее сюда. Парень слушал очень внимательно, время от времени вздергивая бровь и кивая, будто уже знал все и лишь хотел удостовериться в своей правоте. — Почему он так горит Роппонги? — не удержалась и спросила она, впрочем, сильно сомневаясь в получении ответа. Хайтани-младший задумчиво покосился на край койки, будто действительно что-то обдумывая. — Да шило в одном месте у него, вот с самого детства и не может сидеть на жопе ровно, — Риндо устало вздохнул и закатил глаза, однако злости или раздражения от его слов не исходило. Скорее, какое-то одобрение, будто эти неусидчивость и неугомонность всегда были главными отличительными чертами его брата, теми самыми привлекательными качествами, которые не могут оставлять окружающих людей равнодушными, которые уже подсознательно вызывают либо раздражение, либо крепкую симпатию. Он и сам прекрасно знал, каково это, когда изнутри распирает энергия, адреналин пульсирует в крови и жжет вены, пока ноги сами несут тебя в очередную авантюру. И сам искренне любил это чувство. — Извини, что он еще и тебя притянул к этому. — Ерунда, — с ободряющей улыбкой отмахнулась девушка. — Я же сама родом из Отару, это совсем рядом с Саппоро. Почти что домой съездила. Если честно, мысли о родном городе совершенно не возбуждали в душе Симамото радости, приятной ностальгии или светлой тоски. Скорее, желание поскорее отвлечься от них. Юноша какое-то время внимательно глядел на гостью, будто обдумывая все услышанное, но затем плотно поджал губы и, придерживаясь за травмированный бок, наклонился к тумбочке рядом с кроватью. Через какую-то секунду на колени блондинки приземлился шелестящий цветастый пакет. — Это, кажется, твое что-то. — и действительно, при извлечении обнаружилось, что внутри был ее пиджак, который она, убегая за Раном, забыла в квартире Хайтани. Сачи по-хозяйски смяла жесткую джинсовую ткань, приятно пахнущую каким-то бельевым кондиционером. Должно быть, его перестирали перед тем, как передать законной владелице. Мысль, такая простая и логичная, ослепила вспышкой, заставила официантку оторваться от вещи и удивленно взглянуть на пациента. Однако ни поблагодарить его, ни спросить о визите родителей она не успела. Вернулся Ран. С незамысловатой стеклянной вазой, наполовину наполненной, в руках. Синие цветы горечавки тут же оказались в воде, вне зоны риска опустить лепестки уже к вечеру при такой духоте. Хайтани-старший отставил их в тень, после чего наконец обернулся к официантке и многозначительно сообщил, что пора вернуться к тому, из-за чего ей и пришлось искать с ним встречи. Сачи на какой-то миг показалось, что не стебли, а ее ноги погрузились в ледяную воду, резко и неожиданно, не дав даже настроиться и съежиться от холода. И воздух из приятного теплого вдруг превратился в паркий и сухой, и яркое солнце начало слепить глаза, и настроение, неожиданно поднявшееся, вернулось к исходной точке. Иллюзия манящей эвтюмии развеялась, пришло время возвращаться к реальной жизни и ее проблемам, и поэтому блондинка, пожелав хулигану скорейшего выздоровления, спешно удалилась в коридор, прекрасно понимая, что братьям нужно попрощаться. Стоило только двери за ней захлопнуться, как Риндо устало привалился спиной к подушке и прикрыл глаза. Старший на это только усмехнулся, тут же поймав на себе недовольный взгляд. — Что, герой, красоваться больше не перед кем? — гопник все время пытался скрыть некоторое разочарование, ведь, возвращаясь домой, совсем не ожидал застать брата в настолько плохом состоянии. Конечно, еще во время звонка было ясно по голосу: Риндо все еще слаб, однако он надеялся ошибиться и застать своего младшего в бодром расположении духа. Ну, и конечно же, здоровом теле. Правда, что до одного, что до другого было явно далеко, и нынешнее состояние брата сильно удручало его. — Ничего страшного, кое-кто сегодня навыебывается за нас обоих. — Риндо и сам был не в лучшем настроении из-за самочувствия. Он не понимал, почему в мышцах все не появляется былая энергия, а кости ломит от слабости так, что трудно даже пройтись до конца коридора, почему боль в боку так сложно игнорировать и почему она не прекращается, если ему дают обезболивающие, почему от одного вида иглы внутри все скручивается в тугой узел, хотя боязнью уколов он никогда не страдал, почему без Рана здесь так тошно, но стоит только ему появиться, как возникает желание просто отвернуться, скрыться под одеялом и ждать, пока тот уйдет. Всеми силами старался не расклеиваться, особенно при брате, которому, наверняка, пришлось куда хуже, чем ему. А все из-за его невнимательности, одной маленькой оплошности. Хайтани снова увлекся, заигрался и сам не заметил, как с крепкой устойчивой рукояти соскочил на самое острие, забыв захватить с собой что-нибудь для балансировки, и теперь лишь терпел последствия. — Там за этой девчонкой сегодня Фриц приходил, знаешь? Хуевый мотив у песенки намечается. Ну, по крайней мере, для блонди, хотя мы тоже… — юноша нахмурился, серьезно посмотрел на старшего. — Нет. Похуй, оставь ее и не встревай никуда, пока я не выйду отсюда. Один раз мы уже нагнули Предел. Повторим. Ран вновь опустился на тумбочку и задумчиво потупил взгляд в угол палаты. Риндо это очень не понравилось, мерзкое предчувствие заскребло в подсознании, однако парень дождался, что же скажет брат. — Не пойдет, — он так же отстраненно покачал головой. — Наконец-то началось хоть какое-то движение, грех возможность упускать. — Что ты задумал? — недоверчиво поинтересовался младший Хайтани, косясь на него вполоборота. Минут десять назад та девушка спросила, почему тот так желает Роппонги. Правда была в том, что Риндо этого не знает. Вернее, знал некогда раньше, во времена беззаботного детства, когда уличные драки еще будоражили в крови веселье, и они вдвоем были готовы с утра до ночи гнаться за призрачной мечтой. Но, как это бывает, манящее желание оказывается совсем рядом, так близко, что нужно лишь протянуть руку. Чтобы тут же обжечься и, не имея сил удержать, выбросить его. Участвуя в одной стрелке за другой, Хайтани как-то упустил тот момент, когда амбициям его братца стало уже недостаточно школьных банд. Ран сказал, что сделает их королями Роппонги, и Рин, как всегда, пошел на поводу, потакнул его фантазиям и сам не заметил, как возжелал то же самое. Риндо, завязав глаза, ориентируясь лишь на руку брата, брел за ним следом, не видя ни цели, ни реального пути к ней. Детское воображение не могло четко и ясно спроецировать двух мальчишек, заправляющих целым кварталом. И в этом братья Хайтани всегда отличались друг от друга. Риндо ловил бесцельное веселье, мимолетное удовольствие, боясь упустить хоть миг, растранжирить драгоценное время, живя лишь здесь и сейчас. Будущее представлялось ему чем-то далеким и абстрактным, не манило, но и не пугало. Но Рану требовалось нечто большее, его жизнь задыхалась без цели. Десятки минутных увеселений всегда были для него кирпичиками, из которых он постепенно строил лестницу, прокладывал путь к намеченному. Бывают такие люди, которым просто жизненно необходимо гореть чем-то, как фитилям, становящимся бесполезными без искры. Но в какой момент его искрой стал Роппонги, младший понятия не имел, лишь брел рядом, даже не подозревая, насколько скоро эта мечта станет явью. И как быстро импровизированный пьедестал под ними разверзнется. И именно тогда многое изменилось. Ран с самого детства был для него открытой книгой, уже давно выученной наизусть. Он знал его повадки, привычки, ход мышления. Брат был для него абсолютно предсказуем — это как поставить на повтор один и тот же фильм, но все равно каждый раз досматривать до конца. Но потом все поменялось, не постепенно, а будто по щелчку пальца. Риндо стал подмечать, что время от времени братец поступает не совсем так, как он ожидает, говорит такие вещи, которых он не слышал от него раньше, и в один момент осознал: он едва понимает, что у того на уме. Ран уже пошел в среднюю школу, у него появились новые знакомые, новое общение. Но это естественно — он ведь подрос и, конечно же, сильно изменился. Но Хайтани всегда знал, что исполняло роль главного катализатора. То было лето двухтысячного. Год, когда в жизни братьев появился Безумный предел. — Ебнулся совсем? Дома сиди, сейчас вообще не время! Куда тебе на разборки? Если же что-то случится, меня и рядом не будет. — юноша выдал это спокойно, лишь с малой толикой раздражения, как констатацию очень неприятного факта. Риндо даже не верил, что говорит нечто подобное, ведь сам был никогда не прочь подраться и затеять суету. Собственные непривычные слова хотелось просто сплюнуть, как склизкую мокроту. Раньше парни ходили на забивы вместе, всегда готовые подстраховать друг друга. Однако сейчас об этом и речи не могло идти. Хайтани слишком трезво оценивал свое нынешнее состояние, чтобы рваться следом, ввязываясь в очередную непонятную авантюру. И это окончательно выбивало, тревожная злость жгла нервы так, что хотелось ее разрядить об стену, об угол тумбочки, обо что угодно. Она копилась вот уже несколько дней. Что-то неладное хулиган заподозрил еще в первый визит брата, когда тот вместо рассказа о встрече с их предками ограничился простым и лаконичным: «пиздец». А затем, когда его навестили в тот же день и родители, Риндо взглянул на разбитое отцово лицо и тут же все понял. Кроме одного — почему Ран просто не рассказал ему об этом, вынуждая выуживать информацию у третьего лица? У, мать его, какой-то девчонки, которая вообще непонятно каким боком-припеком оказалась здесь. О том, что их уже рыщет по всему городу Безумный предел, парень узнал тоже совсем не от Рана. От чертового Сейджиро, который до сих пор думает, что он и братья — это закадычные друзья навек. Вот только две третьих из группки всегда считали иначе. Риндо, в какой-то мере, понимал брата. Его ранение — это не просто палка в колесо. Это громадный кол, к чертям разнесших все их планы. Ран остался один на один со злополучным Пределом, вот уже три года точащим на него зуб. Возможно, раньше это бы совершенно не напрягло его, вот только… очень многое изменилось за время их отсутствия. Безумный предел, который Хайтани распустили, собрался заново и даже сумел разрастись из обычной байкерской банды в самую настоящую криминальную группировку, довольно влиятельную, как оказалось, пусть и держащуюся довольно неустойчиво. И конечно же, сам Ран. Раньше гопнику казалось, что он может выкрутиться из чего угодно, найти выход или же в противном случае самостоятельно сделать его, поэтому и доверял ему, не боялся оставлять одного. Ран всегда брал не столько умом, сколько смекалкой и хитростью, легко делал расчеты, пусть и лениво, на полное отъебись, всегда сваливая добрую часть плана либо на младшего, либо на волю случая. Работало безукоризненно. До некоторых пор. — Да не боись, твоя помощь там совсем не понадобится. Я не собираюсь ни с кем драться, — отмахнулся Хайтани-старший, наконец выйдя из минутных раздумий, но Рин на это только плотнее поджал челюсть, прямым текстом получив подтверждение своей худшей мысли. Раньше ему казалось, что его брат способен на все. Однако теперь он понимал — нет, вообще нет. Просто не получалось думать так же, как и в детстве. Явно не после того, как они оба оказались в тюрьме, как начали скитаться по съемным халупам, и теперь уж точно не после случая с родителями. Наверное, это свойственно всем младшим братьям — ставить своих старших в некий образец, видеть в них эту взрослость, открывающую перед ними любые двери. Хулиган просто все время забывал об одной очевидной вещи — Ран совсем ненамного старше него самого, ничуть не лучше, не умнее, не сильнее. Риндо чувствовал, будто после суда ему открыли глаза на столь простую и банальную правду, и он смог увидеть брата более приземленным, обычным, без этого детского восхищения. Пусть им и было невозможно не восхищаться. — У меня есть идея намного лучше. — Например? — А вот не скажу! — на лице парня возникла широкая и столь знакомая ему задорная улыбка, пока он прижал к губам палец. Риндо на это лишь фыркнул. — Сегодня я либо добуду нам Роппонги, либо по полной программе проебаюсь, и тогда ты будешь смеяться и напоминать мне до самой смерти, так что пусть лучше будет тебе сюрпризом. — весь запал сошел с Рана так же быстро, как и появился. Он ловко сполз с тумбочки, оказавшись на койке и тут же притянув брата к себе, несильно прижимая его голову к своей груди, но при этом глядя в окно, ведь лишь в этом небольшом стеклянном треугольнике было что-то оптимистичное. — Если серьезно… Я не собираюсь нарываться, как в тот раз. У меня стопроцентная идея, и она должна выстрелить, только доверься мне, ладно? А потом я вернусь, и пойдем завтра во двор. Погодка теплая, да и ты обленился совсем, пока вокруг тебя такие медсестрички хороводы водят. И все-таки что-то неизменно, Ран всегда останется Раном. Глаза хулигана удивленно округлились, он, не сумев отклониться, уткнулся лбом в чужую грудь, чувствуя, как она вздымается под напором дыхания, и не совсем понимая его порыв. Брат, конечно, всегда любил обниматься, невзначай прикасаться, трепать волосы, отпускать щелбаны. Ран вообще всегда был очень тактильным человеком и в большинстве своем жертвой был его младший, ведь больше ему было некого донимать. Иногда раздражало, но он всегда понимал: для Рана это своеобразный способ выражения любви, некое доказательство привязанности, ведь единственные прикосновения, которые от него могли получить остальные, — это кулаком в лицо. Однако за последние дни в каждом его движении читалась какая-то болезненность, странный трепет, объятия стали более плотными и долгими, будто брат все это время пытался выжать из них столь необходимую ему энергию, получить важное подтверждение, укутаться в него, будто в теплое одеяло. Риндо чувствовал, как его пальцы зарываются в волосы на затылке, и жмурился, ощущая, как неприятно давит оправа очков. Это не было проявлением слабости — малой частью негласного контракта. Ран лишь старался найти в них лекарство от страха, от накопившейся боли, от чувства вины. И, как всегда, находил панацею. — Ладно, так и быть. Беги уже, а то скоро предки явятся, да и девчонка тебя заждалась… О, точно! — пробурчал Риндо. И все же ему хотелось доверять, всегда в поведении Рана, интонации его голоса, жестах было нечто такое обезоруживающее, что гопник никогда не мог ему отказать. В конце концов, у Рана голова на плечах имеется. Ну, или Хайтани просто хочет так думать, прекрасно зная, что тот все равно поступит, как задумал. Юноша шумно вздохнул, уже в мыслях видя, как избитого брата швартуют на соседнюю койку, и чуть отстранился, ловя его заинтересованный взгляд. — Она, походу, куртку забыла в их квартире, и мать ее привезла. И еще рассказала одну любопытную историю про женщину по фамилии Симамото. Не знаю, насколько это может быть связано с той блондинкой, но они из одного города, вроде как. Рассказать по-быстрому? — Я не знаю, откуда она, — заметил Ран. — Ну, короче, — пациент устроился удобнее, подоткнув плотнее подушку и поправив сползающие очки, будто готовясь к долгому декларированию, хотя и собирался ограничиться лишь самым важным, ведь и время поджимало, и мысли были явно не об этом уже. — Мать с отцом приехали сюда на следующий день, как мы созванивались… Риндо так и оборвался на полуфразе, когда дверь палаты распахнулась, тихо, практически бесшумно, так, что ее движение выдал лишь металлический скрежет замка. Застоявшееся летнее тепло потревожил секундный сквозняк, предвещающий скорое похолодание. Хайтани-старший лишь бросил короткий взгляд через плечо и с раздраженным вздохом закатил глаза: — Только помяни чертей… — И я рада тебя видеть, милый, — перед глазами вошедшей Акеми предстала вполне ожидаемая для нее картина, которую она живо представляла весь тот промежуток времени между неловким приветствием той блондинистой девчонки и входом в палату. Женщина чуть улыбнулась, убедившись, что предчувствие ее не обмануло. Мальчишки — пара слишком похожих, однако отнюдь не одинаковых лиц — сидели на кровати впритык друг к другу, совсем как раньше, как и три, и пять лет назад, как и в детстве. Будто ничего не изменилось, будто между нынешними и событиями трехлетней давности выстроился крепкий мост. — Вас обоих. — Сказал бы я то же самое, но неохота лгать. — Риндо, даже не имея с ним тактильного контакта, почувствовал, как напрягся брат, и сам непроизвольно стиснул в кулаках край простыни, которой был вынужден укрываться из-за жаркой погоды, потупив взгляд на свои же ноги. Однако Ран даже не заметил этого, больше не взглянул в его сторону, только пружинисто поднялся с койки и спешным шагом направился к двери, мысленно сетуя, что поддержал разговор о Симамото, из-за чего не успел уйти вовремя и толком попрощаться с больным. Мать безразлично проводила его взглядом и скривила уголок губ лишь тогда, когда тот столкнулся в дверях с Хидео. Юноша пару секунд молча поглядел на пластыри, на разбитые губы и опухший глаз, после чего ловко проскользнул мимо отца, не забыв кольнуть напоследок: — Тебе идет с подправленным еблом. Если хочешь, могу хоть каждый день такую пластику делать. И эта фраза не ускользнула от слуха Сачи, которая по-прежнему ждала его в коридоре. Девушка с нескрываемым облегчением выдохнула, когда хулиган вышел и жестом указал ей в сторону выхода. Любой намек на улыбку на лице Хайтани растворился, будто был видением, уступив место заметной напряженности и хмурой морщинке над переносицей. Она не стала ни о чем говорить, молча поднялась, отряхнулась, готовясь посеменить следом, когда они поравнялись, однако не успели и с места сойти, как парня окликнули. Голос был женский. И слишком хорошо знакомый им обоим. — Долго собираешься от меня бегать? — Акеми — цоканье ее каблуков звонким эхом отдавалось от стен узкого помещения — приблизилась и скрестила на груди руки. — Я думаю, после всего того, что случилось… — Ебу твое «думаю» в самых непристойных позах, — Ран сильнее нахмурился и повторил действие матери, выжидательно глядя на нее. Симамото сама собой отпрянула, направившись дальше по коридору, и отойдя на почтительное расстояние от них. Хотелось стукнуть себя по лбу, но она только плотнее сцепила их за спиной. И вновь, чего больше всего боялась, то и случилось. — … Нам нужно многое обговорить, — закончила модель, кажется, совершенно пропустив мимо ушей его грубость, пусть и удивляясь ей. Сын и раньше был довольно лих на словечки, не скупясь на выражения и думая, что в соседней комнате его не слышно, однако, оказываясь в общем зале с родителями, все же благоразумно придерживал язык за зубами. — Убегая от разговоров со мной, как маленький обиженный ребенок, ты только усугубляешь все, причем не только для себя. Будь уже хоть немного взрослее. Тем более, после ситуации с Рином… — Не называй его так! — с нажимом прошипел гопник, исподлобья вглядываясь ей прямо в глаза. — Его бесит это. — Ты ведь зовешь. — Мне можно, он уже смирился, — Хайтани фыркнул. На матери летнее платье из легкой струящейся ткани, так и лоснящееся подолом к стройным длинным ногам, так выгодно открывающее вид на худые изящные руки. Холодный блонд как обычно закрученных волос сегодня был убран в аккуратную прическу. Ран никогда не мог отрицать факт того, что его мама — настоящая красавица, пусть и не утверждал, что над этим лицом так выгодно поколдовала одна лишь природа. Горбинка на носу Риндо и тонкие губы братьев против ее полных и чувственных, как у большинства зарубежных моделей, тому подтверждение. Юноша уже и не помнил, как выглядела мать до операций. И даже не знал, видел ли ее такой когда-либо. — Риндо не поедет с вами в Саппоро. Я не поеду с вами в Саппоро. Прекратите уже делать вид, будто вам не все равно, и валите на работу, как делали это все время. Нашли повод окончательно бросить нас, и радуйтесь теперь! На последнем обрывке фразы хулигану пришлось едва ли не язык себе прикусить, чтобы громкий шепот не превратился в крик. Что бы ни накопилось внутри, что бы только ни рвалось наружу, чего бы ни хотелось прокричать прямо ей в лицо, Ран запрет это, не доставит такого удовольствия ей и медперсоналу, которого точно заинтересует скандал Хайтани с ее чадом. Больше не потеряет самоконтроль и не сорвется. Женщина, видя, как злобным огоньком горят глаза сына, принялась медленно постукивать пальцами по открытому плечу, неритмично, хаотично, ожидая, что тот продолжит. Конечно, сама ведь никогда не умела играть на музыкальных инструментах. Зато детей заставляла. Это, похоже, измызганная привычка всех родителей — пихать в своих детенышей то, что хотели бы затолкать в самих себя. — Когда я сбежала из отчего дома, — неожиданно заговорила Акеми, — у меня в руках был лишь кошелек с моими карманными, что я скопила за полгода. Я зарабатывала мытьем полов в баре, пока меня не выгнали, когда узнали, что я ночую там. Сейчас уже и не верится, да? — Мне расплакаться или похвалить тебя? — Я лишь пытаюсь сказать, что хватит драматизировать. — Ран ощерился, стоило только ледяному тону коснуться ушей, тому самому, который он больше всего терпеть не мог у матери. — Жалуешься на жизнь, которую еще даже не видел. Играешь трагедию, будто тебя не в огромном городе оставили, а в диком лесу с голодными волками. Вот оттуда бы выхода не было. В Токио — их миллион, как я пытаюсь показать. Но только у меня не было ни богатого отца, перед которым достаточно всего лишь извиниться, ни мотоцикла, как у Риндо, ни золотых побрякушек, которые вы сдавали в ломбард, ни знакомых, у которых можно перекантоваться. Вообще ничего, а ведь я была младше, чем ты на тот момент. Но я справилась, а значит, это вполне реально. Надеялась, и тебя это чему-то научит, но ты переплюнул все мои ожидания. Драки со ставками! Это же надо! Хулиган поморщился и шикнул так, будто по голове ударил сильный приступ мигрени. Да, мать вашу, Ран уже доходчиво понял, что разочаровал всех: и отца, и мать, и брата. Но, блять, никто и подумать из них не попытается, что человек, который был недоволен им больше всех, — это он сам, и не обязательно лить на нервы и напоминать об этом при каждой возможности. С головомойкой он успешно справляется и самостоятельно. — Не забывай, что все, что теперь имеешь, ты получила только благодаря мне. — покрытые легким глянцевым блеском губы плотно сжались, но в остальном модель совсем не изменилась в лице, все так же строго и с привычным холодком глядя на сына, который едва сдерживал злорадство. Все же задел за живое и заново вскрыл, нашел сочащийся сукровицей шрам и сыпанул сверху горку соли. Он всегда знал ее больное место, правда, раньше так рьяно не лез к нему, лишь слегка касаясь и проводя кончиком пальца по поверхности в моменты сор и обострений. Не столько из желания причинить ей боль, скорее, просто чтобы спугнуть, слегка обжечь, чтобы не тащила еще больше керосина. — Вот только в силу определенных физиологических особенностей мое тело не способно на подобные выкрутасы. Увы, мои мечты подняться разбиваются о плотный кафель биологии. — Что ж. Если предел твоих мечтаний — это забеременеть в шестнадцать лет от нищего подобия бизнесмена, который в долгах как в шелках, то я, пожалуй, безумно рада, что этого никогда не случится. — Акеми хмуро улыбнулась, остро чувствуя, как мышцы совершенно не хотят растягиваться в привычную улыбку, но это ощущение быстро прошло. С визуальной точки зрения. — Тогда зачем было заводить приблуду, раз тебе так это не нравится? — и Хайтани, действительно, не понимал. Как и множество других вещей в своей семье. Уже давно уяснил, что отношения родителей, — это змеиная яма, куда не хотят соваться даже они сами. Что их отношение к детям — тот еще тетрис, где приходится часами подбирать нужные фигуры, чтобы построить ровную стену. Справедливости ради стоит заметить, что Ран терпеть не может все склизкое и ползучее, а для игры в тетрис ему никогда не хватало усидчивости. И уже не хотел понимать, со временем стало настолько похер, что он и перестал этим задуриваться. Когда пытаешься хоть одним глазком заглянуть в лютое пекло, всегда имеешь риск без этого самого глаза и остаться. А риск не всегда награждается достойно. — Это ты так себя назвал? — модель, доселе неотрывно глядящая на сына, вдруг стрельнула взглядом в Симамото, будто только вспомнив о ее существовании. Официантка демонстративно отступила на несколько шагов и отвернулась, уже не видя, как женщина недовольно провожает ее и на это вполоборота поглядывает Ран. О чем они говорили дальше, Сачи не слышала. Всего один раз обернувшись, увидела только, как Хайтани склонилась едва ли не к самому уху гопника, слегка касаясь его плеч пальцами. Тот даже не шелохнулся, лишь склонил набок голову, будто пытаясь отшатнуться, но остановившись в последний момент. Девушка раздраженно притопнула каблучком. Получилось громче, чем следовало бы, но никто не обратил на это внимания, кроме нее. Все накаляющиеся нервы заставили поморщиться от неприятного резкого звука. — И обрати внимание, Ран. Может, твой отец больше и не рад тебе, но я пытаюсь помочь вам обоим, что сейчас, что после тюрьмы. Заметь, я еще ни разу не пыталась разделить вас с Риндо, хоть и следовало бы сделать это. — Сачи едва ли не передернуло, когда в один момент рядом с ней возник хулиган и, на ходу ухватив за локоть, потащил дальше по коридору. Официантка буквально чувствовала, как через плотно сжатые пальцы просачивается эта злость, вызванная разговором с матерью. Она безрезультатно попыталась высвободить руку и облегченно выдохнула, когда через несколько шагов крепкая хватка исчезла сама собой. Юноша чертыхнулся от последних ее слов и, вновь оставив спутницу одну, развернулся. — Мам! — женщина замерла, так и не успев коснуться дверной ручки, и вопросительно глянула на подошедшего. — Знаешь, это очень хорошо, что ты сейчас здесь. Займи мне денег, срочно нужно до сегодняшнего вечера. Акеми подбоченилось, хотя и не казалось, что она удивлена или просьба застала ее врасплох. — Как много и для чего? — Достаточно много. Долги нужно раздать, — сквозь зубы выдал Хайтани. — Пиздец нам с Риндо… — модель нарочито громко кашлянула, прижав согнутый палец к губам, и парень на это только закатил глаза. — Плохо нам будет, короче, если не разберемся с этим сегодня. Раз ты все равно собралась покупать нашу любовь, то ничего плохого в том, чтобы сделать это материально. Хоть как-то поможешь, если так рвешься. — Милый, да с чего ты взял, что мне она нужна?.. Что ж, вижу, ты уже больше заинтересован в разговоре. — Акеми мягко улыбнулась, блеск на ее губах напоминал искорки лукавства. Симамото поймала себя на мысли, что ошиблась в тот раз, и в некоторые моменты сходство Рана с его матерью бывает просто поразительным. — В таком случае, не будем затягивать, пока у тебя снова что-то не щелкнуло в голове. Перед тем, как войти в палату, модель еще раз пробежалась взглядом по коридору, ненадолго задержав его на блондинке. Она слегка растерялась, но сумела коротко кивнуть ей на прощание. Акеми, чуть улыбнувшись, повторила ее движение и скрылась. Было ли это искренне или нет — задачка, ответ на которую знать совсем не хотелось. Ран какое-то время постоял у закрытой двери, будто что-то обдумывая, но встрепенулся, когда Сачи, наконец, окликнула его по имени. Хулиган заметно насупился, и это выражение не сходило с его лица в продолжение всего пути во двор, а затем за угол больницы, где их не будет видно с главного входа. Так же хмуро он выслушал и ее рассказ, лишь задумчиво глядя на раскинувшийся зеленый дворик для пациентов и изредка кивая, когда официантка останавливалась, решая, что ее никто не слушает. — Ну, так… Ты сказал брату, что любишь его? — когда парень никак не отреагировал на окончание ее рассказа, без особого энтузиазма спросила Симамото, привалившись спиной к беленой стене и чувствуя исходящий от нее холод. Приятно, конечно, по такой жаре. Только зябко, очень, до такой степени, что пальцы замерзают, как на морозе. Она не могла их согреть с самого утра. — Ага, сейчас! Зазнается еще, — хулиган устало опустился на корточки, опираясь о ту же стену, а Сачи в очередной раз поставила себе галочку о том, что совершенно ничего не смыслит в братских узах. Настроение заметно понизилось. Нет, оно разбилось вдребезги, и от прежней безмятежности не осталось и следа, Ран посерьезнел и заметно напрягся, заставив девушку лишь гадать, что же теперь происходит в их семье, что будет с нею дальше. Юноша, очевидно, теперь думал о том же, вот так вот сидя на земле и неизящно горбя спину. Симамото вытащила пачку сигарет и неспешно закурила, уже ощущая, как нервозность упорно несется к своему апогею, разгоняясь с каждой минутой и явно не собираясь останавливаться. Сегодняшний Ран явно отличался от того, что ей доводилось видеть раньше: в поношенных кедах и простых шортах он казался более обыкновенным, простым. Но стоило лишь присмотреться, и становилось ясно — это далеко не так. Блондинка внимательно скользила взглядом по его согнутым коленям, обнаженным рукам, что сплошь в ссадинах, которые она не видела во время поездки, по синюшной щеке, по витиеватым узорам тату, тянущимся почти до запястья и практически до лодыжки. Парная татуировка братьев, он рассказывал. Обещал и показать, правда, это было, скорее всего, на эмоциях. — Мне страшно, — честно призналась девушка, кажется, не только ему, но и самой себе. Слова будто материальны: пока не произнесешь вслух — этого нет, оно где-то далеко. — Не боись, — Хайтани глянул на нее снизу вверх, — пока я рядом, с тобой ничего не случится. — Но ведь все это и происходит только потому, что ты рядом. Гопник неоднозначно пожал плечами: так-то правда, проблем он ей прибавил, конечно. В нос ударил едкий запах курева, терпко защекотал носоглотку, заставил его недовольно поморщиться. После того премерзкого случая в мотеле Рана тошнило от одного только вида сигарет, будто в глотку снова ударяла струйка щекочущего дыма, там и оседающего и раздражающего. Пришлось даже прилепить на руку никотиновый пластырь, чтобы только сдерживать уже столь приевшуюся привычку, теперь вызывающую лишь худшие ассоциации. Один раз ему уже пришлось бросить курить — резко, жестко, без какой-либо постепенности — в тюрьме, где подобные штуки были под запретом, и теперь больше всего не хотел возвращаться к тому состоянию. Малолетний Хайтани был готов разодрать душу на части и продать всем существующим дьяволам за горстку сушеного табака и обрывок газеты. Но так как ничего сверхъестественного на помощь не пришло, мальчишке пришлось справляться с никотиновой ломкой самостоятельно. Этим и объясняется, почему первые пару месяцев братья вечно попадали в карцер за драки. Просто по-другому он не умел отводить душу. — Не боись, — повторил он чуть тверже и увереннее, — я все разрулю, никто больше не пострадает. — И как? За вами теперь бегают, похоже, опасные люди, — блондинка повторила траекторию его взгляда, глубоко затянулась, нервно, почти рвано выдохнула серое облачко дымовых всполохов. — Это же явно не похоже на обычную драку, тут появляются реальные риски. Только я не понимаю, чего такого вы украли, раз после этого тебе все равно пришлось искать деньги? И к тому же, ваше странное алиби рассыпалось… — Да говорила ты уже несколько раз. Объясни, почему ты так за это цепляешься? Ерунда ведь полная. — будто подтверждая свои слова, хулиган махнул рукой. В целом, выглядел он так, будто ему теперь вообще не до Симамото, любая участливость, с которой он говорил по телефону, потом встретил ее в палате, улетучилась, и уже совсем не верилось, что и вовсе была. Официантка поглядывала на его напряженный хмурый профиль и вполне понимала — проблем он хватил больше, чем может проглотить. А так и захлебнуться можно. Но в то же время была готова уже хорошенько тряхнуть парня за плечо. Ее проблема по-другому никуда не денется, только выпьет все нервы, не оставив ничего их обладательнице. — Когда просишь руку помощи, всегда найдутся те, кто по глупости или доброте душевной протянут ее, и те, кто ее оттолкнут. Тут шанс — чистое пятьдесят на пятьдесят, и нам было наплевать, в какую сторону перевалит. Просто лишняя фишка: поможет — отлично, если нет — похер. Все равно алиби детсадовское. Только вот теперь все это сложилось… довольно интересно. — Да, теперь это выглядит так, будто я вас покрываю. Что мне делать? — Ничего. — глубокий вздох последовал за подъемом на ноги, юноша потянул плечи так, что послышался тихий хруст затекших за день бездействия мышц. Сачи проследила за ним взглядом, и лишь почувствовала на лице пробежавшую тень, когда Ран прошел перед ней и вроде как побрел в сторону главного входа. — Успокойся и езжай по своим делам. Все остальное на мне, все равно ничем не поможешь. — А ну стой! Ты, правда, так просто уйдешь?! — рыхлый пепел рассыпался по пальцам, зажженные искорки резким теплом опалили кожу. Блондинка отшвырнула сигарету, подскочила — не так ловко, как ее спутник, из-за шпилек, так легко вдавливающихся в мягкую землю. Хайтани дергано обернулся, его раздраженный взгляд хлестко прошелся по лицу Сачи. — Именно. Сидя на месте я нихуя не смогу сделать ни со своими проблемами, ни с твоей. Признаю: мой косяк, и поэтому я берусь ее решать вместо тебя. Что тебе еще надо? — Элементарная гарантия, что этот страшный немец больше не приблизится ко мне, — залпом выпалила девушка, слишком остро осознавая, что в данный момент это было ее единственным желанием, о котором она бы и не подумала еще сегодняшним утром. Пальцы, что держали сигаретную пачку, крепко сжались, комкая ее. Симамото вдруг почувствовала себя обведенной вокруг пальца. Думала, что оказывает посильную помощь новым знакомым, но всего лишь глупо попалась на никому не нужную уловку. Думала, после всего совместно пережитого они с Раном стали кем-то более значимыми, чем официантка и случайный выпивоха, пусть и не друзьями, но все же знакомыми. И самое обидное — для Хайтани это, похоже, обычное дело, в то время как девушка едва сдерживалась, чтобы со злости не крикнуть чего-нибудь вслед. Не совершить столь опрометчивый шаг в отношении того, у кого просила помощи. — Я понимаю, на тебя сейчас столько навалилось, ты расстроен, и тебе совершенно нет дела до меня. Теперь. Но у меня ведь тоже не было резона ехать черти куда посреди ночи, потом в другой город, прогуливать важную для меня работу, однако я тебе не отказала, и теперь надеюсь в знак хоть какой-то благодарности получить от тебя то же. Это ведь вообще не мое… Может, для вас с братом водиться с бандитами — это в порядке вещей, но меня это чертовски пугает. И только не говори, что это ерунда и мне ничего не грозит. Потому что я чувствую, это не так. Не оставляй меня так просто. Ведь я могла сделать точно так же. Девушка старалась, чтобы в тоне ее голоса не прозвучало ни капли агрессии, что, на удивление, только разгоралась по мере ее слов. Гопник раздраженно цокнул и отвернулся, скрестив на груди руки. Тем не менее остановился на дорожке, нетерпеливо постукивая носком, будто готовясь и слушая отсчет перед стартом. Сачи догадывалась, что ему не терпится переговорить с матерью, ведь именно после их тет-а-тет он и стал таким. Что так озадачило парня — ей оставалось только гадать. — Дело в том, что тебе, и правда, не стоит бояться. Однако если ты не хочешь верить мне на слово, то есть одно предложение, — после недолгого раздумья выдал юноша уже мягче и спокойнее. — Хочешь получить от меня защиту? Так и быть. В восемь вечера жду перед входом, отвезу в наше логово на ночевку. Но только выходи ровно в это время, не шастай одна снаружи в лишний раз. На губах хулигана вдруг вырисовалась ухмылка, так и отдающая той хитринкой, которую ей довелось наблюдать в баре Саппоро. И о значении которой так не хотелось думать. На самом деле, вероятность ночевать с Раном ее особо не смутила, ведь они уже целую неделю спали под одной крышей (пусть крыши каждую ночь и были разные), и он вел себя… совсем не по-хулигански, надо сказать. Блондинка, немного подумав, неуверенно кивнула. Ведь представить не могла, как он сможет по-другому оградить ее от этой проблемы. — А что? Риндо как раз не дома, и мы неделю же как-то кантовались в одной комнате. Считай, симулятор гражданского брака: сготовишь ужин, а я приду пиздецки уставшим и, может даже, уступлю кровать. Если настроение будет не ниже плинтуса. — в любой другой момент Сачи бы закатила глаза, чувствуя, что такое сравнение, пожалуй, может вогнать ее в краску. Сделала бы так и сейчас, если бы не чувствовала такое облегчение, будто на плечи нежданно-негаданно свалился здоровенный валун, но не придавил, а лишь напугал своим весом и тут же раскрошился. Хайтани усмехнулся собственным мыслям и покачал головой. Должно быть, тоже подумал об этом. — В общем, не опаздывай. Я уже сказал, что разберусь со всем и никто больше не пострадает, а если я что-то говорю, — то это железно. Положись на меня, больше с моей стороны проебов не будет. Отчего-то ей показалось, что последняя фраза прозвучала просьбой, а ее финаль — как слишком отчетливый надлом, который должна была скрасить уже чуть угасшая улыбка. Юноша выжидательно посмотрел на нее, но та лишь отмахнулась, показывая, что сказать ей больше нечего, хотя на языке и вертелось кое-что. Нечто, что она все же не смогла сдержать, когда Ран, попрощавшись, просунул руки в карманы шорт и побрел ко входу в госпиталь. — Ран! А что тебе сказала твоя мама? — сердце ударило быстрее, будто готовя ее к справедливой колкости в ответ на такую бестактность. — Сказала, подкраситься пора. Не может, мол, смотреть на это убожество, — запросто ответил Ран, вполголоса, будто самому себе, касаясь пальцами кончика косы. Ладно, правды она и не ждала. — Может, не красить? Пусть ей станет особенно мерзко, и она быстрее свалит в свой Саппоро… И с этими словами Симамото отпустила его, даже не подозревая, что совсем скоро будет буквально считать минуты и секунды до его появления. День прошел, как ей теперь казалось, незаметно, хоть всю смену стрелки на циферблате часов будто стояли на месте, раззадоривая тревожное ожидание. И работа, увы, совершенно не помогала отвлечься от него, только вынуждала все смотреть на время и надеяться, что до восьми осталось совсем немного. И еще раз за разом обдумывать все произошедшее — сначала утром в баре, потом в больнице, а потом снова в этом же баре. Дело в том, что Ран, как и пообещал, встретился с матерью и, видимо, решил сделать это на своей территории. Официантка так и замерла на полушаге с пустым подносом в руках, заметив входящих в зал Хайтани — такого же хмурого Рана и сияющую, такую красивую Акеми, тут же приковавшую к себе немало взглядов. Или это все хулиган, чье появление в этом заведении никогда не оставалось без внимания, особенно когда здесь были его главные завсегдатаи. Сачи сильно удивилась, но тут же одернула себя, заставив принять невозмутимый вид. Модель снова поздоровалась, доброжелательно, ласково коснувшись ее руки, будто пытаясь сгладить утренний инцидент, невольным свидетелем которого она стала. Блондинка вернула ей улыбку, чуть смутившись тому, как касания этой женщины контрастируют с тем, как ее несколько раз хватал за руку Ран. Который теперь даже не посмотрел на нее, лишь скрестил руки и со стороны наблюдал за ними. О чем они говорили после, Сачи не слышала. Их столик, находящийся в самом отдаленном углу (странно, а ведь она точно видела его занятым несколько минут назад), обслуживала Мицуки, подавала им коктейли. Те самые, молочные. Официантка надеялась, что самые обыкновенные. Или, по крайней мере, Ран предупредил ее, чем здесь на постоянной основе заправляют напитки. Но впрочем сам факт того, что Хайтани пришла с сыном в подобное злачное местечко, немало удивлял блондинку. Отец Сачи бил ее по рукам, только зачуяв запах паленого табака. Более того — со стороны казалось, Акеми держится здесь гораздо увереннее, и если ее спутник еще время от времени бросал брезгливые взгляды в стороны столиков, где раздавались либо пьяные выкрики, либо громкий смех, то женщина совершенно не обращала на это внимания, будучи полностью увлеченной своим чадом. О чем шла речь… Оставалось только угадывать по мрачному лицу Рана, его отрывистым жестам, тому, как он время от времени жмурится и качает головой. Когда они ушли, девушка долго смотрела им вслед, пока такси не скрылось из виду. И надеялась, что хулиган совсем скоро вернется. Но он так и не вернулся ни ровно в восемь, ни в одну минуту, ни в две, ни в три. Симамото не выпускала из рук мобильный, не позволяя экрану гаснуть и с ужасом понимая, что стоит на улице уже больше десяти минут. Было светло, сумерки лишь опускались, и совсем скоро их заменят фонари, и город перейдет на электрическое освещение. Благословенный холод сменял дневную жару, и возвращенный пиджак пришелся очень кстати. Из помещения доносилась громкая музыка, там пили и веселились посетители, туда-сюда сновали люди, гоняли мотоциклы и автомобили. Ощущение присутствия не отпускало. Но от этого было ничуть не легче. Блондинка уже и не знала, что важнее из вдруг возникших трех дел: смотреть на время, оглядываться по сторонам или гадать, куда же подевался Ран. Ни одно из них не успокаивало, лишь сильнее натягивало узел в животе, от которого хотелось согнуться пополам. Говорят, на ночь глядя все страхи обостряются, темнота лишает зрения, и люди вынуждены чем-то компенсировать эту потерю. И теперь очень надеялась, что уверенные шаги за ее спиной — лишь плод мечущегося воображения. — Ран?! — вскрикнула девушка, когда по ее спине скользнули чьи-то пальцы и тяжело опустились на плечо. Сачи инстинктивно дернула руку, желая сбросить, но стоило ей лишь прикоснуться, она поняла: не Ран. У него, конечно, пальцы тоже тонкие, но она не могла бы назвать их длинными, а эти были будто паучьи лапы — и остро выпирающие косточки сильно подпитывали это сравнение. А еще Хайтани, хоть и был гопником и много дрался, но все же сумел сохранить свои пальцы на руках в количестве десяти. — Так утром не и отдала мой заказ. Надеюсь, у вас можно навынос. — когда она медленно повернула голову, ошалело уставившись на него, и приоткрыла рот в попытке что-либо сказать, бандит осторожно прижал к ее губам палец и улыбнулся, чуть склонив набок голову, будто под таким углом ему больше нравилось ловить это перепуганное выражение лица. Рука, придерживающая телефон, медленно, будто боязливо опустилось. Казалось, еще миг, и она выронит устройство. Но девушка только плотнее вцепилась в него пальцами, и на экране тут же возник беспорядочный набор цифр. Впрочем, когда он потянулся, ее хватка разом сошла на нет, и уже в следующую секунду немец держал в руках белую раскладушку с маленьким брелоком. — Ну-ну, девочка, с этого момента все целиком и полностью будет зависеть от тебя. И еще от твоих дружков. Согласна проверить вашу дружбу на прочность? На последней фразе немец усмехнулся, и Сачи, к своему стыду, поняла. Палец, едва касающийся губ, медленно скользнул вниз по подбородку, шее и неожиданно исчез. Официантка зажмурилась, попыталась отвернуться. Его взгляд, прозрачный, неприлично спокойный, пугал больше всего, не покидал голову с самого утра, и теперь так резко и нежданно вновь ворвался в мысли. Будто всеми силами надеешься, что грозы не будет, но она вливает, предварительно не напугав ни тучами, ни громом. Мужчина дернул ее плечо, несильно, но вполне ощутимо, однако даже такое движение, будто ошпарило ее, и Симамото пошла рядом с ним, лишь бы только не почувствовать это снова. Хватка на плече усилилась, чужие пальцы теперь не просто придерживали — они давили, устрашали, оплетали и, будто фиксатор, не позволяли даже оторвать взгляд от своих же ног, чтобы двигать которые, теперь тоже нужно было прикладывать усилия. Лишь бы не споткнуться при этом. И лишь бы он неправильно не воспринял это движение. Бандит привел ее на парковку, заставил сесть в машину. Сачи испуганно замерла, кажется, только сейчас осознав происходящее. Поняла: сядет в эту иномарку — и пропала. Сердце стукнуло с новой силой, дыхание застряло где-то в горле, хотелось закричать. И она вскрикнула, хотя немец услышал лишь нечто, похожее на писк. От боли, когда сзади ее подтолкнули, и открытое колено ударилось о выпирающий вырез двери. Не успела блондинка и разогнуться, как крепкие руки, встряхнув за плечи, направили ее, вынуждая залезть в салон. Не теряя ни секунды, мужчина заблокировал все двери. — Извини. Все же лучше, чем стволом в затылок. — он не понял, услышала она его или нет. Блондинка обеими руками ухватилась за ушибленное колено, и из-за запавших волос преступник не видел ее лица. Так хотелось хорошенько стукнуть по крыше кулаком и смотреть, как она вся встрепенется, забыв о боли. Оказывается, на нее вполне можно и не обращать внимания, когда надо. Но мужчина лишь вытащил из кармана мобильный и незамедлительно набрал нужный номер, все не отрывая взгляда от официантки. Не опасаясь, что она воспользуется его отвлеченностью и сбежит. Скорее, просто наблюдая, как сторож. — Алло? Я все сделал… ___ — Спасибо за твою работу, Карстен, — сдержанно поблагодарили на другом конце провода, внимательно выслушав отчет. Эти слова принадлежали молоденькой черноволосой девушке по прозвищу Ума. Только произнеся их, она поморщилась, будто чужое иностранное имя имело далеко не самое приятное послевкусие. Чего не скажешь о характерном глухом щелчке, оповещающем о сброшенном вызове, — как бальзам на воспаленный слух, настолько привыкший к тихому шуршанию, что звук собственного пульса ударял по нему не слабее, чем автоматная очередь. Брюнетка нахмурилась, огляделась, но лишь уткнулась взглядом в собственное отражение напротив, не рискуя повернуть голову. Отражения были со всех сторон — и справа, и слева, и даже сзади, они накладывались друг на друга, преумножались, превращаясь в бесконечные туннели, в настоящую зеркальную головоломку. От этого кабина лифта уже и не казалась такой узкой и замкнутой. Пустоту разбавляли десятки, сотни Ум, точно так же, как она, сидящих на полу, неизящно скрестив ноги и привалившись спинами к стеклянным стенами. Да уж. Увидь эту картину Ран, снова бы отругал. Непрошенная тревога растворялась с каждым движением вниз и вновь вспыхивала, стоило лишь лифту, тряхнувшись, замерев на секунду, потянуться наверх, мерно гудя. Было в этом долгом аттракционе что-то напрягающее и неприятное, что-то, что раздражало куда сильнее и отвлекало. Ума удивилась, когда увидела время. Ей-то казалось, прошла, по меньшей мере, вечность, а не жалкий час. В этих непрерывных движениях наверх и вниз легко забыться, пока надоедливый звоночек не возвращает в реальность, в очередной раз оповещая о прибытии на нужный этаж. На самый верхний или самый нижний в этой высотке, и так поочередно. Своя собственная капсула, стеклянное пространство. Ловушка для тревожных мыслей и заломанных до гадкого хруста пальцев. Искажение чувств в зеркальном лабиринте отражений. Она зажмурилась, запрокинула голову так, что затылок стукнулся о стенку, и глянула на потолок, щурясь от яркого света. Чернеющий квадрат среди слепящей белизны, как толчок, как осознание — пока закругляться, и этому проблеску, будто лишь его и ожидая, ответил так надоевший звон. Однако в этот раз палец — хоть на автомате и метнулся к нижней кнопке — нажал на другую. Лифт покачнулся и быстро спустил ее на нужный этаж. Длинный коридор встретил Уму уже приевшимся офисным гулом — бесконечно шастающие туда-сюда мужчины и женщины в деловой одежде, вечные звонки и голоса, неумолкающее клацание клавиатуры и шум работающих принтеров. Хоть время уже и перевалило за вечер, но, похоже, эти люди даже не собирались по домам, тишина не хотела заполнять собой кабинеты и залы. Девушка и не знала, затихает ли здесь все по ночам. Отчего-то казалось, нет, это против городских законов. Ведь ночи в Токио наступают явно не для сна. Брюнетка двигалась быстро, уверенно с каждым шагом все острее чувствуя, насколько она выделяется из общей картины. И все плотнее сжимая губы от нарастающего раздражения. Душные шумные офисы она терпеть не могла, хоть в силу обязанностей и была вынуждена постоянно захаживать сюда, в последнее время практически не вылезая из всех этих бумаг. И скучая по временам, когда отец давал ей действительно стоящие задания. — У господина Миясита в данный момент идет совещание. — девушка быстро добралась до знакомого кабинета, куда ходила там много раз. Ноги будто сами принесли ее, действуя по мышечной памяти. Ума, даже оторвавшись от дверной ручки, удивленно посмотрела на секретаршу, что едва ли не подпрыгнула из-за стола, пытаясь остановить ее. Ей ответил такой же удивленный взгляд, скользнувший от ее лица по открытым рукам, отчего брюнетка едва не закатила глаза. Подобное внимание всегда лишь раздражало ее. Должно быть, Япония никогда не примет татуировки, особенно в таком количестве, в каком имела их она, всегда будут ассоциации с дочерью якудза. Ума бы даже посетовала. Если бы и в самом деле не была дочерью якудза. Но и эти офисные муравьишки тоже уже должны бы понять и запомнить, на кого горбят спины по много часов каждый день и стачивают пальцы о клавиатуру. Молодая работница — новенькая, как догадалась Ума. Поэтому и не стала портить ее первые дни. — Значит, пора его разогнать, — спокойно ответила она и пнула дверь. Именно пнула. Громкий звук тут же приковал к ней все внимание, доселе сосредоточенное лишь на каких-то документах. Кроме отца в кабинете оказалось еще четверо человек. Только заметив вошедшую, мужчины синхронно поднялись со своих мест и учтиво склонили головы, не рискую бросить на девушку хоть один лишний взгляд в присутствии лидера. Ума лишь прошлась к противоположному концу стола и выпрямилась, будто показывая, что не собирается уходить отсюда. — Господа, сожалею, но нам придется отложить наше обсуждение, — с легкой формальной улыбкой сообщил мужчина, сидящий во главе. Из всех присутствующих, он был единственным, кто не выказал уважения к пришедшей, чей ровный стан даже не шелохнулся, пока работники собирали какие-то бумаги и спешно покидали кабинет. Стоило двери только захлопнуться, Миясита заметно расслабился и тяжело выдохнул, откинувшись на спинку кресла и прикрывая лицо листами каких-то документов. — Наконец-то… Я уже думал это никогда не закончится. — брюнетка легко уловила за его движениями напряжение, будто мышцы раз за разом резко натягивались струной и затем дергано расслаблялись. А ведь она давно уже предлагала взять выходной и отдохнуть. Если бы отец еще слушал ее хоть иногда так же внимательно, как сейчас… — Такая морока. Может, у тебя хоть есть хорошие новости? — Твоя собачонка звонила. Хайтани нет, как и не было, но зато он, как и сказал днем, взял ту девчонку, — Ума начала с главного. После недолгого молчания добавила, неизвестно, в который раз за последние дни: — Прости, пап, я должна была уладить это дело до твоего приезда так, чтобы ты и не узнал об инциденте. — Хочешь поехать со мной и посмотреть на эту пассию? Если окажется красивее тебя, можешь плюнуть ей в лицо. — Миясита размял плечи, чувствуя, как затекшие мышцы пронзает характерная легкая боль. Усталость и идущее следом раздражение накатывали волнами — как и дочь, он не переносил сидение в кабинете. Руки сами собой потянулись в ящик стола, извлекая оттуда трубку, мысли о которой не покидали его голову с самого начала совещания. — Не хочу разочаровываться, — девушка шумно выдохнула и отвела взгляд в сторону окна, за которым уже заметно вечерело. Человеческое разочарование не может существовать само по себе, оно всегда имеет подпитку, — обиду, злость, насмешку. И Ума не могла понять, что из этого преобладает вот уже столько времени. Отец удивленно вздернул брови, ожидая, что она пояснит, но та лишь, нахмурившись, покачала головой, и он принялся неспешно подготавливать свое курево. — Хотя… все же сфотографируй ее для меня. Посмотрю. — Как скажешь. Будут еще пожелания? — бизнесмен с огромным удовольствием затянулся из подожженной трубки, впервые за день подумав о том, что в жизни все же есть что-то хорошее. Например, теплый терпкий дым в горле. — Да, пап. Есть одна просьба. — нервы на кончиках пальцев кольнули электрическим разрядом, от которого хотелось просто дернуться, как от касания к горячей плите. Ума, весьма небрежно оттянув стул за спинку, опустилась на него, уронив подбородок на сцепленные пальцы. Стук ножек о пол прозвучал слишком громко в пустом кабинете, но именно он и отрезвил. Брюнетка вздохнула, уже не раздраженно, скорее, устало. Сложно спрятать что-то под стеклянным куполом, когда все фактически на виду остается. Бандит сделал глубокую затяжку и отложил трубку на подставку, пристально глядя в понурое лицо дочери. — Не убивай Рана. Мужчина подпер подбородок ладонью, постукивая пальцами по щеке. Вкус табака горчил во рту, позволяя списать на него вдруг возникшую на губах кривую ухмылку. — И когда я, по-твоему, пытался это сделать? Ума пожала плечами — как бы и равнодушно, но куда легче, активнее. Миясита не упускал ни одно ее движение, хотел что-то добавить, но она, будто создав между ними непробиваемую стену, достала свою раскладушку, быстро принявшись печатать кому-то сообщение. — Напишу Фрицу. А то я обещала, когда тебе все передам. Он лишь кивнул в ответ, вновь принялся за трубку, удобнее привалившись к мягкой спинке. Девушка уставилась в пустой экран. Она не забыла, что должна отправить еще одно СМС, но не могла сходу придумать, как его оформить. Пальцы будто заплетались, задевая ненужные кнопки, пока она не смогла прочитать одно короткое: «Удачи». И это ввело в ступор гораздо сильнее, чем пустая строка. Палец так и замер, брюнетка скривила губы, отчего-то желая швырнуть мобильный о стену. Почему-то это показалось ей более легким и быстрым, чем просто стереть. Ведь, если желаешь человеку проигрыша, совершенно необязательно лицемерить и ластиться. Ума без всякой осторожности захлопнула раскладушку и убрала ее обратно в карман, все же написав перед этим новое сообщение: «Началось, Ран».