Эгоисты

Первое впечатление о Хайтани всегда было обманчивым — картинное спокойствие, жесткое каменное равнодушие… Только вот в голове уже вовсю покручиваются шестеренки, и причем делают это в весьма правильные стороны. Когда Миясита Дэйчи увидел этого мальчишку в первый раз, он попался именно на такую удочку. Тогда Ран, конечно, произвел на него впечатление, только было оно диаметрально противоположным тому, что этот паренек преподнес ему в итоге. Если бы, если бы только он знал… придушил бы поганца еще тогда, весной девяносто седьмого, а вместе с ним и братишку его мелкого. Кажется, то была пятница… Скорее всего, она, иначе в другой день Акеми бы точно не позволила супругу выпивать дома, да еще и приглашать друзей. Ну, случается — забывается девчонка, где ее место и благодаря кому не коротает ночи в грязных ночлежках. Если вообще говорить об этом браке, то Дэйчи всеми силами старался образумить и отговорить Хидео, но тот, увы, уже был очарован настолько, что вразумлять в его пустой голове было нечего. Ну, научится на горьком опыте, как время придет, а пока пусть надеется, что у них с этой малолетней деревенщиной все по искренней и бескорыстной любви. А ведь род Хайтани происходит из крупной земельной аристократии… Неудивительно, что остался Хидео без поддержки семьи. Удивительно то, что эта девчонка не побежала искать более выгодного папашу для своего новорожденного сына. Впрочем, сейчас, посматривая на, так сказать, результат этого мезальянса, Миясита был готов целовать Акеми руки и славить ее способной кружить мужчинам головы. Ран напоминал ему тот самый джек-пот из генетической лотереи, когда сумел урвать от обоих родителей их самые яркие черты. А вот лучшие или худшие — это другой вопрос, так ведь? При первой встрече Ран показался ему сахарным мальчиком, вылизанным и выдрессированным, ничуть не отличающимся от всех тех богатых деток, которых он видел до него. Высокий и тонко сложенный, с бледной, пока ничем не испорченной кожей, шелковистыми темно-каштановыми волосами, уже тогда заплетенными в две аккуратные косы и томным скучающим взглядом, скользящим по гостю с таким подтекстом, будто мальчугану уже до смерти осточертел этот вечер. Да уж… Только сейчас Миясита может хоть примерно представить, какой мат-перемат держался у него за плотно поджатыми губами, когда мамаша усадила его за рояль. Ран играл недурно, ловкие пальчики так скакали по клавишам, точно были созданы именно для этого. Неувязочка, но именно этими аристократичными музыкальными пальчиками Хайтани потом и забил насмерть его зама, разрушил карточный домик власти, который Дэйчи таким трудом выстроил. И худшее заключается в том, что он сам и позволил этому мальцу так распоясаться. Дело в том, что Миясита попался в ту же ловушку, что и его друг с Акеми, — засмотрелся на улыбающуюся прелестную мордашку и не заметил, что этот чертенок припрятал за спиной. Надо было быть внимательнее, требовательнее и жестче. А также почаще слушать своих приближенных. Как, например, в тот день, последний, когда он мог бы одуматься. Читать эмоции Хайтани — это как участвовать в лотерее, тянуть билетик и надеяться, что прогадал не так сильно. Привычное усталое равнодушие — порой кажется, этого мальчишку сложно вывести из равновесия. Но Миясита-то точно знает, как ярко иногда плещет игристое веселье по краснеющим щекам, как озорной зубастый оскал растягивает рот, как в пучине непроницаемого взгляда вспыхивает живой и неподдельный интерес, прямо как было сейчас. Мальчишка внимательно осматривался, бегал глазками от одного лица к другому, очевидно, до сих пор не совсем понимая, что в этом месте происходит. Ну, ничего, будет еще. Ран искоса поглядел на него, и взгляд этот был долгим, пытливым, липким, как патока, и столь же приятным. Бандиту нравились такие моменты, когда этот пацаненок оказывался не в своей тарелке, — тогда и спесь как-то сбивается разом, и самоуверенность погасает, и язычок как-то так пригревается во рту, что решает остаться за зубами. А поводов, чтобы тринадцатилетке вдруг стало не по себе, было, так сказать, немало, — начиная мрачной прогулкой по дождливому порту до пустующего в отдалении тылового склада и заканчивая избитым до полусмерти денди. А как еще назвать такого вот ряженого павлина в ублюдочной шляпе, с которой тот не может расстаться даже в подобный момент, и с эго, раздутым вдвое сильнее, нежели его кошелек? Бандит хотел бы сказать ему пару ласковых, но решил сдержаться. Не при детях все-таки, пусть этот ребенок и умеет выражаться так, что даже у Мияситы, уже отсидевшего, уши заворачивались в трубочки и едва не отпадали. Культуру все же никто не отменял, пусть моралиста ему поздно корчить. — Любую игру в кошки-мышки легко прекратить, если впустить в нее гончую. — самодовольная ухмылка немца порядком пугает даже Мияситу. Вызывает такое мерзкое чувство дискомфорта, как ожидание грозы: небо чистое, светлое, но по прогнозу обещали, так что делишки все равно придется отложить. Этот человек — еще одна шестеренка Безумного предела, относительно которой остается лишь гадать, в какую сторону повернется, полезная, нужная, но столь же и ненадежная. Дэйчи совершенно не понимал своего зама, взявшего под крыло этого подозрительного иностранца, да еще и в качестве правой руки. — Danke, Карстен. — поблагодарил бандит, осматривая результат его трудов. Это была одна из немногих фраз, которую он знал по-немецки, но для элементарной вежливости к приезжему вполне хватало и нескольких оборотов. Миясита внимательно взглянул на Рана как на единственный объект в помещении, который действительно вызвал у него неподдельный интерес. Хайтани не заметил. Еще на входе мальчишка заметно напрягся, стоило ему только заметить Фрица, и хмуро поджал губы, демонстрируя недовольство и почти что открытую неприязнь. За это хотелось потрепать мальца по головке — умница, с ходу понимает, с какими людьми лучше не иметь дела. — Вот в таких местах, Ран, обычно и находят предателей. Помойные крысы всегда жмутся в самые грязные углы, сами подсознательно понимая, где им место. И заодно сильно облегчая собственную поимку. — парень одарил его быстрым пытливым взглядом, после чего перевел его на сегодняшний предмет изучения и принялся пристально рассматривать его, по привычке чуть склонив набок голову. Не то чтобы там было что-то воистину привлекательное или интересное для глаз, разглядывать было так-то нечего, да и сам Хайтани видел подобные картины не единожды, а порой даже сам их и вырисовывал. Просто побитый человек — ничего и не разобрать толком в этом месиве, лишь поломанная кровавая маска, щедро дополненная темно-синим гримом размалеванной гематомами кожи. Карстен постарался на славу, как и всегда, выложился на полную. Вон, даже связывать не пришлось. — Ну, что? Оправдываться будем? Хмурый свет настойчиво пробивается в высокие окна под самым потолком, немного серебрит холодный бетон, и от этого обстановка кажется Миясите не такой уж мрачной, даже в чем-то комфортной оттого, что до мягкого расслабления привычной. К полупустым складам, темным уголкам, приятной тяжести ствола в кобуре он давно привык, к быстрым разговорам и допросам перед заветным щелчком курка — тоже. Только вот печальна до одури эта постоянная спешка, бешеный ритм криминальной жизни и замкнутый круг, в котором бегаешь, тщетно высматривая впереди финиш. Так хочется иногда спокойно сесть и, ненавязчиво так покручивая на пальце свой незаменимый револьвер, расспросить, чем, мать его, не сиделось кому-то на месте и так потянуло предать Предел, о чем помышляла его тупая головенка и куда подевался пресловутый инстинкт самосохранения, который, вроде как, должен бить тревогу в моменты потенциальной опасности. Глупость, конечно, несусветная… Обыкновенный разговор для любого бандита — это послабление: примерно как совершать юбицумэ не наживую, а предварительно пережав палец плотным жгутом. Простая беседа без простреленных конечностей, без игл под ногтями и тщетно подавляемых воплей, только после которых начинаешь так ценить тишину и спокойный полушепот. — Не будь идиотом. Говори со мной. И все же было в приевшейся обыденной обстановке нечто, чего быть здесь ни в коем разе не должно. А именно — белокурый мальчишка с парой косичек и льдистыми глазами, что, как мультяшные сканеры голубыми лазерами, внимательно изучают мрачное пространство и развернувшееся страшное представление под его кулисами. Ран уже не улыбался, юношеский задор покинул щеки, еще когда тот услышал о месте и цели поездки, сменившись меланхоличной задумчивостью и все тем же скучающим выражением. Миясите ужасно хотелось нарушить его. Просто поставить небольшой эксперимент — вручить мелкому ствол и наблюдать, что будет делать и на что ему хватит дури: выстрелить или отбросить оружие. Ну, а потом, конечно, анализировать и гадать, что из этого большая дурь и чего бы он хотел на самом деле от него, какой реакции и каких действий. Но торопиться тоже было нельзя — Хайтани не вырос из своих детских штанишек, все еще морщился, зачуяв порох, и крутил у виска, слушая о том, что он и сам однажды будет пахнуть так же. Наверное, все в детстве хотят быть хорошими в своих шалашиках из подушек и мягких игрушек, но потом и не замечают, как эти самые шалаши сменяются каким-нибудь Бонтеном, и хватаются за головы. Только вот уже поздно плакать и звать маму. — Берешься за крыс… — зубов явно не хватает, отчего рот брызжет слюной, язык шепелявит и спотыкается о места, где еще пару часов назад была преграда, но, по крайней мере, говорить может, пусть и тихо, так, что приходится наклониться ближе. Бандит поставил в голове галочку поблагодарить потом немца, за то, что он не перегнул палку и довел свою цель до идеальной кондиции, когда она уже не может ускакать из рук и отчетливо понимает это, но при этом все еще в достаточно здравом уме, чтобы не молчать. — Иронично. Чтобы змееныша своего удобнее было пригревать на груди? — Я сейчас его ударю, — впервые подал голос Ран и уже шагнул вперед, сверкнув недовольным взглядом. Почему-то именно на Мияситу. У мальчишки рука-то хоть и поломана, но вот натура забияки все равно сочится даже не из всех щелей, а будто через кожу, — если бы дома не перематывался чистым бинтом, то весь гипс давно бы был сплошь в коричневых пятнах подсохшей крови. — Тут и без тебя достаточно ударили, — мужчина придержал его за плечо, крепко и настойчиво, отчего Хайтани громко цокнул и закатил глаза, но все же остановился на полушаге, обреченно опустив занесенную руку. Предатель слегка отшатнулся от его движения, боязливо прищурившись и с трудом сбалансировав на краю ящика. Взнесенная для защиты ладонь неловко дернулась в воздухе, но мужчина, чтобы скрыть нервозность, потянулся выше и прищелкнул по полям шляпы, будто поправляя ее. Несколько пальцев были неестественно скрючены и вывернуты не в ту сторону. Бандит, поймав вдруг заинтересованный взгляд мальчишки, скривился и кивнул себе за спину, где — не нужно было и оборачиваться, чтобы проверить — стоял Фриц, и демонстративно дернул оттопырившуюся вбок фалангу, пытаясь вправить. Дэйчи покачал головой, уловив столь знакомый хруст и последовавший за ним болевой стон. — Кривлялся бы поменьше. Говорят, сдержанность продлевает жизнь. Так, ну а ты, — он повернулся к подопечному, руку которого все еще придерживал для верности, — пойди и погуляй пока что, пока взрослые дяди о делах треплются. Хайтани медленно поднял на него глаза, снова томные и скучающие, с примесью раздражения, чуть прищурившись, и рывком высвободил плечо. Миясита недовольно поджал губы и указал в сторону двери, так и удерживая навесу палец до тех пор, пока блондинистая макушка не скрылась за железной дверью, громко хлопнув ею на последок. Мальчишка отшатнулся от него, притопнув шлепками по бетону, явно обозленный оборванным весельем, но все же послушался и выскочил на улицу, буркнув себе под нос нечто грубое. Причал встретил юношу прохладным ветром, запахом сырости и соли, чуть влажным воздухом. Последствия недавней грозы были повсюду — кожа еще помнила ощущение и как-то особенно остро реагировала на мельчайшие капли, застывшие в воздухе, отзываясь мурашками и заставляя ежиться, разлившиеся по асфальту лужи плескались под шлепанцами, брызгали по ногам. Ран почти что бегом добрался до конца пирса, остановившись лишь у самого края и хмуро взглянув на воды Токийского залива. Свинцовое небо гремело где-то вдали, тяжелые черные тучи будто тянули его ниже, заставляя распадаться на миллиарды дождевых капель и так медленно, постепенно осыпаться на города. Похоже, холод еще вернется. От этой мысли хулиган плотнее обхватил плечи руками, что далось ему не очень-то просто из-за гипса. Уж точно не такой август он ждал весь год. Под ногами плескалась черная вода, непроглядная, неспокойная, она шумела, разбиваясь прозрачными брызгами об искусственный берег. Хайтани видел — стоял ведь на самом краю. Гребни мелких волн кружили, спотыкались друг о друга, заплетались в мелкие водовороты. Мальчишка попытался всмотреться в один из них, в сплошную черноту, где, кажется, нет ни дна, ни края, будто Токио — это один громадный остров, мотающийся туда-сюда по бескрайним просторам океана, единственный во всем мире. И, пока стоял один на пирсе, эта мысль казалась ему даже правдивой — чувство отрешенности и мерзкий холод, лижущий тело, живо дорисовывали в голове образ одинокого кусочка земли, мечущегося над непомерной глубиной водной толщи. Одинокого ли?.. Темные волны с поблескивающими спинками, точно склизкие щупальца морского чудовища, бороздят воду, и это движение чарует, гипнотизирует так, что невозможно глаз оторвать… и начинает казаться, словно кто-то глядит на тебя ответ из этой пучины. Интересно, сколько же там, на дне, человеческих скелетов?.. — Если долго заглядываешь в бездну, то есть вероятность, что бездна уже всматривается в тебя. — Фриц… — нервы кольнуло от неожиданности, будто все эти тонкие нити разом полыхнули во всем теле, подмоченные керосином. Ран инстинктивно отшагнул от низкого ограждения, кажущегося сейчас краем бездонной пропасти, и медленно обернулся. Кажется, будто с этим человеком только так и нужно — осторожно, без резких движений и выпадов, точно дрессировщик в цирке с диким медведем. Вот только любое животное можно приручить, задобрить, отвлечь пищей и обмануть лаской. С человеком такое не сработает. — Сколько раз просил так не подкрадываться ко мне?! — Что же? Боишься меня, мелочь? — улыбнулся мужчина и неспешным прогулочным шагом приблизился к Хайтани, нарочито развязно покручивая серебристую цепочку с распятием. Небольшой крестик раскачивался, накручивая цепь на вытянутые пальцы, и каждый раз ударялся о наручные часы, отзывающиеся неприятным щелчком. Ран последил за его движением несколько секунд, после чего перевел взгляд обратно на черную гладь, избегая собеседника. Он-то знал, насколько хорошо заточены грани у этой безделицы и что будет, если ею хорошенько замахнуться и попасть по коже. Бандит поймал траекторию его взора, выставил ладонь козырьком, щурясь из-за лучей садящегося солнца, что все же пробивались время от времени между густеющих туч, и повторил свой вопрос, видимо, решив, что парень не расслышал. О, нет, Ран расслышал. Вот только что за бред? Единственная вещь на свете, которую Хайтани Ран боялся с самого детства и будет бояться до старости, — это стоматолог. Вот такая уж слабость… Чинить зубы гораздо больнее, чем ломать и выбивать их (особенно, если ломаешь и выбиваешь кому-то, а не себе). А Фриц… Хулиган сам не понимал свое отношение к этому человеку. Это однозначно была неприязнь, сильная, отталкивающая, бесящая и такая беспричинная. Как будто кариозный зуб, который еще не болит, но уже так раздражает ожидание этой боли, что хочется уже выбить его собственными руками и не ждать беды. Это была интуиция, орущая ему в оба уха и трясущая за плечи, призывающая держать дистанцию, не вестись на странную иноязычную речь и улыбку. А улыбка у Кар-сте-на — или как там зовут его — была, и в самом деле, необычной. Ран насмотревшийся на них достаточно, не видел в ней фальши, и это напрягало куда больше, чем размалеванный рот клоуна-маньяка из ужастиков. Вот как-то так и повелось… Хайтани не мог терпеть Фрица не потому, что тот сделал ему что-то плохое. Он некой потаенной фиброй души предчувствовал это «плохое» и, конечно же, опасался этого. Ран все же не железный. Может, на кулаках и мастак, но вот драться с пулей все равно бы не хотел. — Ты мне противен, — честно признался мальчик, все не сводя взгляда с горизонта. — Разве я сделал тебе что-то дурное? — немного помолчав, со вздохом спросил немец. Крестик в его руках описал полный круг и ударил по циферблату на запястье, стекло которого уже давно полностью в царапинах и сколах. Бандит ловко поймал его двумя пальцами и, размотав цепь, спрятал в нагрудный карман. — Я ведь, наоборот, постоянно говорю тебе не лезть во все эти кошмары. Поберег бы лучше психику и побыл ребенком, пока сама жизнь дает тебе такую возможность. Тебе ведь очень повезло. Почему ты вставляешь палки в колеса своей же удаче? — Я в нее не верю. — Хайтани играючи пожал плечами, хотя это было скорее от холода. Ноги прозябли настолько, что по щиколоткам до колен потянулась мерзкая ноющая боль. Соленый ветер с моря ударял в лицо, и, казалось, в кожу так и врезаются мелкие кристаллические крупинки. Дышалось поразительно легко, так, что аж в груди резало от того, насколько расширяются альвеолы, как они едва ли не лопаются от натяжения. Тогда, стоя на мокром от дождя причале, юноша не придал никакого значения его словам. Задумался над ними он позже. — Какого черта тебя это так беспокоит? — Считай, это бесплатная работа всех взрослых: заботиться о малявках. Гопник исподлобья посмотрел на него, ожидая объяснения, но тот лишь молча полез в карманы своего пальто и вытащил из них пару кожаных перчаток. Хайтани часто не понимал его слов, Фриц будто нарочно говорил какими-то, как ему, тринадцатилетнему пацаненку, тогда казалось, загадками. Они оба услышали за своими спинами шаги, оба знали, чьи они и что означают для каждого. Для немца — продолжение рабочего дня, чистка склада, избавление от улик; для Рана — еще одна поездка и важный разговор, который волновал его уже столько времени. — Приведи там все в порядок, — бросил на ходу Миясита, потирая ладони какой-то салфеткой. Фриц молча кивнул и с какой-то странной филигранностью натянул перчатки, тщательно расправив мягкую искусственную кожу, чтобы она плотно обтягивала его ладони. Хайтани уловил запах пороха и сделал глубокий вдох, пытаясь вытравить его из легких, заменив солоноватым воздухом неспокойного моря. Бандиты обменялись еще парой ничего не значащих для него фраз, после чего немец так же неспешно удалился. Хулиган больше всего не хотел думать о том, чем тот будет теперь заниматься в ближайшие часы. — Поехали? Рану нечего было возразить, поэтому он просто кивнул. Где-то над чертой горизонта, где клубились тучи, прогремел гром, причем куда ближе, чем предыдущие раскаты. Гроза, покрывшая сегодня днем Токио буквально стеной дождя, готовилась вернуться, и это было вполне весомой причиной поспешить и, стиснув зубы, перетерпеть неприятную компанию. Впрочем, сам Миясита явно был в упадке духа и не горел желанием начинать разговор, поэтому весь путь проходил в уютном молчании, что вполне устраивало взволнованного юношу. Чем разговор с предателем так расстроил лидера Безумного предела, он не спрашивал. Знал ведь: отшутится и ничего толкового не скажет. Мальчишка тупо пялился в окно, все еще покрытое неиспарившимися каплями, мерно постукивая пальцами здоровой руки по гипсу, сам не замечая, что делает это в такт музыке из магнитолы. Бандит лишь время от времени искоса поглядывал на спутника, который это замечал. И прекрасно понимал, что эти взгляды означают. — ХХ августа в девять вечера, Западный парк, — все так отрешенно глядя на проезжаемые улицы, проговорил парень и незаметно скривил уголок губ, будто хватил что-то очень горькое и неприятное, то, что совсем не хотелось держать во рту и нужно было выплюнуть. — Все по законам: вырубился — значит, продул. На кону будет Роппонги. Мне как раз руку починят к тому времени, так что мы с Риндо уже оба будем в строю. Бандит задумчиво смотрел перед собой на дорогу, время от времени ворочая руль и лавируя по полосам движения. Скорость то падала, то вновь поднималась, но ехал мужчина аккуратно и небыстро. Наконец, будто запоздало уловив суть чужих слов, он заговорил: — Означает ли это, что ты все же отказываешься от моего предложения? — Именно. Мне вообще не сдалась эта ебанная хуета ни с твоим Пределом, ни с какими-то другими бандами. — Надо же, какие грязные словечки знаешь! — Миясита улыбнулся, неожиданная веселость растянула губы и заставила хохотнуть в кулак. Ран злобно зыркнул в его сторону. Взгляд, быстрый, хлесткий, был ощутим почти на физическом уровне: это как нежданный порыв сквозняка или тепловентилятора, нарушающий комфортную температуру. — Кошмар… И этими губами ты смеешь целовать мою дочь?! — Она сама меня целует, но, судя по всему, скоро перестанет. — щеки обдало жаром, но это уже давно было не смущение. Юноша шумно вздохнул, собирая рассеянные мысли и направляя их на единый курс, и воздух покинул его горло раздраженным рыком. Нервное напряжение, подбитое вдобавок мерзкой погодкой и еще более неприятной поездочкой, колотило по вискам. Больше всего он не любил, когда его вот так вот не воспринимали всерьез. — Хватай еще своего зама. А вообще… бери хоть всех! Мы с Риндо каждого отъебем. — Какой ты серьезный сегодня. — бандит вывернул руль, перестраивая автомобиль и выезжая на улицу, где Хайтани был знаком каждый магазин и каждый парк, на его родную. Мальчишка, заметив это, чуть расслабился в кресле, поняв, что совсем скоро будет дома. — У тебя прямо наполеоновские планы, да еще чтобы все и сразу, да? А так ведь не бывает. Чтобы управлять людьми, не всегда помогает твой любимый страх или личный интерес — слишком уж недолговечные крепления. Не надежнее ли подорвать чужую веру, сломать идеалы, отрезать все отходные пути, не оставив другого выхода, кроме как пойти за тобой? Это как играть в дурака, жульничать и постепенно перетягивать в свои карты все козыри из общей колоды, чтобы потом в подходящий момент вывалить их и победить. Ран насмешливо фыркнул. Миясита искоса посмотрел на его улыбку, вроде бы такую детскую и невинную. Только вот если бы этот мальчуган после каждой своей драки не умывался, то все лицо давно бы было сплошной кровавой маской. — А вот мой отец говорит, что в жизни и картах нужно действовать быстро и решительно, пока тебя не выбросили из партии до ее конца. Мужчина в ответ покачал головой. Так-то оно так, Хайтани-старший, и в самом деле, бывает резковат и радикален. Только вот стоит ли этот риск затраченной на него удачи — это отдельная дилемма, которую Дэйчи всегда готов свести в отрицательный ответ. Ох, знал бы Хидео, чему детишек своих выучивает… — О, папочка, похоже, очень тебя любит. По-своему. Может, это и малозаметно, но глубоко внутри… — автомобиль свернул в последний раз, выкатил на парковку крупного жилого комплекса и, снизив до минимума скорость, двинулся ближе к нужному подъезду. — Но не волнуйся за этот бред. Любовь сильно переоценивают. Особенно родительскую, но ты и сам знаешь. — Вот когда эта его любовь будет не внутри, а снаружи, чтобы мы с Рином ее видели, вот когда он будет любить нас по-моему, тогда и поговорим об этом. — Ран чуть нахмурился. По вечно развязному и игривому тону Мияситы он не мог понять, серьезен ли он или снова издевается. — Короче, в нужный день мы будем ждать… Блять, помяни черта… — Вспомнишь солнышко — вот и лучик, — усмехнулся бандит, когда заметил среди автомобилей знакомую невысокую фигуру в костюме. Машина чуть вильнула и, осторожно припарковавшись неподалеку, посигналила. Хайтани поморщился, раздраженно потер висок, будто резкий звук вызвал у него приступ мигрени, но все же довольно бодро помахал рукой, увидев, что отец теперь направляется в их сторону. — Ну, раз тебе так приспичило, то будь что будет. ХХ августа я буду в Западном парке и в последний раз спрошу, согласен ли ты с моим предложением, а там уж как пойдет. — Ляжет, а не пойдет, скорее, — хитро прищурился Ран, довольный его согласием. Волна облегчения нахлынула резко, расслабила мышцы, отчего гопник, не сдержавшись, улыбнулся. Это оказалось не так страшно! Миясита отчего-то не посмеялся в ответ, только выключил магнитолу и выскользнул на улицу. Хайтани наблюдал, как они с отцом здороваются, как вечно непроницаемое лицо родителя окрашивает легкое удивление. Мальчик не знал, в каких они отношениях на данный момент, да и никогда не спрашивал об этом. Краем уха лишь слышал, что дружили когда-то они, пока эта дружба не треснула под напором попытки сотрудничать. Было это до возникновения Безумного предела или после — единственное, что интересовало парня. — …Весь в трудах, весь в заботах… — хулиган, беззвучно хлопнув дверкой, выбрался из машины и подошел к ним, лишь на краткий миг обратив на себя внимание и прервав разговор. — А сынок тем временем скучает дома один. — Чего это он один? — тон отца, как всегда, выражал спокойную жесткость и какое-то присущее лишь ему напряжение, едва ли не прищелкивающее при каждом слове. — У него есть младший брат. Риндо. У меня двое детей, вообще-то, двое прекрасных мальчишек. — Прости. Постоянно забываю об этом, как только вижу скучающее личико Рана, — отмахнулся Миясита, вновь улыбаясь. Неожиданно Хайтани-старший ответил ему тем же, натянуто, вынужденно, формально, будто фальшивое поощрение. Гопник, стоя между ними, метался взглядом от одной улыбки к другой, пытаясь понять, от которой из них его выворачивает больше. Неужели взрослая дружба именно такая? Вымученные поклоны, салфетки после рукопожатий — явная неприязнь, одетая в обертку вежливости и лицемерия. Он видел это множество раз с матерью, с отцом, да даже сейчас, пока пара старых друзей прощалась. Бандит напоследок кивнул им головой и двинулся к своей машине, перед отъездом бросив с неким укором: — Если двое, то и ответственности в столько же раз больше. Хоть изредка напоминай парням, что они не сироты. — Обязательно прислушаюсь к твоему совету, — выдал Хидео и всплеснул руками, уже когда автомобиль скрылся из виду. Рисованная улыбка сползла с, а вместе с ней смягчился и тон. Ран внимательно посмотрел ему в лицо, ощущая, как у него самого чуть приподнимается уголок губ, и радуясь явному подтверждению одной своей давней догадки — отец терпеть не может Мияситу. Мужчина рвано вздохнул с некоторым облегчением и поправил на носу очки, все так же глядя вслед укатившей машине. — Мама и Риндо пока что не вернулись. — О, понятно, — спокойно ответил парень, шаркая по асфальту подошвой и чуть покачиваясь на месте, будто изнутри так и распирала энергия, не позволяющая долго стоять без движения. Так и было — сладостно-тревожное предчувствие приятно сосало под ложечкой, тянулось по мышцам будоражащей слабостью, как самый настоящий торч. Нет, даже не так — Ран чувствовал себя на грани серотонинового шока, предчувствие жгло любые мысли, как же хотелось поскорее рассказать обо всем Риндо, о том, что совсем скоро они начнут свое правление в Роппонги. Ран не сомневался в этом и лишь подумывал о том, как же теперь скрасить это томительное ожидание. — Ну, в таком случае, папа… — нарочито громко позвал отца хулиган и, ловко развернувшись на пятке, ускользнул ему за спину, когда Хидео обернулся. Мальчишка прошмыгнул за ним и выскочил уже с другой стороны, поднырнув ему под руку, после чего замер всего в шаге от мужчины и, сцепив за спиной руки, широко улыбнулся. Даже с гипсом младший Хайтани ничуть не потерял ни в проворности, ни в верткости, ни в координации движений. — Может, сходим куда-нибудь? Кино там, кофешка… Я где-то прочитал, что все родители проводят время с детьми. Неужели это правда?! А то я никогда не видел такого. Крик в пустоту, ей-богу. Если он хоть раз согласится на такое предложение, то Ран острижет свои косички. — Хватит ерничать, — отрезал Хидео. — Извини, сегодня не получится. Я как раз собирался уезжать. — Ладненько. — вопреки отказу озорная улыбка хулигана растянулась лишь сильнее, сминая щеки в мягкие ямочки. Мальчишка, явно ничуть не раздосадованный, в один скачек через лужу оказался на бордюре, чуть пошатнулся, но тут же поймал равновесие, выпрямился. — Тогда я буду ждать тебя дома. Оглядев его с головы до пят, Хайтани покачал головой. Помятый весь, конечно же, попал днем под дождь, ноги умудрился перепачкать, однозначно, простынет уже завтра. Сын как-то выжидательно посмотрел на него в ответ — под светленькой челкой будто сверкала парочка округлых огоньков, таких же ярких, как и у его матери. Он ожидал чего-то. И Хидео понимал, чего. — Ран, постой, — позвал он, когда пара блондинистых косичек подскочила в воздухе. Мальчишка, что уже спрыгнул на тротуар и направился к подъезду, на полушаге замер и заинтересованно глянул в его сторону через плечо. — В сотый раз повторяю: не общайся с этим человеком. Он тебе не друг и ничему хорошему тебя не научит. — хулиган стал на полную стопу и безразлично пожал плечами, быстро заверив, что сегодняшний раз был последним, и хотел уже было двинуть домой, как его снова окликнули: — И еще… У меня скоро будет выходной, и я подумал, что мы могли бы все вчетвером сходить куда-нибудь, куда вы с Риндо сами выберете. Тебе как раз к тому времени и гипс снимут. Что насчет ХХ августа? Любой намек на недавнюю улыбку гопника разом рассеялся. Паренек вновь посмотрел на отца, проницательно, сосредоточенно, будто ища подвох, так, что между бровей залегла хмурая морщинка и губы поджались. Непонятно, о чем же таком раздумывал Ран, но наконец он хитро сверкнул прищуренными глазками, с какой-то необычной торжественностью и загадочностью выдав: — Не-а. У нас с Риндо уже планы на этот день. Это была последняя попытка на сближение с отцом. Иронично, что именно она оказалась обоюдной. ___ Я это устроил. — Так вот как все было на самом деле… — Сейджиро глубоко затянулся и, задумчиво глядя ввысь, выдохнул облачко дыма. — Значит, вся эта история про Безумный предел — ложь? — Это про то, что мы с братом тусили в парке, а до нас взяла и доебалась целая группировка здоровенных байкеров? Да бред же полный. Будто взрослым дядькам заняться нечем, кроме как на площадке с детьми играть. — Ран и сам не понял, как по дороге выложил все, о чем, вообще-то, даже вспоминать не желал. Как-то само собой получилось, слова сами оказались на языке и выскочили через губы. Не то чтобы он так уж жалел о случайной откровенности, по факту-то свою связь с Пределом никогда и не скрывал. Просто никогда и ни с кем не ощущал необходимость поднимать эту мутную и довольно неприятную тему. — Я сам не знаю, зачем слухи всегда отрезают часть истории и кого пытаются этим выгородить. Но все было честно: два на два и Роппонги в качестве приза. Это я в углу. Западный парк Роппонги. Навевает воспоминания — хочется уже проклясть это место. Оно вызывало не самые приятные ощущения, особенно сейчас, когда нервы во всем теле шипели и жгли, как оголенные провода, когда адреналин отравлял кровь, разгоняя по конечностям тревожную энергию, от которой становилось просто больно. А ведь еще даже на территорию самого парка не вошли — ближайшая парковка и свежеугнанная тачка, подобранная на вкус Аоки, играли роль маленького ограждения, только перепрыгнув которое окунаешься в волны бушующего моря. Рану не нравилось, он уже скучал по своей вишневой малышке с выбитым стеклом. Эта машинка хоть и была поновее, но вот магнитола в ней явно подержанная — звук скачет так, что весь салон дрожит. Ушам было больно, голова гудела, точно забитая ватой, в висках пульсировал незаменимый «дарк». Фонарь палил в самые глаза, но хулиганы предпочли остановиться именно здесь, в плоской сфере света, будто на каком-то островке. Как тот же Токио: посреди чего-то огромного и бездонного — темноты. И было до ужаса жарко, невыносимо, так, что вот бы выскочить и побежать, ловя руками ночную прохладу. Ран лишь высунулся в открытую дверь, привалившись плечом к спинке сидения. Не то чтобы это помогало собраться, просто становилось не так дурно. Благо, никотиновый пластырь на предплечье работал, подавал нужную дозу в организм, иначе Хайтани бы точно с ума сошел за этот день. Хотя с какой стороны посмотреть… Вот он сидит с тлеющей сигаретой в руке под фонарным столбом, щурится от бьющего сверху света и думает лишь о том, как бы заехать кому-нибудь по морде. Ударить хорошенько кулаком, а потом еще раз, и еще раз, продолжая до момента, пока лицо ублюдка не будет сплошь в крови, и сардонически наслаждаясь волнами боли, бегущими вверх от расхераченных костяшек до самого локтя. «Дарк» ожесточает — проявляет истинную суть. Только вот увиденное ему совсем не нравится. Много лишних действий — зачем-то принял предложенную сигарету, хотя его до сих пор тошнит от одного их вида, почему-то все еще сидит, слушает музыку и все тянет время. Безумного предела Ран вообще не боялся. Может, сейчас это и крупная группировка с катанами и стволами, контролирующая едва ли не весь криминал в Минато, но на памяти гопника она все равно останется обычной байкерской бандой, что заправляла Роппонги только потому, что ей позволяли разматывать поводок. Может, она и стала гораздо опаснее, но вот люди во главе остались те же, а Хайтани уже раз общелкал их, так что не сомневался, что провернет это и снова. Реально пугало лишь одно — выбранный метод как возвращение к тому, от чего он так старательно убегал в прошлый раз. Конечно, больше всего Рану хотелось повторить злосчастное ХХ августа и поскорее получить заветное, однако это желание с оглушительным треском рвалось на две части давней дилеммой: страх или личный интерес? Юноша уже и сам не понимал, чего хотел добиться недавней выходкой, когда навестил один из складов банды и немножко навел там порядок. Свой, а понятие порядка у братьев Хайтани всегда было весьма специфичным. Главной целью было просто привлечь внимание, как-то объявить о своем возвращении, а потом — Битва Роппонги за пепел 2.0, и — вуаля! — все на своих на местах, как и должно быть. Однако теперь, когда Ран остался один на один с собой, со своим планом, четко вырисованная схема горела неудавшимся черновиком, просто потому что была копией предыдущей (не)удачной попытки узурпаторства. А наступать на те же грабли — это не просто больно, это еще и обидно. Нельзя хвататься за старые ошибки и надеяться, что повзрослев, сможешь все сделать правильно — это и есть самый большой проеб. Нужно становиться умнее, сильнее, вытачивать себя, точно статуэтку из камня, и наконец достигать вершины. — В то лето мать была дома. За первый семестр Риндо сильно съехал по оценкам, а это был последний год началки, так что мама таскала его по репетиторам и прочей херне, — сам не зная, зачем, задумчиво пробормотал хулиган, не отводя зачарованного взгляда с дымящегося конца сигареты. — Мне было слишком непривычно одному дома, и я решил обзавестись новыми знакомствами. Так и затусил с Безумным пределом, пока из моего брата пытались вылепить прилежного и образцового сыночка. — Ты уверен, что мы вдвоем справимся там? — вдруг спросил Аоки. — Еще не поздно собрать ребят. — Вдвоем? Да я, вообще-то, и один могу. От тебя потребуется лишь одна услуга. — парень невольно поморщился, когда от папиросного дыма по горлу вновь прокатилась давящая тошнота, и, не успев и подумать, затушил свое курево о запястье. Боль опалила резко, удавив в одну маленькую горящую точку, вынудила сдавленно зашипеть и отбросить тлеющий окурок. Ран, все так же морщась, отряхнул с руки пепел, будто нарочно задевая пальцами раскрасневшееся место и с некоторым удивлением рассматривая его, изучая ощущения. Раньше бы он ни за что не стал причинять себе боль нарочно. Вполне себе знак, что его хрупкий запас терпения почти выкипел. — Там будет одна девчонка — блонди из нашего бара. Как только получится, просто приведи ее сюда, а я дальше сам разберусь. И не вздумай затеять драку. — и, немного помолчав, добавил для успокоения и себя же, и товарища: — Я не любитель рисковать. Хер знает, как понять, когда риск оправдан, а когда нет, так что я за обходные пути и грязные приемчики, если потребуется. Конечно, ведь если что-то пойдет не так, то придется Риндо остаться с родителями. Ран бы не оставил с ними даже хомячка. По правде сказать, Ран бы никому не доверил своего брата, как бы ни было тяжело вывозить самому и как бы ни поджимала необходимость. Если в мире и есть непреложная истина, хоть единственная константа — то это как раз то, что братья Хайтани — это именно братья, а не Ран и Рин по отдельности. Пока у него есть эта опора, есть стремление стараться не только для себя, но и для кого-то, хулиган со всем справится, так всегда было и всегда будет. Времена меняются — люди остаются: взрослеют, меняются, только вот основа все та же. Ведь это все едино: игрушки, шутки, прогулки с друзьями — все остается, но так меняется с возрастом. Наказания становятся жестче, ответственность и риски растут, страх ошибиться становится все более осязаемым и реальным, и если в детстве Ран больше всего боялся, что его брат прознает, что это он переставляет на полке его фигурки с мотоциклами, то всего неделю назад он едва не лишился его навсегда. Так оно всегда бывает — в детстве мы строим замки из подушек и одеял, а повзрослев, смотрим на эти развалюхи и смеемся. Нельзя ограничиваться детскими шалашиками, приходится строить что-то побольше и попрочнее, иногда отвоевывать каждый кирпичик и заменять бетон собственной кровью. Ран был настоящим принцем, жил в таком же прекрасном замке из уверенности и вседозволенности. Его стены выдерживали любое давление извне — ответственность, обязанности, чужие надежды. Но вот защита рухнула, пробитая тараном — теми самыми кулаками, которыми гопник выбил себе Роппонги и путевку в исправительную школу. Ран, пожалуй, столкнулся с главной проблемой всех богатых деток — это когда на тебя валят херову кучу ожиданий, а ты их не оправдываешь и тут же оказываешься плохим неблагодарным сыном. Но только на фоне чужого разочарования, к которому он всегда был глух и слеп, хулиган сумел особенно остро почувствовать свое собственное. Оказывается, чужое давление — это просто обидно, ощущения слишком однобокие, чтобы придать им значение. Но когда ты со всех сил давишь на себя, не получаешь результата и начинаешь вариться в этом соку — это как разочарование помноженное на ту самую обиду, только вот направлено все на тебя одного. Нет козла отпущения, эта роль тоже на тебе. Это я в центре внимания. — Кстати, а кто это татуированная красотка, с которой мы говорили на днях? Вы, кажется, близки… Она твоя девушка? — Нет. Не девушка. — Ясно. Сейчас скажешь, что просто знакомая, да? — Не просто. — А! — немного подумав, Сейджиро отбросил куда-то за полосу света недокуренную сигарету и звонко присвистнул, с хитрой усмешкой глянув на спину товарища. — Подруга с привилегиями! Ран поморщился и даже шикнул, будто от одного только упоминания об Уме у него начиналась такая мигрень, что хоть на стенку лезь. Не то чтобы думать о ней было неприятно. Наоборот же — дочка Безумного предела ему очень нравилась еще со средней школы, ведь и была для него первыми и единственными отношениями в жизни. Ну, теми самыми, построенными по модели родительских, где каждый выкачивает из другого столько пользы, сколько сможет. Яблочко от яблони иногда падает очень близко, и Хайтани после недавнего переосмысления начал признавать, что имеет со своей матерью куда больше общего, чем хотел бы. Так иногда бывает — люди так люто ненавидят в других те качества, которые не смогли подавить в самих себе. Справедливости ради — чуточку Ран все же был влюблен, и его привязанность строилась не на одном только желании сделать Роппонги своим. Он всегда считал Мияситу красавицей что в тринадцать лет, что сейчас. Нет, даже не так: увидев ее после стольких лет с кучей тату, с новой длиной волос и все таким же серьезным, немного хмурым выражением лица, Хайтани на своем опыте узнал, что такое полный аут. Это уже было уже не то подобие сорванца, которое в юбке можно увидеть разве что в школьной, это была настоящая девушка, симпатичная, по-своему милая, но с тем же твердым, слегка самоуверенным характером. Он всегда считал ее интересной. С ней, и правда, было весело, и хулиган все то время, пока брат страдал над учебой, коротал именно с ней. Она ведь даже понимала его в чем-то — тоже не ладила с отцом, тоже не знала, куда девать собственные амбиции, и тоже часто ломала руки. Ума была довольно резкой и непоседливой и часто раскачивала Рана, разводила на всякую активность, и отчего-то гопнику всегда казалось, что он единственный, кому она показывает себя полностью и во всех проявлениях. Это льстило. Это толкало на взаимность. Это будило совесть, о существовании которой он и не подозревал. Теряю свою веру. — Теряю веру… — отстраненно пробормотал Ран. — В этой песне речь о терпении, — поправил Аоки. — Да, и его тоже. — гопник раздраженно вздохнул и выскочил из машины, хлопнув напоследок дверью. Сейджиро спешно выключил магнитолу и последовал примеру друга, чуть удивленно глядя на то, как Хайтани, все так же не проронив ни слова и сунув руки в карманы, плетется в сторону парка. Хулиган, недолго думая, двинулся следом. Ран даже не обратил внимания на шаги за спиной, только увереннее пошел по столь знакомой аллее. Он старался особо не задумываться о том, что произойдет сейчас. Думал о том, что мать в чем-то оказалась права — эта мысль и то тянула блевать не настолько сильно. Рану ведь, и правда, слишком повезло в жизни, сама судьба то и дело подбрасывает козырные карты, но даже с их наличием он как-то умудрился проебаться столько раз. И это чертовки утомляло. Около знакомого футбольного поля виднелась толпа с логотипами в виде кольца сансары на спинах. Ран просто устал, выдохся, вдруг почувствовал, что уже элементарно не вывозит. Устал от нервов, от страха, от чувств вины и стыда, от этой неопределённости. В конце концов, он все же не железный, предел его сил тоже иногда подходит к концу, выдержка даёт сбой, и остаётся один последний резерв, из которого хулиган теперь выжимал последние унции топлива, на котором только и держался. Он просто хотел, чтобы это прекратилось — хуета с Пределом, бесконечная гонка за Роппонги, жизнь в нищете. Не зря ведь мамочка постаралась и назвала сына капризной «орхидеей» — Хайтани не может жить абы как, ему нужны определенные условия, но чтобы вернуть их, придется сначала пройти через этот спектакль. Ран так-то никогда не любил цирк: пляшущие за грамм сладости зверьки вызывали лишь жалость, а клоуны с дурацким смехом — лишь испанский стыд. Ну, что же, иногда и самому приходится быть немного циркачом. Добро пожаловать в цирк абсурда! Сегодня в программе отборнейшая ложь и лицемерие, а главный артист — Хайтани Ран! — Эй, пройти дай! — юноша незаметно подобрался к столпотворению около трибуны и не сразу нашел щель, куда бы мог протиснуться. Мужчина, которого он похлопал по спине, видимо, оказался туговат либо на слух, либо на ум, потому что лишь обернулся, тупо поглядел на подошедшего. И тут же отлетел в сторону, получив наотмашь по лицу телескопкой — обещанным новоприобретением Хайтани. Терпение хулигана пока что не лопнуло, но уже было в опасной близости от иглы, так что ударил он сильно, с особым наслаждение ощущая, как оружие отлично держится в руке, и тут же прошмыгнул вперед, в открывшуюся брешь, пока вокруг не сориентировались. Однако кое-кто все же успел — стоило оказаться в самом центре сборища, как в наступившем ступоре слух уловил голос, заставивший гопника резко выпрямиться и как можно шире улыбнуться: — Хайтани Ран! ___ Если Симамото и представляла себе похищение, то явно как-то не так. Все мы, в конце концов, любим боевики про шпионов и преступников — в голове тут же вплывает черный джип, повязка на глаза, связанные руки и смоченный хлороформом платок, прижатый ко рту. К огромному ее счастью и облегчению, ничего этого не было, и девушка уже сама не знала, сколько раз поблагодарила всех всплывших в памяти киносценаристов за их богатую и шаблонную фантазию. Хотя — к этому ум склонялся куда больше — дело было в другом, в самом очевидном моменте, за который ей было особенно обидно: худенькая испуганная девчонка не даст отпор бандиту. Сачи просто была не готова, хоть и работала в баре, где все кишмя кишит драчунами и гопниками. Думалось, обойдет стороной и не заденет. Официантка теперь разрывалась между мыслями о том, что нужно было не валять дурака и хоть с малой толикой серьезности подумать о возможных случаях, когда придется постоять за себя, и подготовиться к ним, и о том, что подготовиться к чему-то подобному просто нельзя. И попутно корила себя глупость и безответственность. Все же лучше, чем зацикливаться на том, как тебе страшно. — Кстати… Здесь, в Японии, даже звезды по-другому выглядят, — глядя куда-то поверх трибун, пробормотал человек, назвавшийся Карстеном Эбелем. Резко вынырнув из своих мыслей, блондинка посмотрела в указанную им сторону. Колено совсем не болело, но синяк уже успел проявиться, и девушка время от времени трогала его, будто впервые замечая. Поездка выдалась максимально неприятной, ведь всю дорогу Сачи вглядывалась в окно, напрягая память и судорожно стараясь сообразить, куда же они направляются. И каково было ее удивление, когда автомобиль остановился неподалеку от Западного парка Роппонги. Вернее — той странной копии парка, в который она не так давно захаживала с братьями Хайтани. Это место можно было считать наглядным примером дуалистичной природы Роппонги. В воспоминаниях еще стояла яркая зелень, пестрые клумбы и по-летнему теплый воздух. Но как же это не вязалось с нынешней обстановкой… Темные кроны деревьев уже не радовали теньком, а казались мрачными, особенно когда шелестели из-за ветра, погасшие цветы напоминали неживые пластиковые в мрачноватом свете фонарей. Время от времени шныряющие туда-сюда любители вечерних прогулок — это отдельная тема: люди так близко, но позвать на помощь не получается, ведь немец еще ближе. Одному только можно было отдать должное за его верность себе — стадион, теперь почти пустой и тихий, напрягал точно так же, как и во время прошлого визита. Симамото уже не понимала, от чего постоянно ежится: от холода, от страха или от мыслей о том, что обычно происходит в этом месте? Нервы натягивались, пружинились и сматывались в плотный клубок, все разбухающий и заполняющий собой все естество. Пусть и не было страшных подвалов, цепей, связанных рук, избиений, страх, подотканный обидой, брал свое, и официантка отдавала. Напряжение давило, из-за него хотелось дать волю слезам. Симамото лишь устало потирала руками лицо, рассматривала на пальцах черные разводы туши, прекрасно понимая, что если даст себе такое послабление, то потом, когда этот кошмар будет позади, ей будет чертовски стыдно за себя. Она все еще хотела верить в благополучный исход. — А что, под небом Берлина они другие? — Не знаю. Никогда там не был, — пробормотал немец и резко обернулся в ее сторону, отчего девушка непроизвольно дернулась, но быстро осознала, что тот смотрит на что-то за ее спиной. Или на кого-то. Немного помявшись, Сачи осторожно обернулась и тут же зажмурилась, закрыв ладонью лицо, от яркого света, ударившего в глаза. Потребовалось не меньше половины минуты, прежде чем она поняла, что это была обыкновенная вспышка мобильной камеры. — И правда, симпатичная. Сачи, так ведь? И имя-то красивое какое! — Симамото уставилась на подсевшего неподалеку на трибуну мужчину, что до сих пор придерживал свой мобильный навесу и поглядывал то на экран, то на нее саму. Его приближения она не заметила и снова была бы готова отругать себя за невнимательность, если бы голова не была так занята размышлением, что в данный момент поразило и напугало ее больше — появление незнакомца или то, что он сфотографировал ее. — Знаешь ли ты, что первую супругу бога Шивы тоже звали Сати? Она была прекрасной, мудрой девушкой, и такой влюбленной, что будто сама судьба протянула ей руку помощи и толкнула Шиву на взаимность. Они вместе прошли непростой путь к своему счастью, и вместе же разрушили его. Поглупевшая от любви Сати не смогла вынести оскорбление, которое нанес Шиве ее же отец, и покончила с собой, опалив тело в жертвенном огне. В некоторых индийский провинциях до сих пор существует ритуал сати — это когда овдовевшая женщина совершает акт самосожжения, а если не желает этого, то тут-то ей на помощь приходят неравнодушные родственники, и из слова «самосожжение» исчезает всякое «само-»… Беру свои слова назад. Имя все же у тебя дольно неприятное. — По-моему, вы пугаете ее… — с некоторой укоризной произнес Карстен, заметивший, как блондинка по мере рассказа все больше отодвигалась от лидера, да так, что даже чуть задела ладошкой его колено, и как-то с опаской взглянул на зажженный брандспойт у лестницы трибуны, где еще толпились члены банды, оставшиеся после собрания. — Да, точно… Влезть на склад Безумного предела, покалечить там людей и устроить погром — это никого не испугает так сильно, как какая-то религиозная байка, — мужчина неспешно протер экран мобильного рукавом и убрал в карман пиджака. — Безумный предел?.. — вполголоса спросила Симамото, не поднимая на него взгляда и в данный момент больше всего надеясь ошибиться. — Так точно, — ответил за своего начальника немец, с удовлетворением заметив, как изменилось ее лицо, и закатил рукав, показывая тату на запястье. Она непонимающе поглядела на ничего не говорящий ей рисунок и отрицательно потрясла головой, хотя было слишком заметно, что новость ее потрясла. Сачи боязливо развернулась и уставилась на второго бандита, на что тот запросто подмигнул ей и медленно выкатил язык, где красовалось такое же изображение колеса сансары. Симамото просто физически почувствовала, как внутри что-то кольнуло. И кольнуло это — жуткое осознание всего пиздеца ситуации. Стало, в какой-то мере, понятно, почему грабеж не принес Хайтани денег, только вот это неожиданное понимание значительно перевешивалось одним старым вопросом, ставшим вмиг более весомым. Зачем? Зачем совать руку в клетку не просто тигра, а тигра, которому уже когда-то наступил на хвост? Безумный предел, мать его… Вот уж кто больше всех желает братьям скорейшей и мучительной смерти, вот уж к кому явно не стоит приходить на встречу. Сачи обхватила плечи, вмиг почувствовав, что продрогла до нитки, и даже возвращенный пиджак не спасает, дрожь не унимается. Она ведь, и правда, ждала Рана все это время. У него ведь имеется такое свойство — если думаешь о нем, появляется либо он сам, либо серьезный повод набрать его. И еще, видимо, исчезать, когда он так нужен. — Но, если разобраться, — вновь заговорил лидер Предела, — Шива был непокорным, гордым, и еще полным самодуром. Неудивительно, что другие боги недолюбливали его. Можно ли сказать, что произошедшее с возлюбленной — справедливое наказание для него? Как считаешь? Ты ведь у нас Сати. Готова ли ты, чтобы твоим Шивой стал… — он посмотрел на девушку, к сожалению или к счастью, без улыбки. Официантка ответила лишь растерянным взглядом, уже чувствуя, что готова едва ли не за голову хвататься от непонимания, как теперь быть. И тут услышала волнение, вскрик где-то в толпе, знакомый голос, едва не разрыдавшись на месте от облегчения. — Хайтани Ран! Что так долго? Мы тут уже едва не начали индуистскую мифологию на практике рассматривать. Сачи метнулась взглядом в сторону звука — от столпившихся членов Предела отделилась одна темная фигура и неспешным шагом приблизилась к ограждению поля, оказавшись в полосе отбрасываемого огнем света. Она увидела Рана. И не сразу узнала — вроде та же надменная ухмылка, тот же поблескивающий льдом взгляд, только вот неизменные косы были уже открашены в безукоризненный палевый блонд, однако как же это меняло всю картину! Симамото невольно припомнила лицо Акеми, тут же подмечая, что ошибалась. Ран чертовски похож на свою мать, как бы ни отрицал это. Юноша поднял глаза на трибуну и подошел ближе, к самому барьеру, постукивая по раскрытой ладони какой-то тонкой дубинкой. Официантка сидела в третьем ряду и видела его широкую улыбку до мурашек по рукам отчетливо. — Ага, это я. Ебало не порви от радости. — Да свое-то, конечно, нет, — ответил мужчина и, тяжело вздохнув, поднялся с сидения, после чего неторопливо отряхнул полы пиджака. Сачи теперь бегала взглядом от него до Рана и обратно, лишь с трепетом гадая, что теперь будет. — Но вот кому-то другому я всегда рад. Хайтани проигнорировал угрозу и только оперся локтями об ограждение, исподлобья рассматривая троицу и находя ее довольно причудливой. Как часто на футбольном стадионе можно встретить в одном ряду криминально босса, немецкого наемника и официантку, которая явно не официантка?! Вот. А для кого-то это обыденность. — Я был бы не прочь поностальгировать и повторить треклятое ХХ августа, — гопник говорил размеренно и спокойно, незаметно для всех постукивая пальцами друг о друга, — но сегодня, увы, я пришел просто поговорить. Помнится, у тебя было припасено для меня особое предложение… Когда ты в последний раз спрашивал о нем три года назад, я так и не дал тебе ответа. — Именно, не дал, — заметил бандит. — Потому что сделал фальстарт и ударил меня по лицу, да так, что я очнулся только в больнице: без банды и Роппонги, но зато с сотрясением. Дипломат из тебя так себе. У Симамото, кажется, на секунду перехватило дыхание. Вот она, та самая история, те самые люди, воротящие судьбу целого квартала, как бы абсурдно все это ни звучало. Ран в ответ на это невинно пожал плечами и усмехнулся — подозрительно смешливо и широко. За его спиной возник еще один человек, в котором девушка сразу же узнала того неприятного амбала с парковки, и протянул хулигану небольшой тканевый сверток. Хайтани принял его и медленно повернулся к трибуне, загадочно потрясывая им перед собой и продолжая давить улыбку, от которой одному из зрителей уже становилось не по себе. Парень, все не отрывая от них взгляда, ловко развернул все складки и вывалил перед собой содержимое свертка. Это были деньги — цветастые зеленые бумажки рассыпались под его ногами, но Ран будто и не обратил внимания. Только тряхнул ступней, заставив несколько купюр еще раз подняться в воздух. — Мы тут недавно чуть покуролесили с твоими ребятами. Это компенсация. Или примирительный подарок, называй так, как приятнее твоему эго. Только сильно не обольщайся количеству бумажек, они мелкие, но — голову даю на отсечение — настоящие. — юноша уже практически не улыбался. Бандит, какое-то время глядящий сверху вниз на развернувшееся представление, сорвался с места и, неспешно миновав лестницу, оказался на одном уровне с хулиганом. У Симамото дернулось сердце от тревожного предчувствия. Ран слегка отшатнулся, выставил перед собой на вытянутую руку свою дубинку. И разжал пальцы, позволил ей упасть вниз, после чего продолжил: — Я проебался, причем проебался крупно и неебически тупо, о чем теперь сильно сожалею. — Проебался? — неожиданно подал голос Карстен, и блондинке он отчего-то напомнил звук, с которым тупой гвоздь царапает стекло. — Ты это понял благодаря тюрьме или нищете? — Фриц… Даже непривычно, что ты тявкаешь без разрешения. Хозяин поводок сегодня спустил? — Хайтани нахально и с явным вызовом посмотрел на немца, однако уже через секунду его лицо приобрело напыщенно испуганное выражение, когда парень картинно прижал ладонь ко рту и покачал головой. — Ой, точно, забыл… Хозяина ведь нет! Эбель подорвался с места, отчего сидящая совсем впритык Сачи вздрогнула, но тут же замер, стоило бандиту только вкинуть руку, жестом останавливая соратника. Он выглядел совершенно спокойно и лишь слегка сосредоточенно, а вот по побледневшему вытянувшемуся лицу немца было ясно, что приход гопника его не шибко радует. Симамото казалось, что с каждой проведенной здесь минутой, с каждой подмеченной деталью, с каждым словом, она все меньше понимает, что, мать его, происходит. — Я проебался, — повторил Ран и, тряхнув свертком, расправив его, натянул себе на плечи. Темное объемное полотно оказалось чем-то вроде недлинного плаща. — Поторопился и ошибся, но начал понимать это только сейчас. Как ты и говорил: достаточно подорвать чужую веру, переломать все идеалы, отрезать другие возможные варианты, и человеку ничего не останется, кроме как пойти за тобой. Я, как ты успел заметить, немножко уперся в тупик и теперь готов пересмотреть средства. Потому что цель у меня осталась той же… — тут Симамото отвлеклась, ведь услышала тяжелый звук шагов на лестнице. Напарник Рана поднялся на уровень их ряда и жестом поманил ее к себе. На ладонь была намотана цепь так, что с запястья свисала петля. Официантка, к своему сожалению, знала, для чего это. — Конфискую, — пробормотал он, когда подошел ближе и ненавязчиво так звякнул металлическими звеньями. Сачи так и не поняла, что ответил ему немец, но уже в следующую секунду хулиган сжал ее предплечья и мягко потянул на себя, заставляя подняться на ноги. Девушка не успела даже сориентироваться, как ее уже отводили в сторону лестницы, вниз по ней и мимо Хайтани с его собеседником. Ран даже не глянул в ее сторону, за что Симамото почувствовала странную обиду и какое-то разочарование, только так и не сумела понять, в чем именно. Гопник внимательно смотрел лишь на бандита, но не было видно, чем он отвечает ему. Однако перед тем как пересечь поле, чтобы оказаться у пустого выхода, слух ее уловил лишь одну фразу, брошенную небрежно, почти что насмешливо: — Ты, правда, думаешь, что можешь качать здесь права?.. Никогда еще пустой тротуар так не радовал ее. Блондинка вяло плелась на своих каблуках, уже чувствуя, что готова сбросить их и пойти босиком. Синяк ныл при каждом движении колена, однако теперь это казалось ей самой ничтожной проблемой. Аоки уверенно шагал рядом, приобнимая ее и будто придерживая. Официантка даже не придала этому значения, шокированному уму было явно не до этого. — Ран остался там совсем один, — опомнившись, встрепенулась Сачи и с опаской обернулась, только сейчас заметив, что футбольное поле осталось уже далековато. — Справится, — запросто ответил Серджиро, успокаивающе поглаживая ее плечо. — Он сказал, что это просто беседа со старыми друзьями. Симамото так и остановилась, небрежно сбросив с себя чужую руку. Хулиган, решив не будоражить спутницу в лишний раз, послушно отступил на пару шагов, потирая запястье, по которому она случайно прошлась ногтями, и глядя на непонятную смесь эмоций на ее лице — побледневшие губы нервно кривились, в то время как широко распахнутые глаза все еще хранили след недавно испытанного шока. В целом, выглядела она так, словно сейчас либо расплачется и убежит, либо замахнется и вцепится ему в лицо своими коготками. Неожиданно Сейджиро довольно ухмыльнулся одним уголком губ и указал пальцем куда-то ей за спину: — Если хочешь подробностей, можешь у него и спросить. Блондинка рывком развернулась и сразу же уловила движение в плохо освещенной части аллеи — светлая кожа и теперь уже блондинистые косы выделялись слишком отчетливо, даже будто светились. Не потратив на раздумья и полминуты, Сачи сорвалась в его сторону, насколько позволяли каблуки и ноющая боль в колене, и остановилась под ближайшим фонарем, где пришлось чуть подождать хулигана. Сердце болезненно колотилось, но вовсе не от короткого бега, — не успело еще забыть машину немца и стадион. Нервы, до упора намотанные на катушку, щекотали пальцы единственно оставшимся концом, и девушка плотнее сжала за спиной ладони, рассматривая своего ни то спасителя, ни то корня всех бед. Блонди-Ран — это, явление, конечно, странное и интересное, но на фоне всего остального оно кажется настолько неважным и мелким, что Сачи даже не стала растрачиваться на вопрос о его состоянии. — Какой ты красивый сегодня! — вместо этого она улыбнулась, надеясь, что вложила в тон достаточно сарказма. — Спасибо, — запросто ответил Ран, мило улыбнувшись. — На маму очень похож. — А вот это уже не комплимент, между прочим. — Я знаю. — Симамото тяжело сглотнула, думая о том, как бы кстати был любой коктейль из ее бара, даже самый отвратительный. — Ран, я не хочу устраивать сцены, поэтому задам всего один вопрос. Какого хрена сегодня произошло? — вопреки собственному желанию, голос она все же повысила, ощущая, как накопленные за последние часы эмоции ищут выход. — И, мать его, попутно объясни, почему ты не приехал за мной вовремя и какого черта только что вы ворковали, как старые приятели? Хайтани поморщился. Сачи теперь разглядела его лицо и не нашла на нем новых ссадин, за исключение того старого синяка на скуле. Но при этом заметила, что хулиган выглядел довольно уставшим и хмурым, всякий намек на недавнюю улыбку рассеялся. Залегшие под глазами тени выделялись слишком отчетливо под выбеляющим кожу светом фонаря. — Да какие, блять, друзья… Наше общение, чтобы ты знала, началось с того, что он сломал мне руку, — пробормотал гопник и потянул за полу плаща, отодвигая ее в сторону. Как оказалось, под мышкой он нес сумочку официантки, которую у нее забрали еще в начале пути. Симамото была рада вернуть ее, но самое большое облегчение получила, лишь найдя в ней свой мобильный. — Я собираюсь вступить в Безумный предел. Все, что творилась в Токио последнюю неделю, было неприятной и довольно невкусной прелюдией к этому. Блондинка едва сумку не выронила, теперь уже и не зная, что поражает ее больше: желание Хайтани, по слухам избегающего любой причастности к какой-либо банде, вступить в одну из них или то, в какую именно он намылился. Юноша засунул руки в карманы, и продолжал молчать, хотя девушка так ждала, хотела услышать от него еще хоть что-то. Объяснения, извинения… он задолжал ей и то, и другое. — И ради этого… Ради этого ты подверг меня опасности? — Ран, глядя ей прямо в глаза, медленно кивнул, но от этого легкого, совсем не несущего угрозы движения, она отшатнулась на пару шагов. — Ран, только честно: когда обещал укрыть меня, ты уже знал, что не приедешь, так ведь? — Да успокойся, — отмахнулся гопник. — Я ведь обещал, что с тобой ничего не случится, и, посмотри, все в порядке. Мне нужна была эта встреча, для нее уже была причина, но не хватало посредника, чтобы безопасно выйти друг на друга. Но я, честно, не дал бы эту роль тебе, если бы риски перевешивали. Сачи поджала губы, долго глядя на него. Хайтани видел, как блестят ее глаза, сплошь в черных разводах косметики, как пальцы нервно теребят ручку сумочки, как она топчется на своих шпильках, ища наиболее устойчивое положение для ватных ног. Гопнику казалось, что сейчас он получит хорошую пощечину и поток крепкого мата в свой адрес, но девушка вместо этого только облизнула губы и растянула их, даже не пытаясь скрыть натянутость этой улыбки. — Умно, — сказала она. — Чуть-чуть эгоист, немного манипулятор — у всех свои недостатки, так ведь? Тогда будь добр выслушать мой: я никогда не прощаю тех, кто ублюдочно обошелся со мной. Помнишь, что я говорила в Саппоро? Будь ты хоть редкостной сволочью, убийцей, грабителем, да хоть, блять, врагом всего мира, но если при этом ты будешь добр ко мне, я отплачу тебе тем же. Тем более что я уже сделала для тебя что-то хорошее… Отлично! Считай, все перечеркнуто! На последней фразе девушка не сдержалась и едва ли не прокричала это ему в лицо, но вовремя стиснула челюсти. Слезы просились, только вот приглашал их уже не страх, это делала предательская обида, неожиданная и вдруг нахлынувшая, как накопившийся снежный ком. Только вот она не могла понять, на кого же это чувство обращено: на хулигана, предавшего ее доверие, или на нее саму, так глупо доверившуюся снова не тому человеку. — Да пошел ты! — блондинка резко развернулась и двинулась в темноту, прекрасно понимая, что еще минута, и она захочет высказаться, а если выскажется — точно расплачется. Ну нет… только не перед ним и только не сейчас. — Подожди же. Я отвезу тебя домой, — Ран шагнул следом и по привычке потянулся к ее руке, но официантка ловко отдернула ее, наотмашь шлепнув парня по ладони. — Без обид, но я бы сейчас лучше прыгнула обратно в машину немца, — отрезала Сачи, с неким удовлетворением подмечая, как вытянулось лицо гопника. — Ах, точно! Если у тебя снова будут проблемы, или захочешь прокатиться, пожалуйста, удали к чертям мой номер. Ран удивленно глядел ей вслед, и даже не заметил, как к нему приблизился Сейджиро, тоже провожающий девушку взглядом. — Я не совсем понимаю, что у вас произошло, но, знаешь, говорят, что ничего в глазах девчонки так не прибавляет плюсик в карму, как искреннее извинение. — Ебать, какой ты знаток женской натуры, оказывается, — пробурчал хулиган, видя, как Симамото то и дело оборачивается, как ее фигурка все исчезает в темноте и уменьшается так, что никакие линзы уже не помогут рассмотреть. Ран шумно вздохнул и вдруг почувствовал острую необходимость как можно скорее убраться из этого места. — Да извинюсь я, извинюсь. Поехали. Больше ловить здесь сегодня нечего.