Эгоисты

Ран всего лишь хотел любить. Разве это так уж плохо? Всего-навсего хотел снова ощутить это чувство нужности и привязанности, снова прыгнуть в чужие объятия и согреться. Зимой ведь зябнет, да и ночи стали отчего-то холодными, что даже обогреватель не спасает. Рукам тепло, ногам тоже, но только вот в груди будто грелка, наполненная стылой водой, — ее бы разрезать и, как гной, спустить этот текучий лед. Останется пустое пространство, но в нем быстрее распространяется тепло. Ран просто хотел взять в руки нож и вспороть свою душу, выпустив из ее полости обосновавшихся там демонов. Наверное, больно. Но еще больнее чувствовать, как они там копошатся, царапают острыми когтями и скребутся, надрывно рыдают, и этот концерт сломанных инструментов не прекращается. Ран старался не заглядывать туда. Не то чтобы страшно, просто до ужаса неприятно оставаться один на один с двумя грызунами, что так медленно и мучительно грызут душу. И имена им — Скорбь и Одиночество. Ран всего лишь хотел заполнить пустоту, чем-то заткнуть ту щелку, из которой так и вытекает желание жить. Хайтани, вообще-то, цепкий — когтей нет, но впивается пальцами так, что остаются синяки и царапины. Умеет за людей хвататься — вон как держался за своего брата, пока имел такую возможность, как держался за воспоминания и образ, засевший в голове, как держался теперь за Симамото, боясь отпустить. Да держался-то как… На запястьях Сачи вечно следы от чужих пальцев, а в легких — нехватка кислорода, когда она просыпается посреди ночи от того, что воздуха катастрофически не хватает, и мозг начинает вопить об опасности. Ран обнимает крепко, будто ждет, что в один момент его рука упадет на пустую подушку. Она просыпается по ночам и боится отойти, лишь бы только не увидеть растерянность в вечно уверенном взгляде. А Хайтани просыпается от каждого шороха, беспокойно так оглядывается по сторонам и упирает взгляд в нее. От этого просыпается уже Симамото — научилась чувствовать на себе такой взгляд и тут же реагировать. Девушка раз за разом прижимается к его телу, в нежной хватке оплетая плечи и даря чувство защищенности. Королю ведь тоже нужен рыцарь, и Сачи, в жизни не носившая доспехов, готова использовать собственную спину как щит. С Раном непросто. Он страдающий, но до ужаса гордый, помощь принимает с трудом. Мерзнет, но не примет одеяло. Боится, но не будет прятаться. Мучается, но не признает этого. Гордые люди обычно страдают в одиночестве, и это правильно. Тогда ведь никто их не видит, не разочаровывается — они не теряют лицо. Сачи потребовалась куча времени, прежде чем она поняла: все изменилось, и вечно спокойный лукавый Хайтани уже не будет прежним. Теперь только куча сигарет в пепельнице, пустые бутыли сакэ, холодные руки на ее талии, от касания которых по всему телу бегут зябкие мурашки. Теперь надо просто привыкать и жить дальше. Все просто: жизнь не останавливается с чьей-то смертью. Рану двадцать лет, и с сегодняшнего дня он — супруг. Ночь собиралась до ужаса холодной. Косточки промерзают, и темнота оседает в крови. Ледяной ветер — предвестник скорой зимы — обдувает морозным дыханием, заплетает в косы блондинистые пряди. Свет фонаря… лучше бы не было. Вот бы не было всего этого — города, дня, этой жизни. Из-за фонаря только жутче, страшно даже вдаль глядеть, будто оттуда как черт из табакерки выскочит преступник и выстрелит. Ран бы от пули в сердце не отказался, так хоть что-то почувствует. Иначе как-то странно — у человека свадьба, а у него на душе ничего нет. Ни радости, ни ликования, только сплошное вакуумное равнодушие и желание скорее лечь в постель. — Ран, смотри! Там звезда движется!.. А, наверное, это просто спутник летит… А Сачи идет роль невесты. Белое платье сидит как влитое, нежно оплетает плечи кружевом и выделяет талию. Пришлось взять напрокат. Она захотела, чтобы их подобие свадьбы хоть немного походило на нормальную, как у любящих людей. Она хотела запомнить этот день, как прочитанную перед сном сказку, чтобы, когда уснет, раз за разом видеть отголоски воспоминаний в глубокой сокровенной дреме. Ран хотел скорее его пережить и лечь спать. Он чертовски устал, а утром еще и самолет. Она хотела по-нормальному — чтобы с платьем, с костюмом, с кучей фотографий. Хайтани не стал перечить и лишь поддакнул. Один день можно перетерпеть, стиснув зубы. Платье неспроста длинное и пышноватое — самое дорогое из всего свадебного списка. Длинный белый подол закрывает ноги, чтобы не было видно, что невеста выходит замуж в старых туфлях. Рассудили, что так будет дешевле, чем арендовать подходящую обувь. Костюм-двойка Рана тоже из проката. Подобрать его было куда легче, ведь единственное требование заказчика — это «что угодно нужного размера». Когда-то Хайтани было не все равно, как он выглядит, но теперь, в такой ответственный день, ему по барабану, по хую, до звезды — выбирайте сами, какой способ предпочитаете больше: музыкальный, анатомический, астрологический. Было холодно, только вот домой идти не хотелось. Там еще холоднее, и только тепло чужого тела и тепловентилятор помогают мозгу не превратиться в студень. Ран медленно покачивался на качелях, даже не отрывая ног от земли. Сачи прогуливалась туда-сюда, все глядела на небо. Она выглядела счастливой. Как-то она говорила, что сыграть пышную веселую свадьбу с любимым человеком, — это одна из ее мечт. Что же… Прости, Симамото, пышно и весело не получилось. Собственно, вообще никак: просто расписались, пощеголяли платьем по улицам Токио, заскочили в кафе, и теперь до ночи сидят на детской площадке. Это вообще не лучшее место для сакэ, но Рану уже поебать на приличия. Хочется упиться и заснуть, хоть даже на этих качелях. — Ран, — негромко позвала девушка, оторвав взгляд от черного каскада небосклона, полного звезд, — я прекрасно понимаю, что это вообще не то, чего ты ожидал от жизни. Но это лучшее, что я только могу дать. Она подходит совсем близко, так, что свежий воздух, скребущий изнутри нос, пропитывается ее духами, такими сладкими-сладкими, что сводит зубы. Сачи внимательно поглядела на него сверху вниз, и взгляд ее был пристальным, цепким, напряженным, после чего, негромко вздохнув, опустилась перед ним на корточки, положила ладони ему на колени, теперь уже глядя снизу, заглянула прямо в глаза, точно ожидая чего-то. — Я буду стараться, я научусь всему. Обещаю быть тебе хорошей женой, Симамото Ран. В конце улыбнулась одним уголком губ, будто ребенка пыталась успокоить. От этих слов Рану отчего-то хочется в один глоток осушить бутылку и разбить ее себе об голову. Сачи — новый член его семьи, его вторая половинка и спутница жизни. Кто бы мог подумать, что так все выйдет? Любовью, и в самом деле, шутит Сатана, не зная отдыха и сна. Сачи — его королева. Сачи — его волчица, которую он должен теперь оберегать от любых бед. И Ран будет, ведь так нужно, мы же в ответе за тех, кого приручили, а Симамото явно из тех, кого нужно выдрессировать, чтобы безопасно держать рядом. — Золотко, смотри, что я тебе дам. — ее глаза тоже блестят алкоголем, а голос улыбающийся, бодрый. Девушка, все так же глядя ему в глаза, медленно и осторожно расстегнула свой несменный браслетик из розового золота и протянула ему. Хайтани тупо посмотрел на предмет, потом вопросительно на нее. Он впервые видел, чтобы Симамото снимала это украшение. Она улыбнулась и схватила его за запястье, бережно щелкнула застежкой, поцеловала в тыльную часть ладони. Она всегда говорила, что с королями только и так. — Это, конечно, не кольцо, но тоже драгоценное и круглое. Это важная для меня вещь, это ключик от моего прошлого. Поэтому я отдаю его тебе. Храни нас обоих, пожалуйста — и меня, и браслет — и тогда получишь то же в ответ. Давай постараемся друг для друга, хорошо? Ран ведь уже поклялся, а слов на ветер хулиган не бросает, так что он кивнул. Такое простое решение для сложного вопроса. Но так у них и случилось все — уехали вместе в Саппоро, и не расставались уже с тех пор. Было невозможно, было страшно уйти, отпустить ее — то последнее, что спасало от одиночества, от боли. Это была фальшивая панацея. Плацебо — если убедить себя, что тебе хорошо, то со временем ты привыкаешь к самообману и начинаешь радоваться ему, как благословению. Риндо больше нет, родители ничего и знать о нем не хотят. Сачи — единственная, кто не бросил, не отказался, кто жив. Решение вступить в брак далось Хайтани легко, все равно последние четыре года живут вместе во все той же однушке и ночами ютятся на тесной односпальной кровати, жмутся друг к другу крепче, боясь упасть или замерзнуть, снова потерять свои якоря и сорваться под напором потока жизни. — И я обещаю быть тебе хорошим мужем, Хайтани Сачи, — проговорил Ран и коснулся ее щеки. Блондинка поморщилась из-за его холодных пальцев, но только сильнее приластилась к ладони, точно кошка, разве что не мурчать не умела. Черный пиджак от костюма Рана едва не спадал с ее плеч, и парень подтянул его за лацканы. Он хватался за нее, как за страховку, старался не выпускать из рук. Хулиган наклонился и поцеловал Сачи, придерживая пальцами за подбородок, — всего второй раз в роли жены. Жены. Даже звучало абсурдно, все происходящее казалось спектаклем, у которого идет последний акт. Ран отнес ее в квартиру, как положено, на руках, крепко прижимая к себе. Она была вся холодная, продрогшая, хоть ни разу и не пожаловалась. Хайтани не видел смысла трахаться, как заведенные, в первую ночь после бракосочетания, если впереди вся жизнь, поэтому свою они провели, как всегда, прижимая друг друга к себе и наконец отдыхая после долгого насыщенного дня. Теперь уже в качестве супругов. Все казалось сном. Но утром Ран посмотрел на свою руку, на серебряное кольцо, и быстро понял — это уже не шутка и не бред, он, и в самом деле, женился на Сачи. Она теперь его супруга. Только вот распробовать эту мысль не удалось — нужно подниматься, бороться с похмельем и бежать на самолет. Куда рейс? В Германию. Помнится, был у него знакомый немец. Ран лично позаботился о том, чтобы тот жрал землю. Зачем? Да по делам Бонтена… На шее пока что нет тату, но Хайтани уже полноправная часть опасной преступной группировки, пока что маленькой и слабой. Но это уже лишь вопрос времени, когда каждый человек в Японии будет знать ее название. Но пока что ее нужно взрастить, поднять, воспитать, как дитя малое. Сачи будет провожать его, даже отдаст свой тренч — тот самый. Он, конечно, потрепался за четыре года, но все равно еще в пригодном состоянии. Решили, что так будет лучше, что Рану незачем замерзать и болеть в чужой стране. Да и она еще говорила, что ему чертовски идет этот плащ. Новоиспеченная супруга поправит лацканы, разгладит плечи, потрогает его щеки, взъерошит блондинистое каре и с улыбкой выдаст то, о чем Хайтани будет думать постоянно с тех пор: — Я буду ждать тебя дома. Дома. Что такое «дом»? Место, где живешь, или место, где тебе хорошо? Непонятно, в каком смысле, но домом Рана был Роппонги, его королевство и неприступная обитель. После того, как он уничтожил Безумный предел, в этот раз радикально и наверняка, этот район стал для него делом жизни. Это их с Риндо общая мечта, их цель, то, что они не успели сделать вместе. Ран обязан закончить это в память о брате, поэтому Бонтен стал для него прекрасной возможностью подняться еще выше. В античном мифе это кончилось сожженными крыльями, но Хайтани держался и не на них. Никаких легких путей — приходится самому махать руками, чтобы держать верный курс и не падать. Бонтен Рану не особо-то нравился. Молодая группировка казалась ему сборищем каких-то странных людей под руководством еще более странного человека. Лидер, которому он посвятил свое сердце, был обыкновенным ребенком, неготовым к тягостям преступного мира. Ран понимал, сам варился в этом соку с двенадцати лет и в свое время долго не мог свыкнуться, что человеческая жизнь — это очень мало. В годы Майки сам был растерян и сбит с толку — только-только стер с лица земли Предел и обосновывался на новом троне, который было не с кем разделить. Тем не менее в Майки была нужная жестокость и решительность для этой роли, и Ран сам не знал, кому еще можно было бы доверить эту должность. Хайтани оказался вторым по старшинству в банде, несмотря на свои двадцать лет, и единственным, кто не холост. Еще — что удивило его больше всего — в Бонтен вместе с ним затесался и Какуче. Вот уж тихий омут ходячий… Только вот вместо общения с Раном, с которым прошел колонию, Поднебесье, вообще-то, огонь, воду и медные трубы, тот предпочел обособиться и упиться в работу, упорно делая вид, будто их ничто не связывает. Ран понимал. Сам не горел желанием вспоминать прошлое, которое так и оживает рядом с нужными людьми. В Бонтене все было пропитано благословенным равнодушием, и в перестрелку лучше ни с кем из них не попадать — мало того, что не прикроют, так еще и сами пулю пустят. Был всего один человек, с которым он мог свободно болтать время от времени. Иронично, что именно он оказался самым сумасшедшим из всех, причем не только в том смысле, что жестокий садист, но еще и в том, что там явно не все в порядке с головой. Как так получилось? Да просто Санзу Харучие глубоко поебать на его болтовню. Этому человеку можно хоть главный секрет своей жизни доверить и быть уверенным, что не разболтает. Потому что всерьез не воспримет и пропустит мимо ушей — не лидер же рассказывает. Ран нередко пересекался с ним в курилке. Розоволосый юноша казался ему интересной и забавной личностью с кучей темных секретов, один из которых заключался в его максимально странных взаимоотношениях с Акаши Такеоми — самым взрослым членом Бонтена. Однажды Ран не сдержался и прямо спросил об этом. — Херня. Тебя ебать не должно, — выдохнув сигаретный дым и равнодушно качнув головой, ответил Санзу. — Ну брат он мне родной. Полегчало? — Круто. То есть, ты знаешь, каково это — быть младшим братом? Молодой бандит фыркнул и невесело усмехнулся, выбросил окурок и закурил заново. Уже в третий раз. — Вообще-то, я даже знаю, как быть старшим братом. — И сколько же вас в семье? — Хайтани, и в самом деле, было интересно узнать что-либо об этом человеке. В этот раз он долго молчал. За третьей сигаретой пошла четвертая, пока Харучие старательно погружался в какие-то свои мысли, полностью игнорирую своего соседа по скамейке. И когда Ран уже не ждал ответа, уже поднялся и собрался уйти, тот заговорил: — Двое. — прозвучало, как упавший болт в коробку с гвоздями. Ран все понял, и только кивнул. И больше не поднимал эту тему с ним. Никогда. ___ Снег — это остатки умирающего мира. Небо рушится, распадается на части и сыплется на измученную землю, укутывает в белый мех, точно пытаясь спасти. Снизу шныряют уставшие пыльные люди с разбитыми сердцами и вечной надеждой на светлое будущее, которая постепенно сгорает, и только на этом пламени и удается существовать, как на дизельном топливе, чтобы только дождаться конца. Мир — это часы, у которых медленно кончается завод, это догорающая лампочка, и неизвестно, когда все вокруг погрузится во тьму. Ран наблюдал за танцем снежинок. Скучно, монотонно, холодно и тревожно. Зима пришла рано, когда ее еще не ждали. Похолодало стремительно, и без плаща Симамото уже не получается выходить из дома. Хайтани в последнее время постоянно мерз, и дело было явно не в морозце и слякоти, потому как, даже сидя около обогревателя, зябко сцепливал вечно ледяные пальцы. Сачи постоянно их грела, растирала, дуя теплым дыханием. Он становился зависим от этой заботы и не мог отказаться от нее, как бы ни желал снова стать самостоятельным и полноценным. Хотя о какой полноценности речь, если половинка сердца давно отмерла. Хайтани лежал в постели со своей женой. Кто бы мог подумать в ту ночь возле бара, что это судьба, а не очередное стечение обстоятельств. После того как умер Риндо они больше не расставались. Вместе вернулись в Токио, вместе боролись и справлялись. Пустая квартира с диваном, на который его уже никто не прогоняет, казалась ему его персональным адом. Худшее — это остаться одному, когда привык к совершенно иному, когда окружает лишь тишина и пустота, а ты привык слышать чей-то голос. Ран слышал лишь крик собственный вины, что набатом повторялся раз за разом в голове. Хотелось просто оглохнуть, и если бы только это помогло, он бы уже давно сунул в ушную раковину отвертку. Ран так ни разу и не был на его могиле. Понимал: сделает это раз и снова сорвется, поймет, насколько происходящее реально. И даже не имел на это права — он живет, он дышит, он двигается, пока Риндо не дожил и до пятнадцати. Пусть туда лучше ходит мать, ей нужнее, а он, что мог, сделал — парное тату уже давно красуется обеими частями на его теле. — Почему ты называешь меня золотком? Очень странно звучит. Кольцо на пальце было чертовой удавкой, и порой казалось, оно перетягивает шею. Рана душили их отношения, его душила Симамото. Она — действительно, настоящее проклятье, как говорил ее отец. Он не желал всего этого — ладно ей двадцать два, можно и замуж, но Рану двадцать, еще жизнь впереди, и вся она связана с одним человеком. Хайтани просто хотел быть не один, ему нужен был человек рядом, и он с распростертыми объятия принимал ее помощь. И только в благодарность за это был рядом в ответ. Говорят, любовь — это прекрасный пожар. Только вот почему в их новой квартире постоянно пахнет гарью? Если это так, то Ран тлел, коптился, но не согревался от этого костра. Он по-прежнему ничего не знает о ней, даже ее имени, поэтому и зовет Симамото. Им обоим трудно, но они не отпускают друг друга. Почему? Да привязанность, выработанная привычкой. Ран хотел любить, а Сачи больше всего мечтала, чтобы кто-то полюбил ее. Мальчик, которому катастрофически нужно чувствовать к кому-то любовь, повстречал девочку, которая в ней нуждалась. Он не мог оставаться один, а она ненавидела свое одиночество. Как два кусочка пазла, что случайно скрепились в коробке, но не подходящие друг другу. Ран не желал этих отношений, но ей нужна была определенность. Воспринять ее в роли супруги слишком сложно, поэтому пусть и будет лекарством от одиночества и скорби, просто тем человеком, который всегда рядом. А она ведь так старается… Готовить научилась. Сначала получалось скверно, но затем все лучше и съедобнее. Ран думал, что просто привык к ее стряпне, пока не понял, что дело в том, что ее навык повысился, что не зря столько пальцев было изрезано. Избавилась от своей гемофобии. Шоковым методом. Он все чаще возвращался домой с новыми ранам и в крови, Бонтен ведь не шутка, там и помереть можно. Она лечила. Сначала с трудом сдерживала панику, а затем тайком нюхала нашатырь. Потом привыкла, смирилась, и теперь только лишь укоризненно качает головой и аккуратными стежками заштопывает разрезанную кожу. Апельсины стала часто покупать. А ведь у нее аллергия. Волосы остригла, а ведь так любила их раньше. Только позже Ран поймет, насколько ей стало похер на себя. Курить стала чаще, и теперь трудно не застать ее с сигаретой. Начала медленно увядать, и Хайтани видел это. Только вот не знал, как помочь ей, не оттолкнув при этом. На шее уже есть татуировка Ботена, и дела банды — это благословение небес. Можно отвлечься, уйти из дома, не быть с призраком в закрытом пространстве. С ней сложно, некомфортно, жутко. Эта женщина постоянно напоминала ему об ошибках молодости, об истории с Риндо, она была жрицей его худшего дня, когда он укатил посреди ночи в другой город вместо возможности побыть последние часы с родным человеком. Ран все больше налегал на работу, а Сачи тоже требовала внимания. Говорят, что цветы жизни — это дети. Так вот нет, это девчонки — если за ними хорошо ухаживать, будут розы, если нет, то только колючки. Вот так вот и сегодня Хайтани планировал работать, но как только на горизонте активизировалась женушка, пришлось отложить. Сачи в поразительно игривом настроении. И как можно спокойно разбираться с бумагами, когда она его так соблазняет? — Потому что я люблю золото, — хихикнула она, зарывая пятерню в его волосы. Обнаженной она еще прекраснее. Ластиться к голому телу куда приятнее и теплее, когда не спасает ни грелка, ни обогреватель. Рану порой казалось, что у него в груди завелся злобный демон, изголодавшийся по человеческому теплу. И Ран позволял ему кусать свою душу, прогрызать до основания. Пусть клыки сломает об эту ледышку, но проблема в том, что и сам хулиган ломался об нее, и Сачи ею царапал. Он не знал ни ее имени, ни прошлого, ни того, кому посвящено ее тату на лопатке, но все равно отчаянно цеплялся за эту женщину, как за спасательный круг, как бы прозаично это ни было. Хайтани перестал давно задавать себе такие вопросы, и просто крепче жался к ее груди. Испытывал только странную злость и неприятие, но потом снова и снова искал ее губы. Не понимал, что к ней чувствует, но и не разбирался. Любовь, может быть? Странная она какая-то тогда. Слепая привязанность и острая нужда преобладали. Ран снова и снова тонул в море сладких духов, пока изучал губами изгибы ее тела. В такие моменты не хочется думать вообще ни о чем. Кроме как о ней. И вот Хайтани не думал, только сильнее прижимался к ее возбужденному телу раз за разом. И ничего другого в мире для него не существовало, и самого мира тоже. В этой пустой вселенной они просто были друг у друга — изодранные, помятые, но целые. Ран старался не задаваться лишними вопросами и просто шел на поводу у сиюминутных чувств. Чем руководствовалась Сачи — этого он не понимал совершенно и просто был рад, что ее странные желания совпадают с его. так и образовался их союз, пародия на брак — идеальный неправильный симбиоз, ловушка, угодив в которую, оказываешься в позиции «ни туда, ни сюда». Ран искал в ней спасение. Только вот понятия не имел, какая у него цена. ___ Рану уже двадцать два года. И он в полнейшем ахуе. И суть не в Бонтене, хоть там тоже херни хватает с головой. И даже не в том, что взрослая самостоятельная жизнь подкинула новый сюрприз. Дело, мать его, в Сачи, как и всегда было в ней. Эта женщина — ходячая катастрофа, и бандит в принципе с самого начала понимал, что легко с ней не будет. Понимал, что нужно будет прижиться, постараться, свыкнуться и адаптироваться. Однако то, что она преподнесла на этот раз, просто превосходило все ожидания. — У нас будет маленький, — обобщила ситуацию она, отчего-то улыбаясь. Ран был в квадратичном ахуе. Потому что держал в руках то, что надеялся никогда в своей жизни не увидеть. Положительный тест на беременность. Хайтани и забыл, что женщины имеют подобное свойство, — настолько уж не задумывался о таких вещах. — И что будем делать? — законный вопрос, вообще-то. Хайтани будто сунул пальцы к оголенным проводам, и его ударило током. Это, блять, настолько неожиданно, что он реально не знает, что делать, как быть и как реагировать. Это он не ждал, не надеялся даже. Шок парализовал язык, и, наверное, только поэтому гопник не чертыхнулся вслух. И это удивляло еще больше — Ран настолько привык все держать под контролем, что любое выбивание из колеи казалось настоящей пертурбацией. Он ведь все еще максималист, а для максималиста нет ничего хуже, чем понять, что он не хозяин своей жизни. И когда это судьбой Хайтани стал управлять случай, Бонтен, Сачи? — Готовиться стать родителями. Симамото… И отчего же ты такая счастливая? Будто не тебе мучиться несколько месяцев, после чего вообще рожать. Ран смотрел на нее и снова не понимал. Женушка сегодня довольная — вон как улыбается, глаза щурит от солнца, бодро покачивает ножкой под столом. Ран радости не разделял. Вообще ни разу. Он-то в принципе не думал, что такое когда-нибудь произойдет с ними, и был удивлен. Хотя удивительного ровным счетом не было ничего — когда люди живут вместе и постоянно трахаются, у них рано или поздно появляются детки. И вот Хайтани на двадцать третьем году жизни познавал азы школьной биологии. — Ты хочешь его оставить? Бинго! Улыбка чуть поугасла, и в глазах уже блестит удивление. Хайтани победил, сбил ее с толку. По его мнению, ребенок сейчас — это пятое колесо. Надо работать, надо поднимать другое свое детище — Бонтен. Ран не чувствует, что способен быть отцом, что в их идиллии на двоих нужен кто-то третий. Ран в принципе не знает, как с детьми быть, — не видел перед собой достойного примера. Сачи, между прочим, тоже — сама говорила, что мама ее бросила еще в малолетстве, а отчим не горел желанием воспитывать чужое дите, поэтому делал для падчерицы все, чтобы только лично не участвовать в ее жизни. Хайтани за какие-то пару минут обдумал многое. Вспомнил хорошие времена, когда Риндо еще был совсем маленьким, когда его можно было нянчить, когда он был жив… Вспомнил и свою семью. И понял, так много вещей понял. Всю свою жизнь он ругал отца и мать за то, что они забили на родных детей ради карьеры. Но теперь был в той же самой ситуации, пока сидел с ней на кухне и думал о том, как же родительство помешает ему. Ран наконец-то начал понимать отца, а именно его слова о том, что невозможно подниматься по карьерной лестнице и при этом быть хорошим отцом. А он все равно им не будет — будет сутками заниматься Бонтеном, вспоминая о семье только к ночи, когда будет приезжать домой и без сил валиться на кровать. — Конечно, хочу! Как же иначе?! А вот это реально удивляет. Хайтани в принципе не помнил, чтобы в список ее хотелок входило материнство, да еще и такое неожиданное. Она ведь тоже занятая, учится в университете на переводчика, и, судя по всему, бросить не готова. Здорово, конечно. Но кто будет с ребенком? Кто докажет, что их маленькая семейка не похожа на родителей Рана? Он уже представлял, как условная дочка отчитывает его и на всю квартиру кричит, какой из него ужасный отец и как она его ненавидит. Куда ему заботиться о ком-то? Вон уже брата воспитал, да так, что он стал гопником, отсидел за убийство и прожил короткую жизнь. Куда ему заботиться о ком-то, когда его воспитанник погиб? Как можно заводить детей, когда Риндо мертв… — Сейчас не походящее время. — Для таких вещей не бывает подходящего времени. А вот это Ран уже понять успел, между прочим. Ох, черт! Он не был готов к таким крутым поворотам его жизни — даже за рулем обычно сбавлял скорость, боясь вылететь с трассы. Это же Сачи рулит, как ненормальная, — вот уже сколько штрафов за превышение скорости. Это она может импульсивно развернуть свою жизнь на все сто восемьдесят, и ей к этому не привыкать, и жалеть потом не будет. Она смелая, она отчаянная. Только вот с некоторых пор он полностью зависит от нее. — Золотце, слушай… — тон у Симамото серьёзный, что водится за ней нечасто. Ее голос будто пробудил его от спячки, и хулиган только теперь заметил, что до сих пор держит в руках этот треклятый тест. Парень поднял взгляд на жену, хоть до сих пор и с трудом воспринимал ее в этой роли. Блондинка ободряюще улыбнулась и погладила костяшки его пальцев. Стало щекотно, и он отдернулся, но ее это ничуть не расстроило. Девушка, не отводя от него взгляда, поднялась из-за стола и, обойдя его, опустилась перед ним на одно колено. Ран развернулся, как всегда позволяя ей устроить руки на его коленях в покровительственном жесте, как обычно делала. Ее ладони буквально горели, и ощущалось это даже через штанины. — Я понимаю, что для тебя это шок, но на то беременность и длится девять месяцев, чтобы успеть подготовиться. Это все случится не сейчас, так что еще есть немного времени подумать. Это вопрос для двух людей, но, как ты уже понял, я за то, чтобы воспользоваться этим шансом. Что такого? Мы женаты, у нас семья, только вот неизвестно, получится ли еще раз, если прервем сейчас. Ран понимал. Кивнул, отстраненно глядя куда-то поверх ее головы. Мысли были не здесь, но все же пришлось вернуться, когда она опустила подбородок на его колено, приластилась, прищурившись. — Может, это именно то, что нам нужно? Ран просто хотел любить, и ему хотелось любить Сачи. Но так ли важна суть, кого любить, если в принципе испытываешь это чувство? Ран думал. Много. Часто. Они с Симамото ходили мимо детской площадки во дворе, и его все чаще посещали мысли, что совсем скоро она им понадобится. Они пугали, напрягали и… заставляли ждать. То, что им нужно? А что нужно? Ран задумался, стал присматриваться. Что-то, что будет забивать тишину в их доме? Что-то, что даст новый смысл и раскрасит серые дни, бегущие один за другим? Что если пертурбация иногда необходима, чтобы скорректировать верный курс? Ран однозначно не был готов. И не знал, будет ли когда-нибудь. Зато знал одно — Симамото ждет этого ребенка. Вон как расцвела, стала даже более похожа на себя прежнюю — и Хайтани это заметил, еще ничего не зная о гормонах. Он и сам стал активнее — из-за постоянного витания в облаках приходится усерднее браться за работу, чтобы закончить вовремя. И как-то по-странному… счастливее, что ли? Видеть радостную и полную сил жену куда приятнее, чем наблюдать, как она, будто робот, готовится к сессии, неделями не улыбается, как становится бледной тенью той Сачи, которой он отдал свое сердце. Куда приятнее ждать чего-то, надеяться на что-то и верить, что в жизни случится нечто, что изменит ее. Возможно, даже в лучшую сторону. Возможно, чтобы стать счастливее, нужно что-то менять. — Мы воспользуемся этим шансом, — уверенно сказал Ран, крепче обнимая жмущуюся к его груди жену. Она довольна его ответом — это ясно по блеснувшим глазам, по улыбке и скорости того, как она юркнула в его объятия. И сам улыбнулся, прижимаясь щекой к ее макушке. Впервые за столько времени. Даже не понимая, из-за чего. А ведь действительно… жить стало как-то легче и желаннее. Наконец появился смысл, какая-то отправная точка, которую с нетерпением ждешь. Ран боялся, что не справится, что будет плохим отцом, поэтому для себя решил, что никогда не заставит своего ребенка пройти то, что проходил сам. Он решил стараться больше внимания уделять своей семье, своей Сачи. Бонтен никуда не денется, там, кроме него, полно людей. У Симамото никого нет. У него тоже. Судьбоносно, что они дополняют друг друга. Хайтани уже без страха глядел на семьи с детьми, на магазинчики детских товаров, только лишь с трепетным ожиданием. Их с Сачи общий промах теперь помогал им сплотиться и идти дальше. Ран даже думал о том, что, будь Риндо с ним, он бы точно стал на ее сторону, он бы хотел, чтобы его старший брат был счастлив. Хайтани и сам хотел быть счастливым, а счастьем для него теперь стала его жена. Только через два года брака они стали похожи на супругов, которые любят друг друга. Ран даже книгу купил — там о воспитании, и том, как проходит беременность, и о том, как с этим справляться. Стал зачитываться, делать пометки. Спросить-то не у кого — отец и знать о его существовании не хочет, мать ясно дала понять, что видеть его не желает. Даже на работе. Никто тактично не обратил внимания, и только Санзу как-то раз подошел к его столу, прочел название на обложке, да так и вперился в него таким охеревшим взглядом. Ничего, Харучие. Ран тоже в трихуе до сих пор. Все кажется сном — не кошмаром, а чем-то хорошим, приятным сном, после которого хочется еще поваляться в постели, надеясь уснуть. Ран научился радоваться своей жизни, и теперь хотел радовать еще и Сачи, которая вдохнула в него новую жизнь. И так легко потом забрала ее назад. Ран купил книгу, понятия не имея, как скоро придется ее выбросить. ___ Нет, Ран рассчитывал не на такой конец. За эту пару месяцев успел подготовиться ко многому, даже к самому невозможному, но только, блять, не к этому. Пальцы Сачи сжимают его ладонь, пожалуй, даже слишком крепко. Он и не думал, что в этой изящной небольшой ладошке может быть такая сила, что даже пястные косточки собираются в одну охапку. Отпустить слишком страшно — кажется, сделаешь это, и ее ручка опустится, больше не поднявшись. Только вот она сама не планирует отпускать, просто не может сделать этого, только плотнее стискивает в будто умоляющей хватке, в которой было все: и боль, и просьба помочь, и один единственный вопрос, в который уже раз срывающийся с пересохших губ: — Все ведь будет хорошо? И что ей ответить? Что режущая боль в животе, от которой она едва сдерживает крик, — это признак здоровой беременности? Что ей и ребенку ничего не грозит? Что срываться с утро пораньше в больницу и ехать в неотложку — это вполне нормально? — Будет, — не задумываясь, отвечает Хайтани, поглаживая большим пальцем ее ладонь и при этом умудряясь как-то рулить другой рукой. За дорогой он следит едва ли, больше глядит на возлюбленную, на то, как она корчится от резкой боли. Сачи благодарно улыбается побелевшими губами, только вот на щеках блестят несдерживаемые слезы. — Мне страшно… — паника подступает все ближе, наверное, даже душит, заставляет девушку только сильнее сгибаться пополам и зажимать рот свободной рукой, глотая всхлипы и все стирая новые слезы. Ран хочет бы ей помочь, но, к сожалению, все, что только может, — это оставаться спокойным, собранным да держать ее за руку. Только вот он нихуя не спокоен. — Не бойся. Я же рядом. — и плотнее смыкает пальцы, пытается подарить успокоение и частичку своей уверенности. Только вот он уже ни в чем не уверен. Случилось вот что: Сачи довольно тяжело переносила беременность, постоянно ходила по докторам и чувствовала себя не слишком хорошо. Ран с сожалением глядел на ее исколотые вечными анализами руки и осунувшееся лицо, на привычную улыбку и все не мог взять в толк, откуда в ней столько оптимизма. Ран надеялся, хотел верить, что она справится, выдержит, что они вместе смогут через это пройти и не споткнуться. Что он не потеряет хотя бы своего ребенка. И Сачи. Однако сегодня утром, в пять часов, когда Симамото проснулась от режущей боли в животе, его надежда дала трещину. И еще он был уверен, точно знал, чем ознаменуется их день. Вернее, какой потерей. Ран боялся, слишком, не хотел, чтобы все получилось так, чтобы все закончилось. Нет, у этого должен быть другой конец, он ведь так хотел, так готовился, настраивался, начал верить. Ран не хотел отпускать, не мог оставить ее, даже когда Сачи в приемном покое буквально вырвали из его рук. Хайтани занес ее, она даже передвигаться самостоятельно уже не могла, только спотыкалась о собственные пятки, роняя слезы и прижимала руку к животу, что только-только начал увеличиваться. Он уже в тот момент прекрасно понимал, что из больницы они выйдут родителями, потерявшими свое дитя, просто чувствовал. И с чего же он решил, будто все будет хорошо? Что им повезет? Что они будут счастливы? Это что-то из другой вселенной или области банальной фантастики. Вера в чудо — это просто огромная лажа, самообман. Именно надежда так сильно бьет сердца. Когда Ран услышал, что его супругу отправили в операционную, он даже не удивился. То, что все плохо, понять было легко, стоило только глянуть на бледное напуганное лицо Сачи. Когда услышал про разрыв чего-то там и про то, что пациентку доставили очень вовремя, даже не выдал своих эмоций. Симамото учила всегда сдержанности, что не нужно терять лицо, идя на поводу у чувств и прочее бла-бла-бла. Хотя очень хотелось сказать хоть что-то — задать самые банальные вопросы из разряда «что с ребенком?» или «как там моя супруга?», накричать, поругаться с больницей за то, что допустили это, хоть даже и заплакать. Ему был нужен выход эмоций, ему нужна была его Сачи, его единственная опора во всех делах. Но он очень не вовремя подошел к палате. Там был доктор. И он сообщал ей, что малыша не удалось спасти. Симамото только поблагодарила за попытку помочь им, и потом еще долго молчала, и только он хотел подняться со скамейки, чтобы войти к ней, как услышал тихие всхлипы, которые практически сразу переросли в рыдание. Ран никогда не слышал, чтобы она так плакала, он в принципе за ней плаксивости не замечал, но именно этот звук и привел его в чувство, и он понял, что сидит совсем не на скамейке. На полу возле двери палаты, прижавшись спиной к холодной стене. Ран думал: самое худшее — это узнать от врача, что они потеряли ребенка. Как оказалось, нет. Намного, намного хуже слышать эту же новость от самой Сачи, видеть, как она давит улыбку, в то время как глаза еще хранят красноту недавних слез. — В этот раз вот не получилось, — сказала она, ободряюще сжимая его руку, поигрывая подаренным ею же браслетом, который он не снимал с тех пор. «Да ты с ума сошла», — подумал Хайтани, но не стал дублировать вслух. Пофигизм Сачи в такой ситуации его просто убивал. Это разве не она так хотела этого? Разве не она сразу же бросила курить, вытащила свою любимую серьгу из пупка, чтобы прокол не растянулся? Это не она уверяла его, что это именно то, что нужно их маленькой семье? И именно она теперь так просто сводила на нет все свои уверения. Ран провел в ее палате весь день. Болтала, как всегда, без умолку на любые темы, только не о случившемся, старательно избегая это. Ага, будто не в больнице сейчас находятся. Он все больше узнавал в ней прежнюю Симамото — та всегда игнорировала любые проблемы, по-детски уверяя себя, что их нет. Только не все можно пропустить мимо памяти. Хайтани был зол на нее. Зачем было уговаривать его? Зачем теперь делать вид, будто все в порядке? Самое обидно, он же знал, что так все и будет, что им снова не повезет, что снова все пойдет наперекосяк. Но так верил, так надеялся, что в этот раз все будет по-другому, иначе. Она ведь это и говорила, так уверяла, так обманывала. Рану оставалось только слушать ее лепет и ждать, пока она снова сорвется. Так ведь происходит всегда — проблемы накатываются как снежный ком, и не замечать их уже не получается, и тогда Симамото уже хватается за них. Только вот иногда уже поздно — как заливать водой выгоревшую паль. И случилось это вскоре — уже на следующий вечер. Ран весь день пытался собраться с мыслями, пока работал. Лишним будет говорить, что ни черта не получилось. Мысли крутились, вились, не усваивали новую информацию и все равно возвращались к вчерашнему дню, и даже дела Бонтена не могли отвлечь. Ран чувствовал себя обманутым и преданным, будто от кого-то из них что-то зависело в этой ситуации, и все никак не мог прийти в себя. Спасибо Бонтену с его вечными разборками и проблемами, иначе бы точно рехнулся от всего этого. Хайтани самозабвенно ушел в дела, чтобы хоть на какое-то время отключить мозг. Получилось скверно, и Санзу, с которым он раз пятнадцать пересекался в курилке, это бы подтвердил, если бы только понимал, о чем речь. К Сачи он заехал только поздним вечером. Часы приема давно закончились, но татуировка Бонтена на шее сотворила чудо. Хайтани терпеть не мог больницы с тех самых пор, как оперировали Риндо. Симамото выжила, но ассоциации возникали сами собой, и избавиться от них никак не выходило. Стиснув зубы, молодой бандит все же отправился к ней, часто осматриваясь и подавляя рвотный инстинкт из-за медикаментозного запаха и слепящей белизны. Ран пришел. И застал ее плачущей навзрыд, но это совершенно не удивило его, даже немного успокоило — наконец все идет так, как он предчувствовал. Поразило другое: она все плакала и просила прощения у него. Ран не знал, что и сказать, и только стоял как истукан в дверях и пораженно глядел на ее дрожащие плечи. И еще корил себя за то, что не остался рядом с ней и пошел искать отвлечение. Ей ведь тоже тяжело, тоже больно, и она совсем одна здесь. Укол совести пронзил насквозь. Пока Ран работал, она была один на один со своей бедой, и никто ей не помогал. Она просила прощения. Только вот за что? Это ему бы извиниться не мешало. А лучше — не тратить время на болтовню и сделать что-то стоящее для нее. В тот вечер он поругался с ее лечащим врачом, который наотрез отказывался выписывать свою пациентку, но Рану и не требуется чье-то разрешение. Доктора можно и на дом вызвать, если только заплатить. Да за деньги вообще что угодно можно сделать. Но только не вернуться в прошлое и не спасти кого-то. Хайтани вынес ее на руках, как она и была — в больничном одеяле, чтобы не замерзла, растрепанную, со слезами на глазах. Как оказалось, рулить с — в буквальном смысле — кем-то на руках не так трудно. Жена прижималась к его груди и даже будто задремала по пути, тихо сопя и опираясь головой о его плечо. Ран лишь крепче прижимал ее к себе, чтобы было больше места для доступа к рулю, и тихо-тихо баюкал. Когда добрались до парковки возле их дома, мелкий моросящий весь день дождь усилился до интенсивности настоящего ливня. Домой идти совсем не хотелось, поэтому Ран заглушил двигатель и, насколько это возможно, удобнее устроился на своей сидении, все так же обнимая сопящую Сачи. Проснулась она быстро — подняла головку и посмотрела на него своими заплаканными глазами. — Прости меня… Ведь мне и перед этим нехорошо было, если бы я только сразу обратилась в больницу… Тогда сейчас бы было все нормально. Я так тебя обнадежила, а сама… Ночь. Сачи. Автомобиль. Сколь же многое напоминает, что хочется плотнее стиснуть зубы и скорее убраться отсюда. Но Хайтани только плотнее кутает ее в одеяло, прижимается губами к виску и снова не выпускает из своих рук. Дождь стучал по крыше, заливал сплошными потоками стекла. В салоне было прохладно, но не было ни единой мысли о том, чтобы вернуться домой. Вдвоем, когда должны бы втроем. Сердце бьется в тревожном ритме падающих капель, где-то под ладонью колотится еще одно, и оба в унисон одной беды. — Ты ни в чем не виновата, — только это Хайтани и повторяет раз за разом, легко касаясь губами ее волос. Так сказал Ран. Только вот чувствовал иначе и ненавидел себя за это. Симамото последние пару месяцев чувствовала себя плохо двадцать четыре на семь, и вполне ясно, почему не заметила реальную опасность. Бандит не понимал, откуда такая злость на нее, почему не получается посочувствовать и не находил корня своих ощущений. Смутная тревога разливалась по салону, пока они согревали друг друга и пытались успокоить. Ран решает больше не задавать себе лишних вопросов, и лишь крепче стискивает в объятиях любимую супругу, и нет больше в мире ничего, кроме их машины да проливного дождя. Это и есть их маленький совместный мир. ___ Никотин ни черта не выдворяет из головы все неприятное, оно всего лишь пропитывается мыслями о том, как скоро рак легких добьет его. Ран давится сигаретным дымом, им хочется просто отравиться, вдохнуть в себя за раз такую дозу, чтобы альвеолы все разом полопались. Хочется добиться кислородного голодания, чтобы мозг тупо отключился и перестал думать. Хайтани доканчивает пятую подряд сигариллу, пачку которых украл из заначки жены, с приторным клубным вкусом. Сладкий дым оседает на языке, щекочет горло, пока бандит тщетно пытается собрать себя по кусочкам и склеить. — Да-а, трагедия, конечно. — пожалуй, только Санзу может произнести слова «трагедия» и «комедия» настолько одинаково, что невольно начинаешь сомневаться в собственном восприятии. Ран и не ждал от этого человека сочувствия, не ждал совета или чего-то иного, кроме безразличия. Просто в какой-то момент оказалось, что этот наркоман с садистскими наклонностями и идолопоклонством перед Майки — единственный человек, с которым он может поделиться чем-то сокровенным. — Да какая трагедия? Он ведь даже родиться не успел. — у Хайтани уже даже губы немеют, вся одежда пропиталась едким запахом, только вот пальцы все равно тянутся в полупустую пачку. — А хер его знает. — Харучие тоже пытается быть осторожным с ним. Он знает о Ране совсем немного, да и то только с чужих слов. Вроде стал хозяином Роппонги в тринадцать лет, потом оказался в тюрьме за убийство и потерял все. Но на этом потери не кончились — когда закончился срок, через несколько месяцев погиб его младший братец, и после этого Ран окончательно слетел с катушек и снова обеими руками взялся за Роппонги ни то со злости, ни то в память о брате. Подмял под себя район целиком и буквально за одну ночь, когда устроил резню в офисе в Роппонги Хиллз. В ту ночь был полностью уничтожен Безумный предел, и поговаривают, что с верхушкой банды он расквитался лично. Какое совпадение, что именно тела Мияситы Дэйчи, его дочери и зама так и не смогли найти. Санзу глядел на эту вечно похуистичную и несговорчивую темную лошадку и понимал, что с ним нужно быть начеку постоянно, даже в курилке. — С таким подходом ты должен радоваться, что этот набор клеток отдал концы еще в утробе. Только все в толк не возьму, за что ты так ненавидишь ту женщину? — Ненавижу? И в чем же это проявляется? — не понял Ран, но на всякий случай поглядел на подаренный браслет. Обручальное кольцо уже давно утеряно, и эта золотая вещица его заменяет. — Ты женился на ней. В чем-то он и прав. Когда заключали брак, Хайтани совсем не думал о ней, ее счастье и даже о любви. Он на тот момент просто боялся остаться один, поэтому пошел у нее на поводу. — Трагедия, — задумчиво повторил Санзу, глядя на вихрящиеся клубы выдыхаемого дыма. — Когда человек чего-то хочет, и это у него забирают, — это целая трагедия, не связанная с тем, насколько великим было желание. — Да не хотел я этого! — выпалил Ран и тут же одернул себя. — Ты все равно будешь смотреть на это, как на комедию. — Ну… У них есть еще плод запретной страстной ночи — трагикомедия. Так смешно, что грустно, и так хочется зарыдать, что становится аж смешно. Ран не успел сориентироваться, когда выпаливал это. Отчего-то простые слова сорвались облегченным выдохом, будто признал что-то, что долго не решался. Не хотел… Он ведь, и правда, не хотел новой боли, не хотел этого ребенка. Это все Симамото, она преподнесла такой сюрприз, она убедила его в необходимости пополнения, она так обнадежила, а Ран так глупо повелся и поверил в невозможное, сам напоролся на новую потерю, от которой теперь оправлялся. Будет уроком — нельзя доверять даже близким, нужно надеяться только на себя, а надеялся он теперь только на одно. Бонтен. Если все в жизни идет не так, нужно упиться во что-то, что имеет над тобой большую власть. Ран уже настолько прочно укоренился в криминально среде, что покинуть ее уже никогда не сможет, но это уже и не пугает, только радует. Потому что у Рана есть Бонтен, его приемное детище, и он сделает все, чтобы оно достигло таких высот, каких не смог он сам в одиночку. ___ Это был первый раз, когда он решился навестить могилу брата. Когда все в жизни идет наперекосяк, открывается второе дыхание и человек делает то, на что никак не мог решиться ранее. Как оказалось, кладбище — это не конечная остановка, там не кончается время и невозможно провалиться сквозь землю. Просто надгробный камень с двумя датами и именем. Просто то единственное, что осталось от Риндо. Просто жалкий час в тишине. Ран не решался пойти туда целых шесть лет, даже похороны пропустил, поэтому смог найти нужное место лишь с помощью смотрителя. Могилка ухоженная, что неудивительно. Мать наверняка платит за ее содержание, возможно, даже приезжает сама. Как сложилась ее жизнь? Ран уже много лет как вычеркнут из семьи. Когда все случилось, Ран физически ощутил, как что-то внутри надломилось. Со сломанной душой трудно функционировать. Хайтани много месяцев не выходил из дома, каждое действие потеряло для него смысл. Наверное, точно бы загнулся, если бы не Сачи, которая время от времени навещала его. Квартира казалась ему гробом, в ней было нечем дышать. Это был его личный ад, из которого он не мог выбраться. И вышел из него уже совсем другой Хайтани Ран. Вышел и двинулся покорять Роппонги своим старым методом — силой. Новая квартира было более свободной и уютной. Только вот в последнее время казалось, что живет он там с призраком. Сачи вот уже два месяца не ходила в университет и была в апатичном состоянии, часто спала и, казалось, отрывалась от реальности. Нередко бывало, что они по несколько дней не говорили друг другу ни слова, а бывало — пересекались лишь в коридоре, будто соседи. Ран куда легче перенес потерю этого нежеланного ребенка — наверное, все чувства отмерли уже. Но ей намного хуже, ведь все это происходило буквально в ней — и новая жизнь, и новая смерть. — Я думала, у нас с тобой все получится. — таковы первые слова, которые он слышит от нее спустя несколько дней. Ран вернулся с кладбища и застал ее на полу в гостиной с разложенными свадебными фотографиями. Девушка долго их рассматривала, брала в руки и снова откладывала, располагая в понятном только ей порядке, прежде чем, снова заговорить, и казалось, говорит она сама с собой. — Думала, если постараться, то обязательно будет все хорошо. Я же так пыталась! Думала, меня хватит на нас обоих. Но невозможно добиться результата для двоих, когда все делаешь сама. Не о таком я мечтала. — Ну прости, что я не прекрасный принц, и наш брак не похож на диснеевскую сказку, — Хайтани привалился плечом к дверному косяку и скрестил руки на груди, устало глядя на нее. Больше всего хотелось завалиться спать и не ссориться в очередной раз с ней. Худший спор — это когда обе стороны упертые как бараны, и у каждой есть свои аргументы. — Прекрасный принц? — она медленно поднялась на ноги, слегка покачнулась. Должно быть, долго сидела в одном положении. Симамото взглянула на него вполоборота, и в глазах ее блестели слезы. — Да знаешь, что ты?! Ты саранча. Чего хорошего тебе ни подай, ты все испортишь. Я столько стараюсь ради нас… нет, не для нас. Я столько стараюсь ради тебя и не получаю в ответ даже элементарной благодарности, когда так нуждаюсь в ней. — И кто это начал? — гордость сильнее сочувствия, Ран лишь нахмурился, все глядя, как она подбоченивается. — Это ты столько времени вьешься вокруг меня, это ты предложила пожениться. Может, тебе просто нравится это все. Ран, и в самом деле, не образцовый супруг, но и брак сам по себе хуевый, чтобы ради него притворяться хорошим. Он знал, что Сачи боится одиночества больше всего на свете, но все равно пропадал постоянно у люльки Бонтена. Возможно, рождение ребенка было для нее обходным путем, хоть Хайтани и не мог представить ее в роли матери. Она молчала, долго, и сколько же в этом молчании было невыраженного крика… — Ты убиваешь во мне все желание любить тебя, — сказала уже сквозь слезы, но твердым голосом. Слова, как лезвия, говорит — будто отрезает каждую синтагму. — Может, пора это прекращать? У меня больше нет сил на тебя. Хайтани видел, как в ее глазах стоят прозрачные слезы. Она никогда не плакала при нем, всегда уходила в ванную, запиралась в своем маленьком мирке, откуда был слышен лишь поток воды, прерывающий рыдания. Ран никогда не вторгался к ней, позволял остаться одной. Вообще, он часто оставлял ее одной — когда дома становилось тошно, когда были дела. И терпеть не мог это в себе. Эта женщина столько для него сделала в свое время, а он не может ответить тем же, так предает ее, которая отдала ему всю себя. Зима близко, снова в воздухе парят остатки неба. Снова по комнатам гуляет холод. Где-то за его спиной хлопнула дверь ванной комнаты, и снова его Сачи оставила его. Ран поежился. Он, конечно, в пальто, но замерзло и не тело. Парень вздохнул и прошелся по гостиной, зарывшись пальцами в волосы, уже снова начавшие отрастать натуральным темным цветом. Что делать с этой женщиной, он не знал. Фотографии все еще валялись на полу — вот она в свадебном платье, вот с букетом, вот со своим новоиспеченным супругом. Хайтани ковырнул ногой стопку и только сейчас заметил нечто, от чего не смог оторвать взгляд. Он наклонился и взял в руки снимок УЗИ — единственное, что осталось от их малыша. Ран опустился на диван, все так же рассматривая его. Непонятная черно-белая мазня в белой рамке, и на ней имя его супруги с его фамилией. Почему-то даже спустя столько времени дико смотреть на это, только так и получается осознать, насколько все изменилось. Как раньше уже не будет ничего, и осознавать это слишком больно. Риндо больше не вернется, прошлая жизнь теперь останется лишь в памяти. Ран проебал все, что только было ему дорого. Не осталось ничего, кроме Сачи — единственного из прежней жизни, что не бросило его. Ран боялся одиночества, этой пустоты в душе, поэтому так отчаянно старался заполнить ее всеми возможными способами — уродливой пародией на любовь с Симамото, Бонтеном. Он втянул в это дело Сачи, так привязал к себе. Обычно мы в ответе за тех, кого приручили. Только вот Ран боялся снова взвалить на себя обязанность заботы о ком-либо, зато не отказывался принимать ее от Сачи. Она казалась сильной, решительной, находчивой. Только вот оказалась совсем обыкновенной, слабой девчонкой, которая просто хотела счастливой жизни. Ран далеко не ушел, сам считал, что может справиться со многим, но в итоге оказался немощным и бесполезным, позволил потопить себя себе же. Он смотрел на чертов снимок и чувствовал, как по щекам бегут нежданные слезы. Теперь он понимал, почему так злился на Сачи в последнее время. Просто она снова сделала ему больно, подарила надежду и так легко забрала ее, оставив только обертку. Рану казалось: плакать он не умеет. Все слезы пролились еще шесть лет назад и высохли, не оставив ничего на будущее. Парень утирал глаза рукавом, все чувствуя, как что-то распадается в груди, отчего становится легче дышать. Как она вошла, он не заметил. Не заметил и того, как супруга оказалась в дверном проеме и как рассматривала его сгорбившуюся фигуру. Сачи вошла совсем тихо, едва ступая, и подсела рядышком, осторожно коснулась его плеча. Он не смел поднять голову, не хотел, чтобы она снова видела его в подобном состоянии. И она понимала. Только лишь молча протянула к нему руки, сложив их ковшиком. Хайтани утер слезы, поглядел на нее, затем на ладони и, немного помявшись, спрятал в них лицо. Девушка какое-то время глядела на его подрагивающие плечи, после чего отвела взгляд. Слишком неправильно, слишком непривычно, слишком по-человечески он выглядит. Королям так не пристало. — Мы можем попробовать снова, — вполголоса произнесла она, глядя куда-то в окно. — Нет. Хватит с меня… с нас смертей и попыток. — в ладонях было тепло и мокро, губы Хайтани горели, и она ощущала каждое их движение. — Когда ты уйдешь от меня? Все просто: Ран не может остаться один, он не представляет, как это — лишиться еще и ее. Щеки у Симамото не красные, в глазах сухо. Видимо, сегодняшний порыв чувств дался ей без слез. Вот так и вышло: она оказалась сильнее его. — Никогда, — ответила Сачи, и одному черту известно, какие мысли в тот момент крутились в ее голове. Ран поднял глаза, чтобы посмотреть на нее, но не поймал ее взгляд. Она все еще глядела в сторону окна, за которым кружился танец снежинок. — Я ведь уже выбрала тебя, даже зная, что будет очень непросто. Думаешь, я не понимала, на что подписываюсь? Для меня стало неожиданностью только то, что ты отказываешься помогать мне. Это ведь все не просто так, золотко. — девушка наконец повернулась к нему, осторожно притянула к себе. Хайтани послушно последовал за ней, приложился еще мокрой щекой к ее плечу. Было до ужаса странно слышать свое старое прозвище — так уж давно оно не звучало в этом доме. — Это брак, Ран. Мы ответственны друг за друга и друг перед другом. Мы вместе, и справляться со всем тоже должны вместе. И доверять один одному должны. И все у нас получится, но для этого стараться должны оба. Вот что ты можешь для меня сделать? Ран задумался, но быстро нашел единственно правильный ответ. — Я буду любить тебя. Достаточно? Снег идти не перестал, а ведь только утром промеж туч прорезалось солнце. Хайтани придвинулся ближе и удобнее пристроился на ее плече, чувствуя, как Сачи поглаживает его затылок холодной рукой. Совсем как раньше, в те времена, о которых так не хочется вспоминать, к которым так не хочется возвращаться. Молчали долго, и только грелись друг о друга. Когда за окном начинается зима, так нужно найти место, где всегда тепло будет, где можно благополучно переждать это время. Но морозы рано или поздно заканчиваются, и мечтами о скорой весне вполне можно жить — и простая константа не будет уже самообманом. — Мне и этого, пожалуй, хватит. — и Симамото через силу улыбнулась одним уголком губ, покровительственно прикладываясь щекой к его виску. Отчего-то хотелось попасться в ту же ловушку, что и он, доверившись.