Эгоисты

В помещении пахло табаком, силикатными духами и страхом. Ран тяжело вдохнул, пытаясь понять, от чего ему более дурно, но легкие, по ощущениям, сами себе устроили искусственный пневмоторакс. Глотку просто забило ощущением безысходности, в глазах рябило. Вип-комнаты казино не были для него новинкой — казалось, все они одинаковые: все такие красно-золотые, как фантазийная клетка с попугаем ара, душные, огромные и… шумные. Допрашиваемый пока молчал, но всем было ясно: скоро расколется, и на то было две причины. Во-первых, из его горла вырывались уже не сдавленные стоны и мычание, а по-настоящему истошные вопли, которые не сдерживали даже прикушенные до крови губы. А во-вторых, такое интересное интервью с пристрастием проводил не кто иной, как Карстен Эбель, а у того все допросы заканчиваются одинаково — подозреваемый сознается во всех своих злодеяниях. Даже если ничего не делал. — Расколется скоро, — вполголоса сказал один бандит. — Чуете, чем смердит? Мочой. Уже штаны залил, а значит, осталось недолго. Ран мысленно сделал в голове насечку, запоминая эту примету. Хоть его нос ничего и не почувствовал — портьера, около которой он стоял, настолько сильно воняла духами, что парню казалось, у него вот-вот закружится голова. — Неа, — ответил второй, — скорее, откинется от кровопотери. Немец разошелся. А ведь действительно, крови было много. Бежевые брюки несчастного были залиты ею так, будто их цвет изначально был таким — страшные багряные узоры тянулись уже ниже колен. Допрашиваемый был привязан к резному обшитому бархатом стулу, и в этом было что-то противоестественное. Шестерку какой-то мелкой банды, насолившей Пределу, пытали в роскошной пышной комнате, на пушистом цветастом ковре, под приглушенную музыку из игрового зала. Ран бы пошутил, что так проходит его типичный вторник, если бы ему только было смешно. Фриц с какой-то садистской педантичностью вел ножом по бедру подозреваемого — Хайтани видел, что лезвие входит глубоко и двигается в руке немца с трудом, разрезая плоть. Ноги бедолаги уже были изрезаны до отсутствия на них живого места. Единственное спасение — задетая бедренная артерия и быстрая смерть, как и сказал кто-то недавно, от потери крови. Но инквизитором сегодня был Фриц, а он вовсе не жнец. Он точно знает, как делать такие вещи правильно, как убить быстро или, наоборот, продлить мучения жертвы максимально. Ран бы даже отцу не пожелал связываться с этим человеком. Миясита безучастно сидел рядом на диванчике и пил кофе. Кофейник принесла симпатичная темненькая официантка, не проявившая к происходящему никакого интереса. Рану даже стало стыдно — для всех кругом это обыкновенная рутина, пока он сам треплет рукава плаща и пытается максимально абстрагироваться вместо того, чтобы вклиниться полноценно. Миясита постоянно таскал братьев на разные мероприятия, в том числе и такого рода. Говорил, что им нужно привыкать, мотать на ус, учиться, но главное — ломать психику. Впрочем, сегодня и для них нашлась работенка. Ран посмотрел на брата, стоящего у другого косяка. Риндо, расслабленно скрестив руки, глядел на проделки Фрица равнодушно, но внимательно, будто не желая упустить ни одного телодвижения. Удивительного в этом не было ничего: пока старший Хайтани считал насилие лишь утомительным и грязным способом достижения цели, младший находил в нем наслаждение. Будто почувствовав на себе взгляд, Риндо повернул голову, и в его глазах, казалось, были льдинки. Ран покачал головой, мол, ничего такого. А сам думал о том, где же набраться такого хладнокровия. — Слышь, выпусти, — неожиданно обратился к нему бандит — тот, что настаивал на кровопотере, — перекурить. — Смешной какой. Еблан или только строишь его из себя? Ясно же сказано: никто не выйдет отсюда, пока крыса не попадется в мышеловку. Мужчина хмуро поглядел на Рана, пристально. Он привык к такому — с самого вступления в банду они с братом не оставались без внимания. Их рассматривали издалека, как зверят в зоопарке, но близко не подходили. Их обсуждали, распуская как правдивые слухи, так и откровенные байки. Их опасались, и поступали правильно. Хайтани не знал его имени, но ему было жаль мужичка. Тому на вид было лет двадцать пять, татуировки прикольные, стрижечка по моде и нимб смертника над головой. — Дай выйти на пять минут помочиться. — Не переживай, мы с Рином не будем смотреть, — усмехнулся Ран и выставил на уровне глаз ладонь, растопырив пальцы, чтобы не потерять обзор. — Цветочки тут есть, а если стесняешься, то последуй примеру своего дружка. С этими словами хулиган указал в сторону процессии. Фриц в этот момент вытирал нож прямо о расписную скатерть столика, попутно выпивая кофе прямо с носика. Вот уж кто привык к своей любимой работе. Несчастный допрашиваемый сидел, склонив голову на грудь. Казалось, он отрубился. Только вот плечи мелко дрожали. Миясита глядел на своего немецкого товарища ни то с удивлением, ни то с восхищением. У самого, наверное, аппетит пропал — Ран знал, насколько тот чистоплотен и брезглив. Доктора все как один помешаны на стерильности. Миясита тряхнул головой, будто пытаясь не думать о том, насколько чокнут Карстен. Ран знал, что он побаивается его. Что греха таить? Фрица побаивались все. Наконец Миясита поднялся с насиженного местечка и подошел к главному сегодняшнему страдальцу, опустился на одно колено и тронул того за руку, пытаясь посмотреть в лицо. Тот дернулся, неуверенно поднял на него голову. — Хватит с тебя на сегодня. Если тебе надоело страдать, то все в твоих ручках, золотце. Мы ведь все здесь знаем, что ты обыкновенная марионетка, прыгающая за чьей-то рукой. Но тебе однозначно кто-то сливал информацию о нас, и этот человек сейчас находится в этой комнате. Просто кивни в его сторону, и ползи, куда заблагорассудится. Допрашиваемый какое-то время не шевелился, но затем кивнул. Даже с расстояния Хайтани видел, как исказилось его лицо, блестящее ни то от пота, ни то от слез. — Дай отойти, — снова попросил незнакомый бандит, — по-братски. — А ты мне в родственники не набивайся. Даже мои родители не заслужили этого права, — отрезал Ран, прищурившись. — А че так разнервничался? Может, ты и есть крыса? Мужчина на это только отмахнулся, нервно скривив губы. Хайтани оббежал взглядом шеренгу примерно из семи человек — все явно были на взводе: ясно по позам, выражениям лиц, аддиционным телодвижениям. Это подозреваемые: шестерым повезет, когда седьмой займет место допрашиваемого и познакомится с садизмом Фрица поближе. Дело было не то чтобы серьезным, но пускать на самотек ничего нельзя. При сотрудничестве с одной йокогамской бандой стали твориться странные и невыгодные вещи с поставками. Миясита не привык ждать и во внутренних делах Предела никогда не брал исподтишка. Взял человека, который виноват на сто процентов, собрал людей, потенциально виноватых, отрезал от всего мира — и вуаля! Все эти бандиты были осведомлены о датах и времени поставок, и один из них использовал эту информацию по-своему, в личных, а не рабочих целях. Ран и Риндо выполняли роль дозорных, следящих за тем, чтобы никто не покинул комнату раньше времени. Хотя смысла в этом было мало — дверь все равно заперта снаружи. Только — т-с-с! — ребятам знать об этом совсем необязательно. Если крыса чует опасность, она попытается прошмыгнуть даже под кошачьими когтями. Никто ведь подыхать не хочет, особенно от рук Фрица. Кстати, если виновен лишь один, то почему такой страх у всех? Да потому что у этого немца вообще нельзя попадать под подозрение. Сколько было случаев, когда его паранойя пускала пули во лбы — чисто «для профилактики предательств». Заполучить доверие Карстена было сложнее, чем собрать машину времени. Тем временем допрашиваемый зашевелился, и Миясита осторожно развязал ему руку. Но Ран так и не увидел, куда тот указал. Обзор загородил вновь тот самый мужчина. — Прошу, дай уйти, — шепнул он совсем тихо, чтобы никто больше не услышал. Но на них никто и не смотрел — все были отвлечены на развернувшийся процесс опознания. Идеальный момент, чтобы улизнуть и спасти свою серую шкурку. — Что бы ты хотел? Услугу? Денег, может? — Сто тысяч, — сдавшись, согласился Хайтани и отвел взгляд, будто не замечая стоящего рядом человека. Даже было немного жаль. Лицо у бандита было умоляющим, а в дрожащих руках, которыми он коснулся плеча Рана, сквозила паника. Он прекрасно понимал, что это страх за свою целостность и жизнь, причем, самый реальный. Риндо безразлично посмотрел на них и чуть отступил в сторону, без слов понимая ситуацию. И усмехнулся, уже точно зная, насколько ситуация проигрышна. Мужчина благодарственно и с заметным облегчением кивнул ему головой, после чего схватился за ручку и осторожно потянул вниз. Дверь не поддалась. Он попробовал еще раз — уже резче. И не смог. Сделал это снова — отчаянно, безвыходно. Все внимание уже переключилось в их сторону, но Ран так и не понял, успел ли допрашиваемый уже указать на сообщника. Бандит в последний раз дернул ручку и стукнулся о дверь лбом, будто желая раскроить себе череп, только теперь осознавая: дороги к отступлению никогда не было. Здесь только тупик с указателем. Ран не стал долго ждать. Молча зашел ему за спину, сильно заломив бедолаге руки. Тот поддался легко, марионеточно, не стал сопротивляться и не издал ни единого звука. Он сдался. Хайтани не составило особого труда дернуть его назад и оторвать от двери, чтобы передать в руки злосчастной бандитской судьбе. — Держу. Если собираетесь допросить еще и его, то можно нам с братом хотя бы… Договорить не получилось. На язык попало что-то тяжелое и горячее. И жидкое — на губах, на щеках, на лбу и даже шее. В глазах начало щемить — туда тоже попало это нечто. Мужчина в его руках покачнулся и оступился, будто растерял все силы стоять прямо. Их обоих начало тянуть к полу, но Ран вовремя сместил точку опоры и встряхнул бандита, вынуждая стать прямо. Но тот лишь подпрыгнул, поддавшись импульсу его рук, и лишь сильнее наклонился. Риндо посмотрел на брата пораженно, бегая глазами от его лица до того, кого тот все еще держал в руках, будто не в силах остановиться на чем-то. Ран не понял, что его так удивило. А потом сглотнул. И почувствовал на языке хорошо знакомый ему вкус. — Ран, ты еще долго будешь держать его? — спросил Миясита. — Отпусти уже. Хайтани отреагировал на его голос, поднял голову. Лидер Безумного предела как ни в чем не бывало протирал пальцы платком. Допрашиваемый все еще был жив, сидел, уже развязанный, и плакал, не зная, как хвататься за покалеченные ноги. Также выжившая шестерка глядела на него с нескрываемым облегчением, будто говоря спасибо, — все как один. Фриц самодовольно улыбался, покручивая в руках пистолет с неестественно длинным и широким дулом — с глушителем. Ран инстинктивно разжал задубевшие пальцы, будто действительно выполнил приказ. Предатель выпал из его рук, распластавшись на полу среди капель собственной крови. Оставалось только гадать, куда попала пуля. И в того ли человека… — Тебе плохо? — Миясита шагнул в его сторону, нахмурившись, потому что Ран добрых пару минут тупо пялился на труп, не двигаясь и даже не моргая. Но на его голос парень отреагировал — медленно помотал головой. — Иди и умойся. Кажется, это было лучшее, что тот только мог услышать. Медленно шагнув назад, Ран метнулся к двери и сделал три оповестительных стука. Время, пока ключ поворачивался в замке, показалось ему вечностью, но как только дверь распахнулась, он нырнул в нее, локтями расталкивая тех, кто был на подхвате. Все люди Предела знали Рана, поэтому легко выпустили из красно-золотой клетки. Что творилось там дальше, он не знал. Не видел, как за ним вылетел Риндо и остановился, глядя брату вслед. Не видел, какой размеренной походкой вышел в коридор Фриц и как тот ухмыльнулся, когда младший Хайтани ощерился, сдернув его руку со своего плеча. Как только Ран долетел до туалета, его стошнило в раковину с болезненным спазмом. Желудок был практически пустым, поэтому вскоре рвать стало просто нечем. В животе мутило, горло напряглось отвратительной щекоткой, а во рту остался кислотный привкус. Легче не стало — тошнота отказывалась верить, что это все, и, видимо, пыталась выжать его организм без остатка. Ран несильно ударил себя кулаком в грудь, будто заново заводя остановившиеся шестеренки. Затем включил воду и, сложив ладони лодочкой, попытался сполоснуть стенки раковины, и только в этот момент заметил на руках брызги крови. О, страдая от следствия, он позабыл о причине. Хайтани какое-то время невидяще смотрел на свои руки, поднял голову на свое отражение. А потом крутанул воду до упора и принялся тереть все, что только смог: руки до локтей, лицо, уши, шею, рукава и лацканы плаща, полость рта, — куда только могло попасть. Ран бы сейчас с радостью помылся полностью, потом бы сжег всю одежду, потом бы снял кожу и искупался еще раз. Хайтани с остервенением отмывал лицо. Иногда на руках чувствовались комочки, и он всей своей атеистической душой молился, чтобы это была запекшаяся кровь, а не кусочки мозга. Кожа горела под его пальцами, и сами руки тоже — он открыл вентиль с горячей водой. Кровь въелась в волосы, пришлось растрепать косы. Ран наклонился к крану, обливаясь кипятком до тех пор, пока стекающая с него вода не оказалась совершенно прозрачной. И только тогда он распрямил сгорбившиеся плечи, уперся раскрасневшимися руками о столешницу, тяжело дыша, глянул в зеркало. На него смотрел растрепанный мокрый хулиган. От горячей воды морило, жгло кожу. Мокрые волосы липли к щекам, и юноша пригладил их за уши, крепко зажмуриваясь. Кровь, подгоняемая заведенным сердцем, гулко стучала в висках. Ран наполнил легкие до упора и шумно выдохнул, открывая глаза. Он еще не привык к жизни якудзы. Это ведь только в будущем ему предстоит стать руководителем Бонтена, но сейчас на него смотрел мальчишка, который только-только учился причинять боль и использовать смерть как метод. Детские игры закончились. Началась жизнь, и в ней было много крови, запаха пороха и убийств. Ран никогда особо не вспоминал день ХХ августа, когда от его рук умер человек. Собственно, новость об этом стала для него в свое время неожиданностью. Хайтани считал это случайностью, ведь не имел тогда цели убивать — нужны были только победа и Роппонги на тарелочке с голубой каемкой. Зам Безумного предела пробыл в коме три дня, дав братьям Хайтани возможность вкусить собственное царствование, после чего скончался от полученных в драке травм. Единственное, в чем Ран винил себя, — это потеря двух с половиной лет в исправительной школе. Убийство никогда не было для него грузом. Но в последнее время он все чаще задумывался о нем. А еще вспоминал старые времена, когда все проблемы решались обыкновенной дракой, а самыми страшными наказаниями была головомойка от родителей и сломанная рука. То были времена беззаботного детства. Там не было пистолетов, пыток, смертей, там страх умереть был фигуральным и неоправданным, а риск считался благородным делом. Но это прошло, и Рану уже не тринадцать, а Безумный предел — не та банда байкеров, которую можно подмять в рукопашной битве два на два. Мир стал сложнее на несколько уровней, пока Хайтани ничуть не изменился. По крайней мере, чувствовал он себя так. Иначе почему так сложно? Почему так страшно, что волосы на руках стоят? Ран раньше думал, смерть — это легко, он способен повторить то, что уже совершил однажды. А теперь надеялся, что ему нескоро придется направить пистолет на человека. Просто не хотел знать, насколько сильно у него дрогнет рука. Ран вырос в среде гопников, он умел махать кулаками, драться, ломать кости и разбивать ебала. Он не умел держать в руках пистолет, не умел потрошить брюха и резать конечности, он не умел убивать. И чувствовал, что среда якудз готова сожрать его заживо. Дверь туалета распахнулась, и Ран увидел в отражении Фрица. Пришел, будто в подтверждение его мыслей. Парень принял решение не реагировать — с этим человеком чем меньше контактируешь, тем тебе же лучше. Однако сорваться с места и уйти — тоже слабенький вариант, подозрительный и в некотором смысле вызывающий. Ран крутанул вентиль и намочил руки еще раз, ожидая, пока тот отойдет подальше от двери. Однако немец как назло подпер ее спиной. — Надеюсь, уединиться со мной в туалете — это самая твоя извращенная мечта, — не отводя глаз от его отражения, недовольно пробубнил Ран. — Иначе я даже не хочу представлять, что у тебя в голове. Карстен не ответил. Только присвистнул и, качнувшись на пятках, оттолкнулся от двери, развязной походкой двинувшись вдоль умывальников. Оказавшись за спиной Хайтани, тот приблизился к нему совсем вплотную и, будто ему совсем ничего не мешает, принялся смывать под той же струей кровь. Ран оказался зажат между ним, раковиной и его руками, что заблокировали пути к отступлению с обеих сторон. Эбель всегда работал без перчаток, но сейчас казалось, будто он все же в них — в красных. Ран с трудом сглотнул, чувствуя, как снова начинает мутить от запаха, и встряхнул ладонями в воздухе. Брызги воды попали на зеркало. Немцу пришлось мыть руки чуть дольше, тереть пальцами манжеты рубашки, пока в них не въелась кровь. Ран терпеливо ждал, в данный момент мечтая оказаться в адском котле. Просто даже там лучше, чем возле этого человека. — У тебя в голове такие интересные фантазии… У меня тоже есть кое-какие. Например, я бы всадил сюда, — Фриц ткнул мокрым пальцем Хайтани в живот, чуть повыше пупка, отчего парень напрягся, ведь это было болезненно, — железный прут и посмотрел бы, как ты будешь трепыхаться, будто бабочка из коллекции натуралиста. — Что тебе снова от меня нужно? Мужчина вернулся к мытью рук, и какое-то время был слышен лишь плеск воды. Ран старался не двигаться. Горячее дыхание немца обжигало его ухо. Покончив с водными процедурами, Карстен потряс руками в воздухе, так же стряхивая лишние капли. Теперь на зеркале появились бледно-розовые брызги. Хайтани внимательно следил за ним в отражении, пока Фриц, немного подумав, поднес ладонь к самому его лицу и, не стесняясь, сжал подбородок. Его руки были просто ледяные. В этот раз им достался вентиль с холодной водой. — Такая живая кожа… Ты брился хоть раз? — мокрые пальцы мужчины медленно соскользнули на его шею, отчего Хайтани инстинктивно схватился за его запястье. — Испугался, малыш? — Я не боюсь тебя, — спокойно ответил Ран, будто в подтверждение своих слов поднимая руки в воздух и фактически сдаваясь. — Ты же бешеный, все знают. Если бы ты хотел что-то мне сделать, я бы давно был в печи крематория. А так ты просто играешься и ждешь, что я слягу с паничкой. Отпусти. Что ты вообще делаешь? — Руки вытираю, — запросто ответил Фриц и демонстративно провел ладонью по его плечу сначала внутренней стороной, а затем тыльной. — И вообще я спрашиваю о другом: трупа испугался? Начал уже осознавать, что ясли закончились? Ран мотнул головой, стряхивая с лица уже подсохшие и выбившиеся из-за ушей пряди. Карстен прищурился, улыбнулся — не хватало только сюсюкающего вопроса: «А ты уверен в этом, Рани-чан?». Его пальцы упирались в самый подбородок, не сжимали горло, но дышать было сложно. Хайтани старался делать это как можно медленнее и размереннее, чтобы успокоить сердце и встать прямо. Рядом с этим человеком он всегда ощущал себя по-настоящему слабым. И не мог себе позволить показать это, поэтому вместо желаемого побега Ран смело пересекся взглядом с его отражением — вызывающий фиолетовый и холодный голубой, — и нахально улыбнулся, будто его совсем не смущало положение, в котором они оказались. И будто совсем нет желания метнуться рукой к ботинку, вынуть оттуда нож, без которого Хайтани с некоторых пор не выходит из дома, и всадить тому по самую рукоять в сердце — вот Сачи бы посмеялась! Она любит шутить, что у некоторых людей нет сердец. А Ран был бы рад узнать, поможет ли это или нужно какое-то особое оружие. Как в фильмах про охотников на нечисть. Потому что Фриц точно не человек. Он — главное оружие Безумного предела, плохо дрессированное и хранящееся без ножен. Оттого и ранящее периодически своего обладателя. Именно глядя на него, Ран все отчетливее понимал, в какую хуйню он вляпался. Карстен действительно был опасен, и если Хайтани примерно знал, как прижать Мияситу, что делать с Умой, со всем Пределом, то рядом с этим строптивым немцем он постоянно терялся. Он совершенно не знал, что делать с ним. Звук его голоса вызывал мурашки по спине, от его взгляда всегда хотелось сквозь землю провалиться, осознание его близости скручивало живот судорогой. Правда была в том, что Ран боялся этого человека. Фриц отличался ото всех остальных особей. Чем? Методичностью, умением доводить дело до конца, выточенным мастерством и поразительной, почти фанатичной любовью к своей работе. Ран расценивал его как свою главную угрозу. И не только он. Безумный предел вырос из байкерской банды — он состоял из таких же мальчишек, как Хайтани, умеющих жечь резину, держать удар и обладающие немалыми амбициями. Карстен же был другой породы. Это армейский, военный человек, остро заточенный под убийства. Ран знал, что он присоединился к Пределу давно, еще до тех пор, как Хайтани положили на него глаз. Тогда у Мияситы был зам, а у этого зама была правая рука — Карстен. Никто не знал при каких обстоятельствах те познакомились. Но зато каждому поголовно было известно, что найти управу на совершенно безумного Фрица способен лишь его непосредственный начальник. А затем Ран убил его, и тогда немец перешел под руководство Мияситы — будто в наследство. Только вот не признавал его. Собачонка осталась верна умершему хозяину. Никто не знал, какие у него цели, и Ран уже давно уверился в том, что этот человек просто получает кайф от того, что делает. Иногда казалось, Фриц живет какой-то своей особенной жизнью, в своем собственном мирке. Миясита был пацифистом, не любил пачкать руки и лишние разборки — Хайтани был готов поставить все свои деньги на то, что их стычка ХХ августа повлияла на его мировоззрение. Эбель был человеком дела, да еще какого… Ран был уверен: если тот захочет заполучить Безумный предел, то сделает это легче и быстрее, чем он сам — раздавит верхушку, а остальные пойдут за ним из уважения и страха. Но тот явно не был заинтересован в таких вещах. И Ран не видел в нем конкурента. Только лишь самую реальную угрозу из всех возможных. Были люди, которые Фрицу не нравились. Были те, кто раздражал или злил. Те, кто мешался и вызывал подозрения. Те, к кому он был равнодушен. Кто-то ему нравился — как боец, как коллега, как напарник. Кто-то, кого он уважал и считал достойным. И только Хайтани Ран был единственным человеком в Токио, которого Фриц просто ненавидел. Самое страшное качество Карстена заключалось в том, что он совершенный социопат, и управлять им не мог никто. Братьев Хайтани много кто недолюбливал в Пределе, но все недовольные благоразумно молчали и не лезли, зная о патронаже Мияситы. Фрица бы это не остановило. Его вообще может остановить лишь собственное нежелание делать что-либо, и в какой-то степени, Ран был сейчас жив лишь по той причине, что очень вовремя сел за решетку. На момент, так называемой, Битвы в Роппонги за пепел его не было в стране, и когда он, шокированный новостями, вернулся, Хайтани уже были в безопасности. А потом прошло почти три года, и состояние аффекта у Карстена прошло. И только поэтому Ран еще ходил на своих двоих и не видел коматозный сон. Фриц был последним человеком на всем белом свете, с кем бы он хотел выяснять отношения старым добрым кулаком в ебло. Раньше Безумный предел был обыкновенной байкерской бандой, и Ран легко смог подчинить ее, потому что в честной битве был способен победить хоть каждого ее члена. А теперь предельцы все поголовно носили пистолеты, и Хайтани уже нечего противопоставить им. Безумный предел обзавелся новыми связями, новыми сферами влияния и стал настоящей группировкой якудз. А значит и Ран теперь не простой хулиган, а молодой якудза. Детские игры давно закончились. — Ты специально это сделал? Выстрелил, пока рядом были я и мой брат. Карстен неопределенно хмыкнул, чуть смещая ладонь ниже — на тот участочек кожи, на котором через несколько лет появится тату Бонтена. Ран блаженно вдохнул, чувствуя, как горлом задевает мозолистые пальцы, а затем — свободу. Дверь вновь открылась, и не успел Хайтани даже понять, кто сейчас войдет, как Карстен отступил на шаг назад, напоследок шепнув: — Я надеялся попасть в тебя. А посетил уборную на этот раз Миясита, которому не потребовалось много времени, чтобы понять произошедшее. Просто когда Ран и Карстен находились на расстоянии друг от друга меньшем, чем пара метров, между ними обязательно начинались склоки. Фриц неспешно покинул помещение, во всем своем виде не скрывая, что что-то произошло между ними. Миясита промолчал, придержал ему дверь. Хайтани оперся руками о раковину, стараясь держаться так, чтобы они не дрожали. Облегчение накатило мощной волной, которая понуждала осесть на пол. — Мазила, — вслух сказал парень, не особо заботясь о том, чтобы быть понятым. — Есть разговор, — сразу обозначил Миясита, отчего Хайтани только зажмурился, словно его ударила мигрень. После общения с Фрицем ему обычно хотелось только вскрыться. Мужчина, игнорируя явное раздражение собеседника, подошел, пристраиваясь у соседнего рукомойника. — Тебе не кажется, что ты немного заходишь за границы? — Че? — только и спросил Ран, глянув на того вполоборота. — Ну сам посуди! Ты приходишь ко мне домой, — мужчина принялся загибать пальцы, — трахаешь мою дочь, так хотя бы имей совесть не трогать мой кофе. Он у меня дорогой, прямо из Бразилии. Ран закатил глаза, шумно вздохнул, подавляя желание разбить зеркало и всадить что-то Дэйчи прямо в язык. Но вместо этого только усмехнулся, и отчего-то ему самому показалось, что это лишь спазм мышц: — Всегда поражался твоему умению расставлять приоритеты. — А теперь серьезно, — по выражению лица Мияситы было ясно: тема кофе его волнует ничуть не меньше, чем то, о чем он собирается сказать дальше. — Перестань ругаться с Фрицем. Старую собаку новым фокусам не научишь. Он у нас такой, какой уж есть, а вот тебе с ним работать еще долго, и я считаю, что вам стоит найти общий язык и не откусить его. Будь хорошим мальчиком. — Миясита. — Да? — Пошел ты нахуй! — выкрикнул ему в лицо Ран, чувствуя, как губы буквально защемило в этой натянутой нервной улыбке. ___ — … в общем, я сегодня послал кое-кого. — Хайтани нравилось разговаривать с Симамото. Она не осуждала, не задавала лишних вопросов, с ней можно было обсуждать все, что угодно. Но главное — она была далека о криминальщины, она никогда не держала в руках пистолет и не видела, как кто-то извивается в предсмертных муках. Ран переоделся, замочил всю одежду и щедро надухарился, чтобы Сачи даже не учуяла запах крови. Иначе ей станет нехорошо. — Я, в общих чертах, тоже. Сачи перестала слушать где-то в середине хроники одного дня молодого якудзы. Просто поняла, что это очередная история о пытках, убийстве и проблеме японо-немецких отношений. У Рана темы все одни и те же, и слушать каждый раз — будто пересматривать диафильм. Хотелось чего-то нового. Например, чтобы он спросил, как дела у самой Симамото, что она делала днем. И тогда она бы просто описала будни официантки. А может, рассказала бы что-то интересное, как сегодня. Все ее мысли были об одном. О том, как же стал ненавистен Токио. Аренда квартиры подходила к концу, и нужно уже подыскивать себе новое жилье — подешевле и поплоше. Мицуки вновь создала объявление о поиске официантки, и Сачи была уверена: когда работница найдется, она будет уволена как не пережившая естественный отбор. Нужно подыскивать новую работу. Сигареты дорожают в соседнем магазине. Нужно переходить на другие. Она всеми силами искала причину цепляться за это место, и, кажется, будто бы с каждой попыткой теряла что-то более важное. Симамото когда-то мчалась в столицу — люди наивно думают, что сменив место жительства, они поменяются вместе с ним. Она неслась сюда на скоростном поезде, надеясь, что здесь жизнь будет другая. Ей не хотелось больших зданий, ярких огней, шумных улиц. Ей хотелось избавиться от своего главного проклятия — одиночества. Токио ведь — огромный мегаполис, здесь так много людей, но только… все осталось на своих местах. Сачи осталась той же, только в другом городе. Поначалу ей, и правда, казалось, что все иначе. Токио принял ее в свои пестрые объятия, позволив ненадолго позабыть обо всех бедах. Но затем Сачи очнулась и поняла, что вновь оказалась в том же Отару, только с другими декорациями. И креплений здесь тоже не было. Симамото попыталась уцепиться за Рана, ведь он действительно полюбился ей, и ей думалось, она тоже нравится ему. Но за этой дверью ее ждало первое разочарование, потому что Хайтани оказался не готов разделить эти чувства. Сачи не знала, что между ними. Но уже успела измерить, насколько их с Раном видение своих взаимоотношений разнится. Это не сделало ей больно. Сделало как обычно. Чего не скажешь об неудавшемся праздновании. Сачи шла туда, не имея скрытых мотивов. Всего лишь хотела пообщаться с братишкой и с мамой. Ей казалось, раз уж видятся так редко, то не должны ругаться. Но, блять, что-то в очередной раз пошло не так. Сачи не выдержала. Еще полгода назад она поняла одну неприятную ей вещь — Киёми пытается усидеть на двух стульях: все своим видом показать, что у них с дочерью не должно быть никакой связи, но в то же время изобразить неподдельный интерес к семье, которую покинула. Но Симамото была готова поклясться: той плевать на человека, вырастившего ее ребенка. Сачи никогда не видела между родителями любви, точно знала, что общаются они с натяжкой раз в сто лет, а помощь с доктором — это исключительно просьба Х-старшего. Она знала, что мать нечасто интересуется ее жизнью, а когда делает это, то… с таким интересом, будто и не похер вовсе. Это было для нее не благородством и неожиданным приливом материнской любви, она самым настоящим лицемерием. Сачи считала, что раз уж Киёми прочертила между ними такую черту, то она не имеет права судить ее, учить жизни и заикаться об отце. Особенно делая вид, что это не вежливость и не заполнитель разговора. Сачи не злилась и не обижалась на мать за то, что та бросила ее. Просто прошло много лет, и мысль о том, что у нее только один родитель, давно материализовалась. Симамото понимала, что в жизни бывает всякое — браки рушатся, работа меняется, обстоятельства жмут. Она и сама много чудила по жизни, и поэтому взяла за свое кредо простую истину: «Не суди других, и тогда сама не судима будешь». Копаться в историческом моменте распада собственной семьи не было желания, и приходилось принимать произошедшее за случившийся давно факт. Сачи была бы рада общаться с Киёми и Коу. Но, как и в случае с Раном, ее чувства не были обоюдными. Сачи завидовала Хайтани — они есть и всегда будут друг у друга, они по-настоящему родные. Ран никогда не бросит Риндо. В его «чем занимаешься?» никогда не будет притворства и равнодушия. В его предложении провести время вместе никогда не будет слышаться напрашивание, и он никогда не потребует чего-либо от брата за право просто быть рядом. Симамото сидела, не слушала болтовню Хайтани, курила и все думала: что же вывело ее из себя? Лицемерие матери? Упоминание отца? «Будь хорошей девочкой»? Нет, ее вывело то, что ее протянутая рука схватила воздух. Что к ней не тянутся в ответ ни отец, ни мать, ни Ран. Сачи просто хотела быть любимой и нужной, но не сумела выслужить даже этого. И теперь пыталась только не заплакать. Только не перед Раном. Только не снова — в туалете торгового центра все же не сдержалась. Симамото сбилась со счета, сколько сигарет скурила, но упаковка опустела, и девушка, как фрисби, метнула ее в мусорный бак. Хайтани проводил ее молчаливым взглядом, когда Сачи мечтала услышать от него хоть один вопрос, а не повествовательную фразу. Неосознанно она в очередной раз тянулась к нему и не получала отдачи. Сам хулиган был без курева, пил только негазированную пресную воду — до сих пор крутило желудок. Официантка едва сдержалась от того, чтобы не спросить, стало ли ему лучше. Но в последнюю секунду — уже несколько раз, — одергивала себя. Что-то в этом казалось ей чертовски неправильным… — Мне пора, — наконец поднялся на ноги Ран. — Приятно было поболтать. Это многое для меня значит. — Взаимно, — ответила Сачи, провожая его. В тот вечер Мицуки наблюдала следующую картину: Симамото, закончив свою смену, осталась, примостившись у барной стойки, и попивая свой любимый джин. Это ее ничуть не насторожило — в последнее время напарница нередко коротала свободное время на рабочем месте. Только вот в качестве гостьи. И в моменты, когда та была уже вольна, а Мицуки оставалась в ночную, она подносила Сачи выпивку — довольно комично, учитывая их неофициальную иерархию. И редко, когда Симамото была одна. Поэтому то, что уже через какой-то час ее белобрысая подопечная оказалась в компании подцепленного только что парня, совсем не удивило Акагири. Сачи пьяно смеялась с его, наверняка, пошлых шуток и танцевала, пока незнакомец, придерживая ее за талию, уж слишком норовил опустить руку ниже. Чем они занимались потом, Мицуки не знала. Но зато ночью, когда пришла пора закрывать «Уси», она была уверена, что слышала голос Сачи где-то на стоянке. И действительно — ее блондинистые волосы несложно рассмотреть даже в тусклом фонарном свете. И только тут Акагири уже почувствовала, что, несмотря на все их споры и недоимки, она все же волнуется за эту девчонку. Потому что не успела Мицуки даже приблизиться к ним, как Симамото укатила с незнакомцем на машине.