"Что ищешь ты, ветер, в просторах небесных ..."

— Соберано уехал с утра, а дор Габриэлло приболел, никого не велено пускать, — сухо сообщил Хуан на расспросы Ричарда, возвратившегося от четы Капуль-Гизайль.        В особняк Гизайль его под благовидным предлогом послал монсеньор, сразу после дуэли. Очевидно, для того, чтобы сбросить пыл, лишнюю энергию, а заодно переключить внимание с дурных слухов и высоких эмпиреев на нечто более приятное и мирское. Просьбу маршала блистательная баронесса выполнила с охотой и усердием. На два дня юноша окунулся в неизведанные доселе науки наслаждения, и на улицу Мимоз вернулся немного одуревший, расслабленный и… пустой. Несмотря на несравнимое ни с чем удовольствие, полученное телом, каковое не смог испортить даже голос совести и стыда, душа была пуста. Ничего общего с тем, что описывал трепетно почитаемый Ричардом Дидерих, он не чувствовал. Не было ощущения окрылённости, лёгкости и восторга. Восторг был, плотский, там, в будуаре прекрасной Марианны, развеявшийся дымом после фейерверка, едва свежий воздух отрезвил его. От этого Дик занялся привычным делом: самокопанием. Тело довольно млело, душа в альянсе с сердцем объявили бойкот, совесть же возглавила суд чести, осуждая владельца: первое — за то, что поддался зову греха и упал в объятия Такой женщины, осквернив себя, второе — за внутреннюю неблагодарность этой самой женщине, вознёсшей его, зелёного безвестного юнца, на вершину блаженства, третье — за то, что бессовестно манкировал своими обязанностями оруженосца.       До особняка он добрался, качественно погрызенным морально. После известия, что маршал второй день пропадает во дворце и совершенно не интересуется тем, где шляется подопечный, его немного отпустило. Завтрак уже прошёл, но добрая Кончита сообразила молодому растущему организму чашку молока с булкой. После еды, дабы окончательно заткнуть бубнёж совести, Окделл засел в библиотеке за военными трактатами. «Бой» шёл с переменным успехом: пару раз Ричард упал носом в книгу, сражённый наповал в неравной битве со скучным текстом. После второго поражения он начал делать пометки на найденном листке. Запоминанию это способствовало мало, но по крайней мере переключало внимание, не давая уснуть. Обедал Ричард прямо на кухне с Хуаном и Алехандро. Алвы не было, а Габри, как оказалось, болен и трапезничает в своей комнате. Одному в огромной столовой было бы неуютно, да и гонять челядь ради своей скромной персоны он не хотел. К тому же сидеть бок о бок за грубым деревянным столом, под раскатистые переливы чужой речи ему нравилось. Простая уютная атмосфера согревала душу, возвращая мысленно во времена детства, когда ещё был жив отец.       Что случилось с графом, никто не объяснил, но Кончита уверенно заявила, что беспокоиться не о чем, мол, через пару дней придёт в себя. А Ричард пусть голову не забивает, а пойдёт лучше промнёт лошадей. Спорить с Кончитой желающих не нашлось, и Дик послушно потопал на конюшню, прихватив сахару. Сона радостно заржала, почуяв угощение, Соро тоже заинтересованно повёл ноздрями. А вот молодой Га́ру, не проявил интереса, вяло жуя овёс. — Скучает, — важно кивнул Пако, закидывая навоз в тачку, — третий день без соберанито. Вот же зверь, так привязался, что Моро к хозяину. — А что с ним случилось, с графом? Когда мы вернулись, он чувствовал себя хорошо, — Ричард старался не выдать заинтересованность, говоря как можно более равнодушно. — Да кто ж их разберёт. Вы как ушли, дор Рикардо, они с соберано в кабинете два часа спорили, аж на улице слышно было. Потом обедать вроде пошли, тут молодой граф с лица весь бледный стал и брякнулся прям на руки господина. Ну знамо дело, тот его на руки и за лекарем послал. Но вроде как ничего такого. Лекарь-то, грит, дня три-четыре и всё.       Пако чесал языком, продолжая работать. А Ричард задумался: почему они ругались, что случилось с Габри. Он тряхнул головой, злясь на себя. С каких пор его занимает, что там с чьим-то бастардом. Но как бы он ни обманывал сам себя, мысли раз за разом возвращались к одному: он виноват перед Альцедо. Из-за того, что герцог Надора поддался эмоциям, Зимородок отказался не только втянут в дуэль, рисковал собой, но и очевидно поссорился с Рокэ. Ричард медленно начищал лошадь, пока мысли раз за разом возвращались к событиям трёхдневной давности. Ему никак не давал покоя тот взгляд, которым мальчишка напоследок одарил маркиза Сабве. Было в нем что-то вроде холодного, злорадного торжества, несвойственного лёгкому и незлому Габриэлю. И кошки бы с ним, мало ли что он себе надумал. А с чего ж Эстебан так вызверился? Наконец, Дик придумал себе мало-мальски пристойное объяснение: присутствие графа не позволило Колиньяру сойтись в схватке с Ричардом. Ясно, как день, что маршал вмешался из-за отпрыска. Ну не оруженосца же он примчался спасать ни свет, ни заря. Версия-инвалид дышала на ладан, но Дик со всей своей твёрдостью и незыблемостью верил в неё.       Когда он прогнал по двору всех троих лошадей, в голове немного прояснилось. Тучи на небе из плаксивых превратились в грозовые, и Дик порадовался, что успел всё закончить, гроза шла на Олларию с юго-запада, а именно оттуда приносило самые грозные бури. Вернувшись в дом, он было решил опять пойти в библиотеку, когда услышал требовательное мяуканье Ызарга, затем скрип двери и недовольный голос Габри: — Опять ты! Так и будешь туда-сюда шататься, тварь закатная! Я тебе не привратник.       Дверь снова скрипнула, видимо кот определился со своими желаниями, и больной закрыл дверь. Грусть вновь царапнула душу, выкладывая перед Ричардом веер воспоминаний: вечера у камина, пение, погоню за беглецом, возвращение, все их тренировки, танцы, перепалки, дуэль. Ему ужасно не хватало присутствия рядом этого странного маленького, обманчиво хрупкого человека. Внезапно на ум пришла их с Айрис забава, которую они придумали, когда Дик болел северной лихорадкой. Матушка запрещала им общаться, и они развлекались тем, что подсовывали другу под дверь записки. Иногда ни о чём, иногда со смешными рифмами. А что если…       Весело сбежав на свой этаж, Ричард схватил первый попавшийся листок из стола и карандаш.       Вскоре у него получилось следующее:

«У Альцедо на макушке

танцевали две лягушки».

      Довольный своим ребяческим творчеством, он поднялся обратно и запустил лист по полу. Ждать пришлось недолго. С той стороны хихикнули. Вскоре с характерным шуршанием из-под двери показался белый уголок. Дик схватил его прочитал:

«У Дикона на носу

кошки ели колбасу»

      Он рассмеялся и уселся прямо на полу, погрыз кончик карандаша и накропал:

«Однажды вечером Габри

наступил на садовые грабли».

      Ответом ему было:

«Окделл объезжал Надор,

развалился вдруг забор»

      Они так увлеклись этим занятием, что Ричард пропустил момент, когда маршал возвратился домой. В действительность его вернули… сапоги, оказавшиеся перед самым носом, когда он просовывал порядком исписанный листок в комнату. — Ой! — от неожиданности юноша даже не сообразил встать, так и остался на коленках, тараща глаза снизу вверх. Рокэ изящно и надменно изогнул бровь: — Снова затеваете что-то? Видимо, склонность к мятежам у вас в крови. Только не заразите мне этим юного графа. Если Альцедо поднимет бунт, и я останусь без Дурной крови — вам же будет хуже.       Ричард уже собирался возразить, что ничего они не затевают, когда из-под двери вновь показался лист. Маршал мгновенно среагировал и схватил его, а на возмущения оруженосца, что это частная переписка, лишь ехидно усмехнулся: — А вы отберите, — и засмеялся, едва Ричард протянул руку, вверх, с пола он так и не встал. — Поднимитесь, герцог. В таком виде вы похожи на Ызарга, когда он ворует мясо на кухне у Кончиты. Граф! — Рокэ постучал в дверь, — если будете в состоянии, жду вас вечером в кабинете. А вас, юноша, прямо сейчас. Распорядитесь насчёт шадди и вина. Одну бутылку «Слёз» и корзину «Чёрной крови». И не задерживайтесь.       И всё. И ни слова про двухдневное отсутствие. Озадаченный Ричард выполнил указания эра Рокэ и нехотя поплёлся в кабинет. Зная маршала, выволочка могла быть просто позже.       Габриэль ещё не пришел, и Дик молча сидел глядя на разворачивающееся за окном буйство стихии. Ветер усилился, нагло трепля косы лип и акаций, закручивая тучи в диком небесном водовороте и расшвыривая пока ещё редкие капли. — Вам нравится наблюдать непогоду, — неожиданно мягкий баритон маршала вывел оруженосца из прострации. — А? Да. Правда, из окна дома это делать намного приятнее, — вдруг брякнул он. — Браво. Вы никак научились ценить простые вещи. Кто же открыл вам глаза? Марианна? Или же некто, кого я не знаю. — Вам решать, хорошо ли вы знаете собственного сына, — неожиданно резко бросил Ричард, дерзко глядя в глаза Алвы. — Ах вот как? Прелестно. И где же вы таких фраз поднабрались? Прошло каких-то три дня, а я вас не узнаю. Признаюсь, таким вы мне больше нравитесь. Продолжайте в том же духе, и, возможно, через три года я даже не убью вас. Вызов ещё в силе? Или вы всё же поумнели, — привычная издевательская манера неожиданно успокоила Дика. Всё как обычно, значит, можно расслабиться. Он улыбнулся, стараясь придать взгляду ироничность. — Пока в силе. Но как знать. Только дураки и покойники не меняют мнения. А я покамест, хвала Создателю, не являюсь ни тем, ни другим.       Ему показалось, или маршал поперхнулся. Возможно, так как он отставил бокал и внимательно уставился в лицо надорца — А вы взрослеете, юноша. И быстро взрослеете. Я так понимаю, ненависть ваша несколько поутихла. Что ж вас утихомирило? Или кто. — Монсеньор, я… Господин адмирал сказал мне про линию и… — Можете не продолжать. По этой части мне ясно. Но дело не только в этом. Послушайте, я ценю вашу откровенность. Но не спешите менять коней. У вас ещё будет множество возможностей встать на ту или другую сторону. Вы верно подметили: любой человек может изменить свое мнение. Думаю, нам стоит ещё раз вернуться к этому позже. А вот и граф.       И правда, дверь тихо открылась и на пороге возник Габриэль. Бледный и осунувшийся, но вполне себе живой. Поприветствовав соберано, он кивнул Ричарду и сел в кресло напротив стола маршала. Пришёл Хуан, растопил камин и зажёг свечи. Из-за грозы вечер наступил рано, не мешало добавить света. Зимородок зябко повёл плечами и вопросительно посмотрел на Алву. — Идите к камину, Габри. Не хватало после ваших приключений ещё и замёрзнуть, — Габриэль моментально переместился на шкуру перед огнем и уселся, как в гнезде, подтянув колени к подбородку, обхватив их руками. Отсветы пламени играли в блестящих тёмных волосах, отражались в тёмных глазах. Альцедо был молчалив и будто расстроен.       Причина, впрочем, выяснилась сразу. Из-за проблем на кагетской границе новая война была лишь вопросом времени, и маршал решил отправить наследника куда подальше, а именно в Кэналлоа, в родовое гнездо Алва. Там, дескать, и климат лучше, и приключений молодой человек не найдёт. Хорхе Аррано, мажордом и дальний родич Алва, похлеще цепного пса охранял покой герцогов. Мимо него не то что мышь, комар не пролетит. Там наследнику уж точно никто не будет угрожать.       Дик в пол-уха слушал разглагольствования маршала, изредка бросая взгляды на… Кем был Габри для него. После дуэли мог ли он назвать его другом? Голова сразу заболела, такие вопросы никогда не давались Дику легко. — Вы расстроены? Зря. Война, Ричард, скорее всего разразится, а уж там вам явно будет не до скуки, и отсутствия товарища по поиску приключений вы не заметите. Граф, не стройте из себя печальную эреа, расстающуюся с рыцарем, — при этом Габриэль резко вскинулся и зло посмотрел на родителя, закусив губу. Но, взяв себя в руки, мрачно отвернулся и вновь уставился на полыхающие поленья. — Ричард, вы просто обязаны проявить себя героем, добыть шкуру барса, а лучше две. Должны же вы одарить вашего сумасшедшего друга. И дневник! Юноша, надо его вести и отдать Габри. Тогда у пропускающего всё веселье графа появится вдохновение, и он нас порадует новыми сонетами. Не смотрите на меня, как на тварь изначальную. Вы — прощены. Хотя по-хорошему следовало бы арестовать обоих. Единственное, что вас двоих извиняет после этой безумной выходки — я сам в этом возрасте был не лучше. А сейчас забыл, что среди людей законы математики не действуют. И в вашем случае минус на минус даёт просто один громадный минус. Не стоило вас двоих отпускать в город. Успокойтесь уже. Я не злюсь. Скажу больше, не соверши вы этот дерзкий побег — я бы в вас разочаровался.       Теперь уже оба, и Ричард, и Габриэль, в изумлении смотрели на герцога. Но тот не обращал внимания, погрузившись в смакование принесённого Суавесом шадди.       У окна стало холодно, в щели потянуло сыростью, и Окделл решил последовать примеру Альцедо. Присев осторожно на приличном расстоянии, он рассеянно водил пальцами по шкуре. Война. И скоро. То-то сегодня получил письмо якобы от матушки с просьбой к маршалу отпустить его в Надор из-за её плохого самочувствия. Дик усмехнулся про себя. Почерк и стиль матери он прекрасно знал, так что дядя Эйвон зря старался. Ричард ждал, что скажет Рокэ. Ему не могли не прислать такое же, ведь без разрешения монсеньора, оруженосец не мог никак покинуть службу. Но Алва не заговаривал об этом, а подозрительно оканчивающие свой век в камине какие-то бумажки наводили на определённые мысли.       А вечер тёк своим чередом. Допив шадди, маршал традиционно перешёл на вино. По устоявшемуся ритуалу Зимородок пил «Слёзы», а маршал с Диком — «Чёрную кровь». Вино расслабляло, притупляло остроту переживаний. Вскоре на сцене появилась гитара, и всё стало на свои места. — Габри, кардинал вам признателен за сонет. Сказал, что из него выйдет неплохой романс, и ещё... Он прощает вам воровство вишен в его садах. За все годы, — при этих словах граф покраснел и сделал очень большой глоток вина. — Да-да. Про эти выходки было всем прекрасно известно, но аббат Фабио здраво рассудил, что это будет меньшим уроном, чем если в вашу светлую голову придёт что-нибудь другое. Бросьте, кто не занимался подобным мародёрством. Ричард, признайтесь, вы же тоже поди совершали неразрешённые вылазки?       Дик вспыхнул. Конечно нет. Розги для пойманных на подобном занятии юных Окделлов были веским аргументом удерживать себя от этих выходок. Видимо его эмоция так хорошо отпечаталась на лице, что герцог рассмеялся, непривычно весело, без оттенков злорадства. — Ричард! Вы неподражаемы. Ваша незыблемость, видимо, родилась вперёд вас. Вам непременно надо выжить, невзирая на тягу к обратному, и передать это достойнейшее качество потомкам.       С этими словами, маршал налил сам себе вина и взял гитару. Габриэль и Дикон внезапно переглянулись и выдохнули с облегчением, как дети, понимающие, что больше их отчитывать никто не будет.       Маршал пил и пел, молодые люди пили и слушали. Габриэль не играл, не пел, молча всматриваясь в камин. Вечер перетекал в ночь, треск поленьев переговаривался с беснующейся стихией.       Предвкушение участия в настоящем деле будоражило. Все переживания прошедших дней разом отступили на второй план, и спать Ричард отправился в прекрасном настроении.       Утром его разбудил Хуан, сообщив, что герцог требует одеться по-походному и спускаться в столовую. Дик немедленно подскочил и спешно собрался, буквально слетев вниз. Стол был уже накрыт, но кроме них с Алвой больше никого не было. — Доброе утро, герцог Окделл! Ну что ж, это ваше первое утро на войне. Как ощущения? — Замечательные, — саркастично бросил Ричард, принимаясь за еду. Рокэ усмехнулся, отпивая глоток шадди. — Наслаждайтесь удобством, юноша. Нам придётся часто и надолго о нём забывать. — Не беспокойтесь, монсеньор, я просто представлю, что нахожусь дома. Или условия на войне хуже, чем ночь зимой в нетопленой часовне на каменном полу? А еда в военном лагере ужаснее, чем неделя на хлебе и воде. Вы, кажется, путаете меня с другими выпускниками Лаик, монсеньор. — Дик пытался не огрызаться, но не мог. Надоело, что его принимают за избалованного мальчишку, до дрожи надоело. Он с болью и отчаянием взглянул на соберано, но не встретил ни недовольства, ни насмешки. Синие глаза смотрели непривычно добро и тепло. — Что ж, отрадно слышать. Непременно напишу эрэа Мирабелле и поблагодарю за такое воспитание. Истинно воинское. Ах да, чуть не забыл. Ваш друг уже отбыл. Но он передал вам письмо. Читайте, пока я распоряжусь насчёт дома.       С этими словами он встал и покинул залу. Окделл покрутил запечатанный сургучом конверт, разорвал его и принялся читать.       Дикон!       Я уезжаю раньше, по воле герцога, и не могу лично попрощаться с тобой. Буду краток. Спасибо, что не отнёсся ко мне, как многие, ты понимал меня, поддерживал. И я не злюсь, что тогда ты вернул меня назад. Создатель знает, что бы могло произойти с нами. Видимо, абвениям было угодно пересечь наши пути.       Я вспоминаю время, проведённое здесь, с радостью. Прости, но хочу попросить тебя не злиться на соберано. Придёт время — ты все поймёшь. И не слушай дураков вроде этого заносчивого медведя, он просто завидует. Не позволяй им топтать твоё достоинство. Даже эру.       Я желаю тебе видеть истинных врагов и узнавать лицемерие друзей.       Альмиранте часто говорит: «Слушай сердце, Габри!». Я говорю тебе — слушай сердце, Дикон.       Прощай. Береги себя. Слушай камни, они не обманут. И слушай ветер. Там, в степях Варасты, его голос будет ясен и чист.       Храни тебя Создатель и абвении.       P.S. Погибнешь — убью!

Г.А.

      Дик ошеломлённо перевернул лист, где на обороте торопливым почерком были написаны стихи.

к Р.О.

По лунному лучу ссыпаясь пылью,

В твоё полузакрытое окно,

Касаюсь щёк пушистою ковылью

И проникаю горечью в вино.

Беспомощно ищу я тень улыбки,

В глазах твоих, холодных как мистраль,

Скользнуло что-то лёгкой серой рыбкой,

Ты плачешь, только мне тебя не жаль.

Закрыться на замок предельно просто,

В кругу из звёзд и догоревших свеч.

Но чьё угодно лопнет благородство,

В ответ на безразличия картечь.

Немного слов, за слогом не гоняясь,

Сказать в свою защиту мне позволь:

«Не знаешь ты, как трудно жить, скрываясь,

И тайну превращать в слепую боль».

Слепой душе не достаётся жалость,

Коль скоро та к границе приведёт.

Где нежность превращается в усталость,

И ненависть кривит победно рот.

Я снова в пустоту кидаю камень,

На дне колодца видя влажный блеск.

У края замираю временами,

Надеясь на ответа робкий всплеск.