***
Чтобы не сильно обманывать начальство, с работы Игорь уходит на целый час раньше обычного — в семь. На улице впервые за много дней ясно и оттого лютый дубак, у киоска с шавухой — очередь. Поэтому домой он возвращается голодным и продрогшим до костей. В холодильнике обнаруживаются четыре пельменя и полпакета майонеза, в хлебнице — чёрствая булка. Так себе ужин, но идти в магазин нет ни малейшего желания. Игорь щёлкает кнопкой электрочайника, лезет в шкаф за маленькой кастрюлей, и тут раздаётся тревожное дзиньканье дверного звонка. — Кого там черти надрали? — недовольно спрашивает Игорь в пространство. Идёт в прихожую, смотрит на экран домофона — и поспешно отпирает замки. Вид у Разумовского — краше в гроб кладут. Лицо землистого цвета, губы дрожат, глаза выцвели от боли. — Привет. — И хрипит, будто вчера из «травмы». — Я не отвлекаю? Игорь без лишних слов затаскивает его в квартиру, быстро осматривает с ног до головы. Вроде цел, вроде в адеквате — что же тогда случилось? — Что у тебя случилось? — вслух повторяет Игорь. Разумовский зажмуривается и выпаливает полную бессмыслицу: — Я потерял Олега. Навсегда. Несколько минут спустя, усадив мелко трясущегося гостя в кресло, укрыв его пледом и включив обогреватель, Игорь узнаёт историю возвращения Волкова целиком. А потом долго слушает сбивчивый, больше похожий на исповедь рассказ о ссоре и её причинах. Понимает с пятого на десятое — горло мешает Разумовскому говорить, а он, к тому же, ещё и частит, словно боится опоздать и не сказать самое главное. Но даже так понятого хватает, чтобы почувствовать глубочайшее сострадание. Во второй раз лишиться человека, который много лет был для тебя всем, — невыносимо больно. А уж лишиться его по собственному выбору... Игорь малодушно думает, как же всё-таки хорошо быть одному. Что бы там Прокопенко ни старался ему втолковать. — А теперь мне кажется, — сгорбившийся Разумовский шепчет практически себе в колени, — что зря я так сказал. Дважды в одну воронку снаряд не падает. И потом, может, Олег и вправду бы остался в Питере насовсем? А я устроил драму на пустом месте, и как всё вернуть, и надо ли возвращать? Он поднимает на Игоря переполненный страданием взгляд и резко замолкает, осознав, что вывернулся наизнанку перед, по сути, абсолютно чужим человеком. И, естественно, пугается наиболее логичных последствий своей откровенности. Потому что когда ты говоришь о парне так, как обычно говорят о девушках, то будь готов найти у собеседника отнюдь не понимание. На счастье Разумовского, Игорь оценивает людей не по тому, с кем они предпочитают спать. — Серёг, — не придумав лучшего способа выразить прежнее отношение, он берёт ледяные, как у покойника, руки Разумовского в свои. — Я в таких вещах плохо разбираюсь, чтобы рассуждать, правильно ты поступил или нет. Но я на твоей стороне. Даже если потом выяснится, что ты ошибся. Глаза у Разумовского мигом увлажняются, и он торопливо отворачивает голову. Прерывистое «Спасибо» заканчивается предательским шмыганьем, отчего Игорь враз теряется. Пускай с плачущими людьми он сталкивается частенько — служба такая, — но не скажешь же Разумовскому «Успокойтесь, гражданочка, разберёмся»? — Да ладно тебе, — Игорь чуть крепче сжимает его пальцы. — Мы ведь тоже, ну, друзья. Вроде как. Лучше бы он молчал, потому что теперь Разумовский уже явственно всхлипывает и, высвободившись, закрывает лицо ладонями. Выдавливает виноватое «Извини», отчего Игорю хочется сквозь пол провалиться. — Это ты извини, что ещё сильнее расстроил, — он со вздохом встаёт на ноги. — Сейчас салфетки принесу. — Н-не нужно, — Разумовский отводит руки от лица, пытается улыбнуться сквозь слёзы. — Я в п-порядке. — Да-да, кто бы сомневался, — хмыкает Игорь, пряча за скептицизмом нелепое желание погладить его по несчастной рыжей голове. — Но раз от салфеток отказываешься, то будем чай пить. — С молоком? — упавшим голосом уточняет Разумовский. — Без, — вынужденно отвечает правду Игорь. — Молоко вчера закончилось. — Повезло мне, — эта улыбка выглядит гораздо натуральнее. — И не говори, — Игорь тоже улыбается, только чуть кривовато. — Я скоро, а ты успокаивайся пока. И грейся. Пока чайник повторно закипает, Игорь перекапывает шкафы в поисках заварки и нещадно ругает себя за лень. Вот что ему мешало зайти в продуктовый у дома? Там народу у кассы было — пять человек, и то все бы разошлись, пока он корзину набрал. А теперь чем ему гостя угощать? Четырьмя пельменями? Или сухарями с майонезом? Чайные пакетики и те, похоже, закончились. Позорище. Игорь машинально трёт висок и ловит себя на мысли, что делает это не в первый раз. И не просто так — кожа неприятно зудит, как от чужого недоброго взгляда. Или красной точки прицела. Имитируя естественность, Игорь смещается из зоны видимости возможного снайпера, окидывает противоположную окну стену быстрым, внимательным взглядом. Свет в кухне он не включал — хватает того, что падает из комнаты, — поэтому заметить лазер труда бы не составило. Однако на стене нет никаких подозрительных отблесков, и Игорь, выждав минуту после щелчка чайника, медленно подходит к столу. Прислушивается к себе, но ощущения чужого взгляда больше нет. Будто его и не было. «Мало мне комплекса героя, так теперь и паранойя пожаловала, — хмуро думает Игорь, заваривая оставшуюся в коробке чайную пыль от пакетиков. — Ладно, на фиг. Сначала Серёгу в норму привести надо». Пока он искал несуществующее и прятался от воображаемого, Разумовский успел более-менее прийти в себя. Забирая кружку с подкрашенным в чайный цвет кипятком, он хочет что-то сказать, но Игорь успевает раньше. — Если собираешься извиняться, то лучше побереги голос. Никаких особенных хлопот ты мне не доставил. Разумовский с сомнением кивает и отхлёбывает чай. Игорь тоже дегустирует приготовленную обманку: хм, даже вкус есть. Имеет смысл запомнить на будущее. Чай они пьют в почти домашней тишине, когда каждый думает о своём, но не замыкается в себе. Впрочем, очень может быть, что Разумовский просто греет ладони и горло, погрузившись в расслабляющее ощущение тепла. Игорь старается не смотреть в его сторону, чтобы не завидовать, поскольку сам всё это время борется с некой дебильной идеей. На дне кружки уже плещется непригодная для питья чайная взвесь, а настырная мысль по-прежнему крутится в голове, и чтобы переключиться, Игорь нарушает молчание. — Ну что, продолжим вечер пенсионерскими радостями? — он указывает на тумбочку с шахматами. Выдернутый из раздумий — или их отсутствия — Разумовский вздрагивает и отрицательно крутит головой. — Я лучше поеду, тебе отдыхать надо. Спасибо за всё. Игорю ярко представляется филиал «Эрарты», который Разумовский по недоразумению считает своей квартирой. Холодное, равнодушное пространство, полное не самых светлых воспоминаний. Разве можно сначала называть человека другом, а потом разрешать ему уехать туда? — А, кстати, на чём поедешь? — интересуется Игорь в тщетной попытке заглушить встрепенувшуюся совесть. — На такси? — Нет. Я на машине, бросил за аркой. Это, конечно, хуже, чем во дворе, однако простоять ночь она должна — не нулевые всё-таки. Тут Игорь понимает, что сдался, и, плюнув на экивоки, рубит с плеча: — Слушай, а оставайся у меня. Поспишь на диване, утром я тебя провожу — всё равно выходной. — Зачем проводишь? — опешивший Разумовский задаёт наименее важный из возможных вопросов. — Чтобы рецидива панической атаки не было, — объясняет Игорь. На лице Разумовского отражается нешуточная борьба. — А где будешь спать ты? — Раскладушку достану, — отмахивается Игорь, не уточняя, что весьма смутно помнит, куда её запихнул. — Так ты согласен? Короткая пауза заканчивается тихим «Да». — При условии, что я тебя не стесню, — быстро прибавляет Разумовский. — Не стеснишь, — Игорь не на шутку удивлён, как легко и хорошо ему вдруг стало. — Теперь-то сыграем? — Теперь сыграем, — соглашается Разумовский. — Только можно мне сначала... Он смущённо показывает глазами на «сортир негостеприимного человека». — Можно, — Игорю тоже становится неловко, отчего с дивана он встаёт с преувеличенной энергичностью. — Дай мне пять минут, и можно. Коричневое до унылости покрывало, бог весть когда похороненное в шкафу, наконец дождалось своего часа. Игорь приносит из прихожей ящик с инструментами и взбирается на опасно шатающийся табурет. В одной руке у него молоток, в другой — край будущей занавески, во рту зажаты пять гвоздиков. «Лишь бы соседи не прибежали», — думает Игорь, приноравливаясь забить первый из них, и вдруг чувствует, как на пояс ложатся чужие тёплые ладони. — Я страхую, — сипит Разумовский. Игорь бы привычно ответил: «Да ну, зачем, я сам справлюсь», — но тогда, во-первых, у него упадут гвоздики, во-вторых, табурет реально ненадёжный, и в-третьих, как бы глупо это ни звучало, он доверяет Разумовскому. «Дожили, — Игорь двумя ударами вбивает в косяк первый гвоздь и берётся за второй. — Наверное, это потому, что я про него чересчур много знаю. Вот и проникся. На свою голову». Последний гвоздь заходит в дерево криво, тем не менее Игорь решает, что покрывало от этого хуже висеть не будет. Опускает молоток и сообщает: — Всё, пользуйся. — Спасибо. Разумовский убирает руки, и коварный табурет с злорадным треском складывает сразу две ножки. Игорь на рефлексах соскакивает в сторону и оказывается у Разумовского в объятиях. — Поймал. — Ага. В чертах Разумовского — тонкость и нежный свет картин флорентийцев. Не залюбоваться им невозможно, и на несколько ударов сердца Игорь позволяет себе эту прихоть. А потом отстраняется — они оба отстраняются, почти синхронно. Разумовский боком проскальзывает за занавеску, Игорь относит инструменты и останки табурета обратно в прихожую. Переставляет шахматы к креслу и всё недоумевает: что это было? Особенной чувствительностью к прекрасному он никогда не отличался, а тут как наваждение. Впрочем, ладно. Прошло и прошло, без него забот хватает.***
В этот раз игра не ладится. Разумовский откровенно клюёт носом, и на середине партии Игорь, не выдержав, предлагает: — Слушай, хватит мучиться. Давай я тебе постелю, и ляжешь. — Извини, — Разумовский устало трёт лоб. — Что-то я и впрямь вымотался. — Вечер у тебя был не самый расслабляющий, — отзывается Игорь, вставая. — Так что, стелю? — А может, сначала посмотрим что-нибудь? — просит Разумовский. — Недлинное. Если ты спать не хочешь. — Я-то не хочу, а вот ты, — начинает Игорь и перебивает сам себя. — Впрочем, дело хозяйское. Вот пульт, вот телевизор — выбирай, что смотреть хочешь. Перебравшись на диван вместе с пледом, Разумовский долго щёлкает каналы, пока наконец не останавливается на каком-то отечественном арт-хаусном фильме. На экране двое молодых людей и девушка гуляют по сердечно знакомым питерским улицам. Разговаривают, флиртуют, выясняют отношения — незамысловатый сюжет, но наблюдать за ним интересно. Игорь и наблюдает, пока в какой-то момент к его боку не приваливается вырубившийся Разумовский. «А ведь я предлагал», — мысленно вздыхает Игорь и выключает у телевизора звук. Бережно укладывает гостя на диван, приносит подушку, по дороге гася настенные светильники. Кладёт её спящему под голову, и Разумовский, не открывая глаз, с улыбкой бормочет: — Игорь. — А кто ж ещё, — ворчливо отзывается тот. — Спи, — и выключает телевизор. Искать раскладушку слишком шумно да и, откровенно говоря, лень. «Посплю в кресле», — решает Игорь. Напоследок подходит к окну, долго смотрит на залитые призрачным лунным светом крыши и редкие огоньки окрестных домов. Странный вечер, но какой из вечеров в компании Разумовского не странный? Зато послевкусие у них приятное — ну, кроме самого первого, «с разоблачением». Игорь передёргивает плечами, отгоняя воспоминание. Повезло им тогда невероятно, и, оглядываясь назад, он думает, что повезло не напрасно. — Всё, что ни делается, — к лучшему, — тихо повторяет Игорь любимую тёть-Ленину поговорку. Возвращается к дивану, где Разумовский сладко спит в обнимку с подушкой, устраивается в кресле и очень скоро задрёмывает.***
Незаметная густо-чернильная тень в слуховом окне соседнего дома оживает и мягко растворяется во мраке чердака.