Любовь в эпоху перемен

С Морфеем у Серёжи всегда были непростые отношения. Вот почему он предпочитает не доспать, чтобы сразу проваливаться в чёрную яму, а не выспаться и потом смотреть бредовые, а часто и откровенно кошмарные, сюжеты подсознания. К сожалению, в больнице царит какая-то особая атмосфера, от которой постоянно клонит в сон. И как Серёжа ни старается, большую часть времени он проводит в вязкой полудрёме: днём — скучно-жёлтой, аморфной, ночью — насыщенной выпуклыми, почти реальными снами. Иногда в сумраке больничной палаты Серёже видится сидящий на подоконнике Птица. Его прежде лоснящееся оперение теперь кажется тусклым, но немигающие жёлтые глаза по-прежнему горят яростным огнём. Тем не менее он больше не делает попыток заговорить или приблизиться, только смотрит, и Серёжа также молча глядит в ответ. Ему не страшно, скорее грустно — как взрослому, пересмотревшему до крика пугавший в детстве фильм ужасов и осознавшему, что это обычный трэшак категории Б с картонными монстрами и нарисованной кровью. И, пожалуй, даже немного жаль Птицу — что он теперь может, ненужный? Тут Птица обычно оскорблённо вскидывает подбородок и растворяется в тенях. Нужный или нет, жалеть он себя не позволит. Особенно какому-то Тряпке. А Серёжа с понимающей усмешкой переворачивается на другой бок в надежде нормально уснуть. Но чаще вместо сна без сновидений память принимается крутить перед ним картинки недавнего прошлого. Сегодня он опять заперт в заводском подвале. Топот ног по коридору, скрежет ржавых петель, обжигающий сетчатку свет. «На выход!» — И чужие руки грубо волокут его куда-то. Ступени, свежий уличный ветер — и вновь стоячий воздух замкнутого пространства. Запах бензина и гари, усиленные гулким эхом голоса, рыжие пятна факелов, белые маски последователей Чумного доктора. Деревянный столб, неудобно заломленные руки, верёвки — Серёже кажется, что их назначение не столько удерживать, сколько поддерживать его в вертикальном положении. Шум нарастает — и стихает. Огни почтительно расступаются, и по образовавшемуся коридору величаво шагает лже-Чумной. Плащ эффектно развивается у него за плечами, на маску ложатся оранжевые отблески от зажатого в руке факела. Вот он уже рядом с Серёжей и подносит пламя так близко к лицу пленника, что жар опаляет кончики волос. — Подделка, — одними губами говорит ему Серёжа. — Покойник, — утробно отзывается лже-Чумной и отводит факел. Тогда Серёжа устало смыкает веки: да, скорее всего, он прав. Что, в общем-то, справедливо, как и смерть на костре. «Ты ещё можешь позвать меня», — вкрадчиво шепчет Птица, и Серёжа кривит рот в усмешке. Нет уж, никакой огонь, никакая боль не заставят его предать только-только обретённого себя. «Посмотрим», — хмыкает Птица, однако отступает. И в этот момент все звуки внезапно перекрывает злая автоматная очередь. Серёжа распахивает глаза — Игорь? Успел? — и видит направленное прямо ему в лицо дуло пистолета. «Позови меня!!!» Выстрел раздаётся раньше, чем Серёжа успевает ответить «Нет». Лже-Чумной оседает на пол некрасивой чёрной грудой. Выпавший из его руки факел подкатывается к вязанкам хвороста у Серёжиных ног, пламя принимается жадно лизать сухое топливо. И тут из адской круговерти огня, теней и криков вдруг выныривает Игорь. Досмотрев до этого момента, Серёжа счастливо улыбается во сне. Он был уверен, что это невозможно, но: Игорь и Олег — вместе! Пришли за ним, спасли, и скоро он вновь увидит их. Совсем скоро... Тут Морфей всё-таки сжаливается и окутывает его тёмным покрывалом глубокого сна.

***

Следующее утро, как обычно, начинается с медсестры, градусника и таблеток. Потом Серёже приносят завтрак, а потом к нему заходит лечащий врач Дмитрий Андреевич. — Как себя чувствуете? — строго спрашивает он, и Серёжа максимально бодро показывает большой палец. — Это хорошо. А теперь давайте проверим ваши лёгкие. Серёжу прослушивают, просматривают утренние записи медсестёр и результаты вчерашних анализов, после чего, наконец, постановляют: — Ну ладно. Разрешаю вам посещения, а если выздоровление пойдёт теми же темпами, то через неделю выпишу. Засветившись театральным софитом, Серёжа суетливо находит в складках одеяла блокнот с карандашом на верёвочке и быстро пишет: «А голос?» — К выписке восстановится, но до тех пор рекомендую не нагружать связки, — делавший пометки в карте Дмитрий Андреевич захлопывает папку. — Доброго дня, Сергей. Увидимся завтра. «Доброго», — беззвучно отвечает Серёжа. В том, что дежурное пожелание сбудется, он ни капли не сомневается. Часы посещений в Боткина — с шестнадцати до девятнадцати, однако первый визитёр приходит к нему в половине четвёртого. — Здравствуйте, Серёжа, — тёплая улыбка Елены Николаевны согревает казённую выхолощенность больничной палаты. — Как ваше самочувствие? Ошарашенный Серёжа борется с желанием протереть глаза — может быть, он незаметно для себя уснул и видит сон? — Удивлены, да? — Елена Николаевна пододвигает к койке стул для посетителей и присаживается, ставя свою объёмную сумку рядом на пол. — Игорь ненароком обмолвился, что к вам с сегодняшнего дня пускают, вот я и решила вас проведать. Знаю ведь, в больнице лежать — скука смертная. Верно? «Верно», — забывшись, хочет сказать Серёжа, но из горла у него вырывается только нечленораздельный сип. — Что вы, что вы, не отвечайте! — тут же взмахивает руками Елена Николаевна. — Меня сестричка на посту предупреждала, да я забылась от радости. И потом, я ведь сюда не болтать приехала, — она наклоняется к сумке. — Вот вам гостинец от нас с Фёдором, кушайте и поправляйтесь. И перед окончательно растерявшимся Серёжей последовательно появляются: большая бумажная тарелка, хурма, апельсин, зелёное яблоко, груша, гроздь кишмиша и три крупные сливы. Все фрукты — свежие, яркие и такие ароматные, что рот моментально наполняется слюной. — Всё мыла с содой, — между тем рассказывает Елена Николаевна, — поэтому кушайте смело. И если захотите чего-нибудь домашнего — не стесняйтесь, передавайте через Игоря. Больничная еда всё-таки совсем не то. Тут Серёжа наконец выходит из ступора и, схватив блокнот, неровно пишет: «Спасибо большое! Так приятно, так неожиданно, я очень-очень рад!» — На здоровье, — ласково улыбается Елена Николаевна. — Мы тоже очень рады, что с вами всё в порядке... Почти в порядке, но, как мне кажется, воспаление лёгких на фоне того, что вам грозило, — сущая мелочь. Конечно, мелочь, согласно кивает Серёжа. Воспаление можно вылечить — в отличие от смерти. — Что ж, — взглядывает на часы Елена Николаевна, — побегу я. Скоро Игорёк придёт, а меня к вам и так на три минуточки пустили. У них тут с распорядком строго. Это верно, подтверждает Серёжа жестом, а Елена Николаевна, поднявшись со стула, неожиданно спрашивает: — Серёжа, вы извините за фамильярность, но можно вас обнять на прощание? Ещё ни разу за сознательные годы жизни к нему не обращались с такой просьбой. И пока мозг буксует в поисках ответа, Серёжа по инерции кивает — и на несколько секунд его окутывает уютная мягкость материнского объятия. — До свидания, Серёжа. Выздоравливайте. Тихонько стукает дверь, и Серёжа остаётся один — в растрёпанных чувствах, с комом в горле и не по-взрослому мокрыми ресницами. О том, что случившееся ему не приснилось, напоминают только свежие фрукты на тумбочке.