Призрак коммунизма

      Слава заметил этого слона в комнате не сразу. Он сначала подумал о том, что вообще чем дальше, тем меньше ему надо от этой жизни. Сейчас ему было бы просто охуительно остаться в квартире на неопределённую вечность вот так, в актуальном составе, и чтобы никого больше. Волк, падающая ёлка, хуй в их кухонном окне и разные жизни в окнах напротив, Слава на вечной прописке и Мирон, который как ебучая Шехерезада, рассказывал ему всякие сказки, читал книжки, давал о себя почесать свой острый характер. А что ещё было надо? Потом он подумал, что в квартире, в принципе, остаться неплохо. Но с Мироном — лучше. «С Мироном вообще охуенно», — подумал, а потом подумал ещё раз. И ещё один разочек.       — Ой, нет, — Слава совсем искренне выдал куда-то в пространство, как будто кто-то что-то ему предложил, а он такой: «Нет, спасибо». Но никакого выбора у него не было, по сути, он стоял перед фактом.       — Что «нет»? Не согласен?       — С чем?       — Слава, ты вообще слушаешь меня? Говорю, что выходит очередная адаптация по мотивам Пелевина. «Экранизацией» я боюсь это называть, посмотрю сначала. У нас в Лондоне, кстати, Пелевина очень любят, и ажиотаж такой в тусовке.       — Ну скажешь, как посмотришь.       — Это будет в марте.       — Ну... Голубя отправишь с запиской.       — Салютом в небе напишу, ага. Да нет, я почти уверен, что это просто... Ну, или это будет очень похоже картинкой на «Generation "П"». Ты что думаешь?       — Я думаю, что я как в хосписе, где все делают вид, что пациент доживёт до Нового года, а на деле все всё понимают, — он барабанил пальцами по столу, тянул их к разноцветной игрушке, к которой привязался. Дрейдл вводил его в невесомое состояние, почти медитативное, стоило только зацепиться зрачком за это вращение. Пока волчок крутился, можно было думать спокойно. — Ты меня развлекаешь разговорами, которые должны оставить впечатление обычного дня из человеческой жизни. Что будет через месяц, через год, через пару лет. Про себя, про кино, про человечество. А я вот всё время помню, что не смогу узнать, о чём ты говоришь.       На последних словах Слава поднял на него взгляд и криповато улыбнулся. А потом рассмеялся, глядя на Мирона, который буквально побледнел, выслушивая эту размеренную, медленную, со вкусом поданную речь.       — Слава, блять!       — Кайф, — он закатил глаза и растянул губы в улыбке, усаживаясь на широкую спинку дивана и вытягивая по ней ноги.       — Ты и по-человечески можешь заебать хуже полтергейста, — признался Мирон от всего сердца. И правда, эти подъёбы же были не то чтобы прям безобидными. Очень не хотелось оставлять у Славы впечатление насмешки над ним, но только через подобные выходки он умел, видимо, принимать происходящее и выражать своё «спасибо».       — Я знаю, я талантливый. Мирон...       — А?       — Хуй на.        Мирон после небольшой паузы нахмурился и очень серьёзно спросил:       — А ты зачем вообще так надрывался? Звуки, посуда разбитая, коньяк пострадавший... Кстати, не могу поверить, что ты зажал мне коньяк! И вот эта хуета с документами, бардак в комнате, вещи не на своих местах? Зачем это всё? Можно было просто рот открыть.       — Вот свой рот и молчал бы!       — Ты просто сказочный еблан. Просто сказочный, — он вздохнул, чуть притушил до середины выкуренную сигарету и положил на бортовую выемку пепельницы тлеть. Славе нравилось ощущение накуренности на кухне. Он запах не чувствовал, но дым погонять мог.       ***       И вот этот слон в комнате, о котором Слава до середины дня успешно забыл, переключившись на их беседу, вернулся обратно, как только Мирон решил повспоминать, сколько всего они успели друг другу устроить за последний месяц.       — А помнишь, ты написал «хуй» на зеркале? Я тогда вообще изошёл просто от непонимания, ты мне всю картинку сломал. Ну, это было неожиданно от призрака. Как будто они уже такие... Ну... Страшные вещи творят, но хуйнёй не балуются.       — А я балуюсь?       — Нет, я уверен, ты делаешь лучшее из возможного, на пределе своих стараний. Ну вот, и я так долго думал над этим разрывом шаблона. Ну кто же знал, что это твой герб. Символ.       — А твой? — задиристо спросил Слава, который только ржал с каждой истории, удивляясь сам себе. Нет, правда, вот же ему было интересно, и на этом разгоне эмоциональном не придумал ни одной стоящей ловушки. — Но я был уверен, понимаешь, что ты злобный захватчик! Мне больше всего на свете, клянусь, надо было, чтобы ты ушёл.       — А потом чтобы пришёл. «Мирон, вставай, мы всё уронили». Ничего без меня не можешь, даже умереть нормально. Ёлка инвалидная из-за тебя!       — Мирон, а что ты имеешь в виду? — Слава сощурился и спросил, вдруг совсем перестав понимать контекст. Точнее, вдруг нашарив другой.       — Я имею в виду, что ты, конечно, как привидение не реализовался.       — Нихуя себе!..       — Нет, ну послушай, ну ты поистерил немного, и всё, пришёл в себя. Нормально. В жизни было бы то же самое. У привидений же как...       — Ты уже эксперт?       — Ну, я слышал сплетни.       Вычислить было почти невозможно. Слава никак не мог понять: Мирон, правда, про всё это говорил, потому что ему теперь всю жизнь будет, что вспоминать, или он продолжал действительно создавать комфортные условия для Славы? От последнего хотелось отказаться как от лишнего. Мирон и так ему уже помог сверх меры, почти за просто так (не считая его амбиций в области литературы).       — Расскажи, как будешь жить потом? Ну, когда вернёшься? — Слава специально спросил. Это вот что-то у него так ёкнуло в груди довольно однозначно, но он жмурился внутренне, отворачивался, старательно не узнавая ощущение, делая вид, что никто его не ждал тут, и шло бы оно вообще подальше. Хотелось проверить, и он предположил, что ему неприятненько слушать о планах Мирона не потому, что у него своих не имеется, а потому, что Мирон уедет обратно в свою жизнь и будет там уже... Как он это называет? Ассимилировать весь полученный опыт.       Славе несколько дней назад пронзительно хотелось остаться самому, а сейчас ему так робко желалось, чтобы остался Мирон. И дела он больше доделывать не собирался. Всё, лотерея. Успели — значит, по красной ковровой (или белой? белой с красными полосами) дорожке прямиком в спокойное место. Не успели — значит не успели. И всё.       — Ну, я закину объявление о продаже, оставлю ключи риелтору и уеду. Наверное, с ребятами отметим Рождество, и я сразу улечу обратно.       — Дела?       — Да, новый семестр начинается, этой весной у моих аспирантов защита, мне надо там быть, и у нас много работы, помимо обязательств перед институтом, несколько незавершённых исследований...       — А кроме этого? Кроме работы.       Мирон потянулся и погладил Волка, запрыгнувшего на подоконник. В два-три часа дня за окном ещё было слишком светло, а он уже привык к полуночному состоянию квартиры. Стоило подумать об этом, как Мирон почувствовал, что стало как будто на несколько оттенков темнее.       — Ух ты, Слава! Как ты это сделал?       — Что сделал?       — Чувствуешь? Света стало меньше.       — Это у тебя из-за возраста, от резких движений. Я пойду похожу, заебался я сидеть, и как вообще живые люди сидят по несколько часов подряд?       — Ты что, не имеешь к этому отношения?       Слава не знал на самом деле, имеет или нет, он был так сосредоточен на том, чтобы услышать ответ, а Мирон как будто специально его сбивал просто на изи, перескакивая с темы на тему. Наверняка из-за своей увлечённой невнимательности, вряд ли он переводил фокус разговора в другое русло специально.       — Ну так вот!.. — Мирон крикнул Славе вслед, а потом только вздохнул, оперевшись локтями на стол и запустив дрейдл выписать несколько неравномерных кругов и упасть к нему какой-нибудь стороной. Он думал о том, что надо, наверное, ещё и несколько иначе подойти к этому вопросу, с той точки зрения, которой он у Славы научился. Жить можно и без сожалений, и без компромиссов, а то потом они очень сильно ебут голову. Впечатления, азарт, интерес, любопытство. Вот при наличии этого всего можно и на компромиссы идти, а так... А как же всё фундаментальное-основательное, что он строил так усердно последние годы? Ему выпала та сторона игрушки, где надо было ответить на вопрос. Он пожал плечами и проговорил негромко:        — Да я понятия не имею, честно говоря.       ***       Слава провернул с самим собой трюк с вопросом, как тот трюк с монеткой, когда подбрасываешь, загадывая решение своего вопроса на орёл или решку, и, пока монетка крутится в воздухе, ловишь себя на мысли, какую бы сторону монеты ты хотел увидеть. Вот и Слава знал, что он хотел услышать: что Мирону тоже хочется остаться и дальше тут хуебесить, и всякие уютные домашние моменты организовывать. Славе никто никогда не читал вслух до этого. И изучать происходящее, конечно же, куда ж без этого.       Он даже придумал очень компромиссный вариант, самый крайний. Может, Мирон мог бы и не продавать квартиру, просто... приезжать к нему иногда, чтобы Слава тут с ума не сошёл от одиночества. Раз в месяц, например. А вдруг потом он сможет выходить из квартиры? Может, это просто не сразу? Хотя на каком-то интуитивном уровне Слава понимал, что это немного другое. Нет, такой вариант хотелось из головы вытрясти сразу, так Слава был не согласен, он что, Хатико ебучий, ждать в таких количествах? А потом радостно и благодарно лезть на стенку от счастья, когда Мирон будет прилетать на день-другой?       — Наверное, я вернусь, и мы с Дилярой поговорим. Я думаю, её впечатлил мой порыв, — Мирон улыбнулся, как будто извинился, и продолжил, совсем не думая. Что ему было думать? Он не знал, чего ему хотелось, прикидывал, как будет привыкать обратно к нормальной жизни и не проглотит ли его этот месяц, как самое яркое событие за всё время существования? А то закончится всё тем, что к сорока годам он станет городским сумасшедшим, рассказывающим каждому встречному, что смерти бояться не надо, что он был знаком с потусторонним проявлением и что оно... Оно оказалось невероятно хамским, просто максимально всратым на идеи. Хотело, чтобы Мирон описывал ему снег и вспышечный мандариновый запах. Росло в способностях и желаниях, делилось с ним сокровенным всяким, секретничало практически. Орало на него иногда и шутило как-то совершенно кончено. Такая себе выходила картинка. — И надо что-то решать с домом и со свадьбой, и я уже не уверен ни в чём, по правде сказать... Я вот женюсь на ней, а потом встречу дракона, например, и она меня сдаст в дурку, не даст пообщаться.       Он рассуждал с тихой печалью, потому что это единственное, что вдруг ему стало неудобным. Остальное казалось абсолютно ровным, от её обид до его отношения. Они были хорошей парой, красивой парой. Умели разговаривать и уважительно относились к их общему быту. Ну и всё, наверное. Так, чтобы до всполохов, у него к ней никогда не было. Это только к работе, ну и, может, первая влюблённость как-то так же вспоминалась.       — Ну не женись, у неё губы сделанные.       — Не сделанные!       — Ну тем более. Губы не сделанные — тоже повод.       — Блин, вот ты...       — Мирон, это же очень простой вопрос, — Слава, который на чистоте момента даже опустил его слова о драконе, за которые бы зацепился вчера обязательно, грустно улыбнулся, наблюдая за чужими душевными терзаниями. Мирон как будто искал что-то в себе и никак не мог найти. А сам он вот буквально пару минут назад понял, что «да» — значит «да», и точка. «Не знаю» — значит «нет». Губы, шаткое доверие, подсчёты — это всё атрибуты какого-то странного выбора, как будто он может выбирать.       — Ну не напрягайся так, потом решишь. Я же не заставляю тебя принимать решения, просто спрашиваю, — Слава ходил вокруг ёлки, поправлял гирлянду, которая, по его мнению, как-то криво светила, то есть могла бы гораздо лучше, и вот он пытался найти точку её потенциала.       — Что тебе снилось вчера? — вдруг спросил, выглянув из-за ярко-алой звезды-верхушки и протянув Волку кончик гирлянды. Глядя на это, Мирон вздохнул страдальчески, но задумался.       — Вчера? Не помню, Женька же позвонила, и я так резко проснулся. Ну что-то такое снилось... Не помню. А почему ты спрашиваешь?       — Ты говорил во сне.       — О, и что я сказал?       — Признался, что ты пидор, — Слава моргнул и поджал губы, чтобы как можно дольше удержать печально-серьёзное выражение лица. Мирон смотрел на него, и Слава буквально мог слышать звук коннектящегося модема у него в голове.       — Вот как? И... Так. И что?       — Что значит «и что»? Мирон, ты меня пугаешь, — он рассмеялся, снова занявшись гирляндой, закусил губу по старой привычке и проглотил все смешки. — Да я шучу, расслабь ебло. Ну хуйню какую-то бормотал, я не помню уже. Расслабься. Что, раскрыл твой секрет?       — Да какой секрет, — Мирон пожал плечами, вздохнул и тут же уткнулся в ноутбук. У него едва-едва порозовели скулы. Может, и правда что-то такое сказал? Если бы такого в его жизни не было, то он вообще мог подумать, что ослышался, и возмутился бы, а так...       — Серьёзно?! А Диляра?       — Что? Нет! А что Диляра? Я, может, многозадачный.       — Многозадачный? Так это называется? Блин, Мирон, я все оставшиеся дни буду шутить только про это. Ты меня не остановишь, ты понимаешь?       — Ну хорошо хоть шутить, а не пиздить.       — Пиздить?       — Гомофобы, вся хуйня.       — Подожди, это же может значить, что Диляра — транс?..       — Слава!       — Да выдыхай, какие гомофобы. Это Питер. Тут свободнее, чем в пидорской столице. Я чего уже только не насмотрелся. Не боюсь твоего женского начала.       — Женского начала, блять. Ну, да. Допустим, это так примерно и работает. А инстинкт твой хабаровский как? В порядке?       Слава был удивлён, на самом деле, но как-то быстро расслабился. Ну вот, можно теперь спокойно стебаться над Мироном. Он вообще его часто обвинял в том, что совершенно спокойно делал самостоятельно. В разговорах с котом, например, или в идиотизме. Только идиот мог умереть так, как Слава. И только идиот мог так незаметно и неожиданно, аккуратно, почти нативно влюбиться и не заметить. Он к этому в себе относился больше с сожалением и настороженностью, чем хоть с какой-либо радостью. Очень, блять, вовремя. Слон развернулся под Славкиным взглядом и снёс половину комнаты в щепки.       ***       — Бля, как ахуенно, — Слава разлёгся на диване, а Мирон сидел на кухонном полу и подбрасывал маленький резиновый мячик. Волк был единственный, кто в него совсем не играл. — Подожги ещё одну палочку? После смерти всё точно как у ацтеков. Как я и боялся.       Мирон поджёг ещё одно благовоние с полынью.       — Это последнее. Их там две штуки валялось... Бля, вот я ни разу не удивлён, знаешь, — он сбил огонь и поставил его на старое треснутое блюдце. — Полынь. Трава ебанутых.       — Как последнее? — Слава аж приподнялся, глянув вниз, на пол.       — Ну вот так.       — А ты знаешь, где взять ещё? — спросил, замер в ожидании ответа. По лицу было понятно, что Мирон не упустит возможность поморозить Славу с ответом, но он почему-то не стал этого делать.       — Да найдём, что, большая проблема, что ли? А что ты чувствуешь?       — Мне кажется, я как будто таю, знаешь? Ну как, нет, не так вот всрато таю и растекаюсь лужей, а прям... Как будто чувствую, что у меня вес какой-то есть.       — Вот ты торчок, конечно, — смеялся Мирон, пересаживаясь с пола на угол дивана. Он втягивал носом густой запах, смотрел на Славу, пытаясь понять, реально его так тащит или он просто в очередной раз наёбывает его, чтобы Мирон написал там у себя всякой дичи, а потом потусторонние силы над ним смеялись всей толпой.       — Я не торчок, я ценитель... Давай в карты сыграем?       — На что?       — Проебёшь — пойдёшь мне за штучками. Сейчас.       — В ночь?       — А что такое? Боишься ночью без паспорта по подворотням ходить?       — Прикольно, смешная. Подъёб засчитан. Давай. Если ты проебёшь, будешь мне сегодня книжку читать. И страницы переворачивать сам.       — Какую? — с подозрением спросил Слава и вообще не ошибся в жидовском коварстве. Услышав про Сэлинджера, он сморщился и даже выпал на секундочку из своего плавучего состояния. — Не-е-ет...       — Ставки высоки для каждого из нас. Вперёд, — Мирон подошёл к серванту и вытащил старую, потрёпанную колоду карт. Он в них играл с отцом в своё время, когда тот учил его всяким штукам, светским и не особо. Было приятно, что за столько лет долежали.       ***       Мирон кинул карты на кухонный стол, погасил верхний свет и потянулся к турке, лежащей в раковине, второй рукой вцепился в банку кофе уже по привычке.       — Вот ты дурачок, — засмеялся Слава и попытался взять в руки колоду. Она тут же рассыпалась, и пара карт слетела со стола. — Первый кон в дворника играем. Подними. Тебе не зашкварно?       — Нет-нет, что ты, — Мирон опустился на корточки и поднял карту, зажав её в пальцах. Улыбнулся, протянув Славе. — Держи.       Мирон выглядел просто убийственно спокойным, когда садился за стол. Под его быстрым взглядом Славу перетряхнуло, как будто он не на вонючки играть сел, а пришёл у главного каталы в городе выиграть пару тысяч, поставив на кон свою почку. Чувствовал себя, короче, не самым умным. Карты першёптывались, перепрыгивали с места на место в его пальцах, а Мирон за колодой не следил совсем.       — Ты что, играешь? — Слава поднял бровь и попытался понять, не наебался ли он, действительно, влетев с подобными предложениями.       — Самую малость, — Мирон улыбнулся так, что его невозможно было уличить ни в каком сарказме, и, вместе с тем, он явно держал в себе что-то. Может быть, продвинутый любитель?       Слава вот в «дурачка» играл хорошо или в «туалет», хотя с этой игрой сейчас не справился бы, нужна была ловкость и отсутствие внутренней суеты, а Славин дзен сегодня куда-то затерялся с самого утра. Ещё он мог сыграть в «сундучки» или в «говно». Из-под пальцев Мирона вдруг вылетел бубновый валет.       — Погадай на жениха, Мирон Янович?       — Тебе, что ли?       — Себе. Мне-то зачем?       — У тебя уже есть, что ли?       Мирон забрал выпавшую карту, замешал обратно в колоду и сдал в «дурачка». Они решили не рисковать с такими ставками и не брать что-то, в чём кто-то из них не силён. Хотелось, чтобы это был равный бой.       ***       — Слава, ты проиграл!       — Ну и что! Я не буду читать тебе вслух эту порнографию!       — В голове у тебя порнография, карточный долг — святое дело!       — Перестань так надрываться, ты хочешь сказать, что пошёл бы мне за этими хуйнюшками, если бы проиграл?!       — Конечно, пошёл бы!       — Ты ебанутый? Ночь на дворе, всё закрыто уже, куда бы ты пошёл? Я же прикалываюсь!       — Фу. Просто фу, — Мирон коротко выразился и скорчил недовольное ебало. Как будто его лично задевала подобная непринципиальность.       — Ну ты блин... Реально?       — Ну это же карты!       — Нет, ты просто хочешь надавить на мою совесть из злорадства и послушать, как я читаю твоего этого!       — Ну, возможно. Самую малость, — Мирон посмеялся и прежде, чем Слава хоть что-то ответить успел, предупредительно поднял руку, чтобы не перебивал. — И мы вернёмся к этому позже. За тобой долг. Всё, играем дальше.       ***       — Ты такой принципиальный, реально любое желание выполнишь? — Славик прищурился, скинув Мирону козырных даму с тузом и завершив партию. Ему было одновременно так весело и так грустно от тонко ноющего внутреннего голоса, который пытался отстрадать происходящее. Слава на Мирона смотрел уже прямо как попало, не задумываясь, что он на своём лице показывал. Вообще было наплевать уже, абсолютно. Время текло куда-то, блять, и Слава тоже заметил, что часы стали громче. Ему казалось, что это его личная, такая персональная метафора. Но ему нравилось проводить время с Мироном. Хотя бы вот это, которое есть.       Слава пошёл за своим слоном, деконструировал его образ и остался сидеть с тихо тлеющим тёплым чувством, осуждать которое у него не было никаких сил. Представить себе подобное в жизни невозможно, Слава бы себя сожрал с потрохами за одну-единственную мысль подобного рода, что ему симпатичен какой-то мужик. Ещё и лысый. Ещё и еврей. И с отвратительным чувством юмора. Но зато с какой-то затаённой ебанцой и ещё глубже запрятанной странной внутренней силой. Угораздило же. Он просто грелся об этот внутренний костёр.       — Любое.       — Хорошо. Хуй с тобой, золотая рыбка. Я хочу, чтобы ты оставил кота себе. Ты пару раз ляпнул что-то про хозяев, я, конечно, сделал вид, что ничего не понял, но только чтобы не ставить тебя в неловкое положение, потому что ты просто не можешь так поступить. Я готов оставить его тебе.       — Слав, ну ты что? Конечно, я его оставлю, я уже даже не думаю об этом, кажется, — услышав желание, Мирон аж расслабился, потому что Слава так на него смотрел, как будто хотел попросить разрешить ему попытаться вселиться в чужое тело. Некоторые призраки из сплетен, которые Мирон собирал (теперь он стал это так называть, раз уж была всё-таки какая-то определённость, о которой человечество могло только догадываться), вполне могли так делать. Он бы точно спорил и отказывался, если бы подобные просьбы вылезли не за карточным столом. А то Слава расслабился, делал, что хотел, и ни в чём себе не отказывал, а Мирону ещё потом с этим жить. Хотя ощущение при прикосновении было прикольное, очень ему запомнилось, ещё какое-то времени плавало по ладони после того, как Мирон убрал руку.       — Ну хорошо. Я засомневался, видишь, в твоей натуре! Это потому что ты мухлюешь!       — Я мухлюю? Ты охренел? Ты выигрываешь!